Белые снегири -36-7- ЛИТО Клязьма

6. ЛИТЕРАТУРНОЕ ОБЪЕДИНЕНИЕ "КЛЯЗЬМА"(г. Долгопрудный)

Алёна Туманова

  Алёна родилась в городе Задонске Липецкой области, детство её прошло в городе Яхрома  Московской области, с 1972 г. она проживает в городе Долгопрудный.

Алёна Туманова окончила Московский государственный институт культуры (МГИК), курсы патентных работников и курсы экскурсоводов. В советское время работала во МГИКе (ныне университет ; МГУКИ), в библиотеках, патентных и справочноинформационных отделах организаций Москвы. В постперестроечные годы  она 15 лет занималась рекламой и продвижением услуг в коммерческих структурах.

В настоящее время Алёна Туманова является членом Литературного Объединения «Клязьма» в Долгопрудном, где публикуется в альманахе «Долгие пруды» и местной печати. Она выпустила сборник стихотворений «Мы – дети» (2016 г.), книгу стихотворных посвящений «Мой адресат» (2017 г.) и поэму «Фронтовая дорога» (2019 г.).

Её стихи печатались в интернет-журнале «Новая литература», в изданиях Союза российских писателей «Русь моя» (2016 г), «Поэт года»( 2017 г.) и «Лирика» (2019 г.), в журнале «Edita» (Германия, 2019, вып.1).
Алёна Туманова участвовала в проекте «Библиотека современной поэзии». В сборниках «Краски жизни» (2018 г., кн. 28), «В чертогах Евтерпы» (2019 г., кн.5) и «Связующее слово» (2019, кн.17) размещены её стихотворения. В 2019 году она совместно с другими участниками данного проекта выступала с чтением стихов в городах Валенсия, Аликанте, Торревьеха (Испания).

Алёна Туманова лауреат  в номинации «Философская поэзия» и дипломант в номинации «Сатира, юмор, ирония, басня» на XIII Международном литературном фестивале «Под небом рязанским» (2016 г.), является неоднократным номинантом литературных премий сайта Стихи.ру.


Алёна ТУМАНОВА
Стихотворения для альманаха «Белые снегири»

РУССКИЙ ХАРАКТЕР

Шелестят ли леса вековые
Или дует нещадно пурга –
Всё заложит в характер Россия
С малых лет навсегда, навсегда.

Научили певучие степи
Постепенно терпению баб,
А уральские горные цепи
Дали душам сибирский масштаб.

До конца русский нрав не изучен,
Простодушный, свирепый, родной,
Удивляет загадкой излучин,
Обжигает студёной водой.

Мы порой совершаем ошибки,
Потому что сердца горячи,
Но в запасе есть щедрость улыбки
И тепло старорусской печи.


В ЛЕСУ

Высокие сосны, лохматые ели
Застыли в бесшумном лесу,
А лыжи скользили, скрипели, летели
Будить неземную красу.

Слегка приоткрыли воздушные шторы
В небесном краю бирюзу,
Плеснули надежду в усталые взоры,
По снегу пустили лазурь.

Прогулка несла нам нежданные встречи,
Приветствия радостных лиц.
Звучал то и дело язык человечий
И смех пробегавших шутниц.

Канун новогодний, деревья живые
Стояли в парадном строю…
Я скинула ветошь – несчастья земные.
«Осанна! Осанна!» – молю.

Со свистом несутся в Москву электрички,
Пора возвращаться домой,
Но зимнего леса немое величье
Возьму талисманом собой.

*      *      *
«Что звало жить, что силы горячило
Далёко за горой».
Афанасий Фет

Виднелась даль – привычная картина –
Из дома на горе.
Перемещалось щедрое светило
В бескрайней вышине.

Земля у платья разместила складки
  И в неге возлегла.
Играло солнце с облаками в прятки,
Украдкой тень ползла.

Звала, сияя, белая церквушка
Шагнуть за горизонт,
И сокрушалась ветхая старушка:
Безбожным стал народ.

Переходила плавно панорама
С холма на холм другой.
Душа ребёнка, молча, ликовала
От красоты такой.

Ковёр в низине пруд ветвями спрятал,
Но виден бледный путь.
Он маму к дому приведёт обратно,
С работы отдохнуть.

Казалась жизнь сплошным звучащим летом
За комнатным окном.
Далёк тот дом, но им была согрета
И выжила потом.

07.02.2021г.


 КРИМИНСКАЯ Зоя Карловна

писатель-прозаик, художник, Член московского союза профессиональных литераторов, член Общества любителей русской словесности.

Член ЛИТО «Клязьма» с 2010 года.

Окончила Физтех в 1971 году (инженер-физик), кандидат химических наук. Преподаватель физической химии в МФТИ. Выпустила 4 книги рассказов. Публикуется в альманахе «Долгие пруды».

Членство в других творческих союзах и объединениях: РСПЛ (Российский союз профессиональных литераторов), 2010 г.

Книги:
Мемуары: «Детство», «Московский физико-технический 1965-1971», «Всё ещё молодость», «Комедия положений»; сборник рассказов «Калейдоскоп», романы «Танцы с музыкой и без», «Вторая жизнь Дмитрия Панина», сборник миниатюр.

Член жюри конкурса «Высокие каблуки» в Самиздате.


 КОСТЛЯВАЯ РУКА

Ксюша покопалась в коробочке,  ловко вытащила золотую цепочку с кулоном, привычным жестом  застегнула ее на шее.
Но как ни быстра была Ксюша, дочка заметила ее движения. Девочка знала, что мама надевает украшения перед уходом из дома.
–Мамочка, не уходи!
Лелька прижалась к Ксюше, крепко уцепилась худенькими ручонками за шею. Ксюша  поцеловала шелковистую, пахнущую молоком и корнфлексом щеку,  и глянула на мужа поверх головы дочери.
Андрей понял без слов, подхватил Лельку под мышки, рывком оторвал от матери и закрутил в воздухе, подбрасывая, так чтобы она развернулась и оказалась лицом к нему.
–А как мы сейчас полетаем, повзлетаем, –приговаривал он.
Оля рассыпалась радостным звенящим смехом.
–Ну, пока, до утра,– шепнула Ксюша мужу, и выскользнула из дома. Ей предстояло ночное дежурство, третье за месяц.
Андрей и Ксюша были ограничены в средствах. Не так , как когда-то сказала Ксюшина московская подружка Маша, в перерыве между своими первым и вторым мужьями:«костлявая руку нужды держит меня за горло», но все же денег было в обрез.
Ксения правила   фордом, купленным за восемьсот долларов и без конца глотающим доллары на ремонт,  и вспоминала Москву, школу, красотку Машу… Маша, она всегда умела красиво сказать, так сказать, что потом никак от этого не отделаешься, все помнишь и помнишь.
Ксюша все время чувствовала, как эта костлявая рука нужды где-то близко. За горло, как Марию, не держит, но каждый доллар считать заставляет, а это  противно.
Ксения со своим мужем Андреем, жили в Университетском городке Итака на севере штата Нью-Йорк. Жили на аспирантскую стипендию, которая по здешним меркам рассчитана на одного, а Ксюша ухитрялась растянуть на троих. Их двое и трехлетняя дочка Олечка. Из дому им помочь ничем не могли, что их российские доходы в американской жизни?
И когда Ксении в департаменте занятости беженцев (хотя они не были  беженцами, ни эмигрантами, но ей помогали, подыскивали работу) предложили уход за инвалидом, за которого платят сто долларов за ночь, Ксения поколебалась, но согласилась.
Она  прирабатывала, мыла полы в кафе по вечерам. Работа была тяжелая и грязная, но обстановка была веселая, дружественная. Многие студенты и студентки Корнельского университета подрабатывали уборщиками.
Ксюшины высокообразованные родители огорчились, узнав, что их ненаглядная девочка моет полы, но Ксюша, у которой был за душой  медицинский техникум, диплом которого не считался за диплом, не гнушалась ни грязной работой, ни товарищами. Гоняла тряпкой грязную воду, а потом  допоздна сидела за общим столом, ужинала. Хозяин кафе прикармливал своих тощих работничков за малую плату, а иногда и совсем бесплатно. Ксюша болтала со студентками, и благодаря своему абсолютному музыкальному слуху за полгода  работы  заговорила по-английски, вернее, по-американски без акцента.
За мытье полов раз в неделю получалось сто двадцать долларов в месяц, не слишком густо, и Ксения, несмотря на страшные видения парализованных маразматических стариков, за которыми ей предложат ухаживать,   все же  пошла по указанному ей адресу.
К своей радости, она обнаружила не старика, а Керол – красивую молодую девушку в инвалидном кресле.
 Пепельные волосы, серые глаза, тонкий нос, мягкое очертания губ – все это очаровало Ксюшу.

***
Керол  минуло три года, когда она заболела, и полиомиелит навсегда приковал ее к инвалидному креслу. Это было так давно, что она не помнила ощущения  ходьбы, радости самостоятельного движения.
Через семь лет после болезни, за две недели до ее десятилетия, отец ушел из семьи.  Она  страдала, лишившись его каждодневных веселых улыбок, сказок, поездок с ним в зоопарк в соседний город, в Сиракузы.
Первый год она каждый день ждала, что вот сейчас откроется дверь, и он войдет, а его все не было и не было. Она  много плакала тайком от матери, а потом перестала плакать, перестала ждать, и смирилась  с этой потерей, еще одной в ее неподвижной жизни.
Керол  верила, что отец ушел не из-за того, что она больна, а потому, что он разлюбил ее мать, Елизабет.
Она была и права и не права. Отец действительно разлюбил мать, а вернее не выдержал   смирения и уныния, которые заполнили душу ее матери после парализации дочери. Радостной любви мужчины и женщины в этом доме больше не было,  ибо  верующая Елизабет  решила, что бог покарал дочь в наказание за то, что она была так безмятежно, так грешно  счастлива с мужем.
Лиза не захотела больше иметь детей. Не могла себе представить, что вот тут, в этом доме, будут бегать другие ее дети, здоровые и веселые, как когда бегала маленькая Керол.
Лиза закрывала глаза, представляла шум, писк, визг,  веселую беготню и глаза ее Керол, которая смотрит на своих подвижных, полноценных братьев и сестер, ужасалась тому, что могла бы увидеть в этих глазах, и навсегда отказалась от мысли родить еще ребенка.
Этого не мог понять  Майкл, ее муж, отец Керол. Если бы у них были еще дети, если бы она дала ему возможность снова любить и радоваться, он, возможно бы и не ушел. Но Лиза не могла иначе, и Майкл ушел, начал жизнь в свои тридцать пять с чистой страницы.
У Лизы остался дом, небольшие деньги, Керол и ее работа. Не так уж много, но достаточно, чтобы жить. И Лиза жила. Она была экономистом, и  просиживала дни за компьютером, а когда ей было необходимо выезжать по работе, она нанимала для Керол сиделку.
Керол было восемнадцать. Она заочно закончила колледж, и сейчас училась на кинорежиссера. В Америке все так устроено, чтобы физически неполноценный человек тоже мог стать полезным членом общества, мог бы работать, если голова в порядке. У каждого должен быть свой шанс, такова мораль общества.
Сиделки у них не задерживались, хотя Лиза не скупилась на плату. И когда очередная женщина просила больше ее не вызывать, они с Керол всегда находили, что это хорошо, что ушедшая была неряха, или дура, или чересчур шумная, или слишком много ела, просто опустошала холодильник.
Недостатки находила Керол, а Лиза лишь кивала головой: да, да, дочка, все хорошо, нам опять не повезло, ну да ничего, найдем другую, лучше, здесь, в университетском городке много желающих приработать.
И в этот раз Лизе предложили русскую женщину, Ксению.

***
 И вот Ксюша приехала, увидела Керол, с порога пожалела ее, прониклась симпатией и захотела с ней подружиться, несмотря на разницу в годах: Ксении было 24, а Керол только 18.
Ничего-то она не знала про нее, про свою подопечную, кроме того, что она красива и несчастна, но этого казалось, было достаточно.
Керол вежливо улыбаясь, разглядывала свою новую сиделку, молодую темноглазую, нарядно одетую, с золотыми сережками и золотой цепочкой на шее иностранку из далекой России и не спешила с выводами. Ей скорее Ксения не понравилась, не понравилась всем своим обликом молодой, цветущей здоровьем замужней женщины.
Обязанности по уходу были несложными, единственное, ночная дежурная, в отличие от дневной, должна была помогать Керол принять ванну. Приходилось поднимать калеку и пересаживать  в ванну. Но Ксюша была сильной женщиной, а ее медицинские навыки  и стаж работы в родильном отделении городской больницы  помогали ей.
Ксюша не забывала, что Лиза платила за ночь 100 долларов. Это было целое состояние.
Ксения  мысленно прикинула, куда потратит деньги: даже если ее будут приглашать на ночь только три раза в месяц, то с ее другими приработками это составит хорошую сумму. Ее  можно отложить, и  хватит на поездку в Москву если  не втроем, то, по крайней мере, вдвоем с Лелькой.
Когда Ксюша дежурила в первый раз, она обстоятельно пересказала Керол проблемы своей семьи: частые простуды у дочки, ремонт их старой машины, свои занятия на курсах английского языка.
Не желая выглядеть в глазах калеки счастливой и благополучной, Ксения рассказывала о своей жизни, добавляя больше черной краски, чем оно было на самом деле, и жизнь ее выглядела незавидной: муж часто болел ангинами, диссертация у него не ладилась, в России у них негде было жить, только со свекровью, а какая это жизнь, со свекровью?
Ксении думала,  что если быть открытой, то Керол поймет, какая она хорошая женщина, и будет относится к ней с симпатией.
Они в первый день часа четыре провели  вдвоем, Керол ложилась спать поздно, Ксюша тоже была совой, и  что им еще было делать, двум молодым женщинам в большом пустом доме, как не  болтать?
В России, где калекам нет возможностей иметь все то, что можно иметь в богатой Америке: хорошее кресло, где можно нажать кнопки и ехать в любую сторону,  сиделку, на которую можно накричать, за сто долларов она стерпит, а главное, возможность учиться, фактически не выходя из стен дома,  и даже получить высшее образование, в России, где фактически нет всего этого, где каждый инвалид изначально изгой, обреченный на  нищую жизнь, который существует более или менее сносно, пока живы его родители, ухаживающие за ним, а при таких условиях, как у нас, родители, которым приходится ухаживать за калекой изо дня в день, редко живут долго, так вот, в России участь калеки всегда вызывает жалость, это чувство свойственно русским, привычно и неизбывно – бедненького, несчастненького надо пожалеть.
И Ксюше, которая и в медицинский колледж пошла именно из-за соображений помощи страждущим, жалела Керол, и часто думала о ней, о ее судьбе, даже когда  не дежурила.
Во время второго Ксюшиного дежурства две недели спустя у Керол состоялась вечеринка.
Собрались шестеро ее подружек, и два парня. Пили кока-колу, слушали музыку, ели заказанную на дом пиццу.
Керол была оживленна, с удовольствием болтала с подругами, и держала себя с ними на равных.
За уборку после вечеринки Лиза приплачивала 40 долларов, а дел-то всего было, что собрать разовую посуду, завернуть все в разовую скатерть и вынести в мусорку.
Так что Ксюша была довольна, что вечеринка состоялась в ее дежурство.
Правда, после вечеринки Керол была  раздраженной, излишне возбужденной, даже накричала на Ксюшу, когда у той упала на пол вилка, выскользнула из скатерти. Такой пустяк, что и говорить не о чем, а Керол разозлилась на Ксюшу из-за ее нерасторопности.
Ксюша удивилась, и обиделась, но виду не подала: если целыми днями сидеть в кресле, как прикованный, то характер поневоле испортится.
Керол вспылила из-за пустяка, озлилась. И на себя и на Ксюшу, которая оказалась неповоротливой. Если у нее были бы ноги, она бы все сама  убрала, в сто раз лучше, чем все эти неловкие иностранки. Особенно славянки ее раздражали, все эти склонные к полноте, красивые женщины, с выражением сочувствия на лицах.
Как раз их сочувствия и не нужно было Керол, сочувствие не позволяло  Керол ни на минуту  забыть о своем несчастье.
По мнению Керол, лучше было быть калекой в богатой семье в Америке, чем здоровой, но бедной в такой стране, как Россия, или Болгария. Но по лицам ухаживающих женщин Керол ясно видела, что это далеко не так, во всяком случае, с их точки зрения не так. И честно говоря, Керол дольше выдерживала азиаток. Их раскосые глаза лучше скрывали чувства, и кроме того, они были сдержаннее и держали дистанцию. Керол была их работодателем, а они служанками. Но все равно, и терпеливые азиатки часто менялись, ни одна не задерживалась больше двух месяцев.

***
 Керол  смотрела телевизор, комедийный сериал, и ждала опаздывающую Ксюшу, но когда та приехала, Керол только холодно обменялась с ней приветствием
Ксюше хотелось поболтать, но делать нечего, раз Керол не в настроении, можно и телевизор посмотреть.
В десять часов Ксюша приготовила ванну. Керол любила поваляться в ванне и купание затянулось на час, а потом было поздно, и Ксюша так и не рассказала Керол, что  Лельке получше, она уже не сопливая, и только кашляет немного.
Ксюша ничего не сказала, а Керол и не спросила, хотя знала, что у Ксюши болела дочка.
Ночь прошла спокойно. Утром Ксюша помогла Керол одеться и покормила завтраком. Сама выпила только кофе, после родов Ксюша начала округляться, и старалась есть поменьше. Время шло к десяти, но Лизы все еще не было. Керол захотелось побыть на воздухе. Утро было ясное, легкие облака кудрявились над верхушками высоких елей, окружающих дом.
Инвалидная коляска имела управление: жми на кнопки и поезжай, куда хочешь, что Керол и сделала, уехала через заднюю дверь.
Ксюша оставила посуду после завтрака в раковине. Мытье не входило в ее обязанности.
Лиза все не шла, и Ксюша решила позвонить Андрею, предупредить, что она опоздает, и чтобы он если не может задержаться,  отвел Лелю к Юльке.
Юлька была русская, незамужняя девушка, подруга Ксении.
После звонка мужу нужно было  позвонить Юльке, разбудить ее и обрадовать, что ей на голову свалят Ольгушку.
Ксюша одновременно  и звонила и думала о том, что дом стоит на пригорке, и спуск довольно крутой. Управление управлением, но съехать на коляске по склону прямо на дорогу довольно опасно, можно перевернуться, а мало ли что придет в голову калеке? И Ксюша, разговаривая и пересмеиваясь с Юлькой, вышла из дому, посмотреть, где Керол. Увидев ее в тени ели, Ксюша, прижимая к уху телефон, направилась к Керол своей скользящей походкой, слегка раскачивая бедрами при ходьбе.
Походку эту она когда-то, еще в четырнадцать лет заприметила и переняла у одной киногероини не слишком пуританского поведения, переняла и незаметно привыкла к ней, как к своей собственной, и всегда так ходила, когда не спешила.
 И сейчас, Ксюша, смеясь Юлькиному бормотанию спросонья, шла навстречу Керол. Бедра ее покачивались, золотая цепочка на белой нежной шее блестела на солнце.
 Подняв голову, Ксения встретилась глазами с увечной, сидящей  в кресле, и слова застряли у нее в горле, а улыбка медленно сползла с лица.
Лицо Керол было затенено, и только глаза сияли на нем. Сейчас, в тени, это были желтые глаза рыси, горящие ненавистью, устрашившей Ксюшу звериной злобой.
Ксюша как будто на веревку набежала, так резко остановилась, потом повернулась и пошла в дом.
 Сейчас ее походка стала тяжелой, зажатой, как будто она с трудом отрывала ноги от земли.
Она легла лицом на холодную поверхность кухонного стола, и неожиданно слезы ручьем потекли из ее глаз.
Ксения плакала совершенно беззвучно. И плакала она о том, что сидит здесь на чужой кухне, а не с дочкой на своей, что хорошенькая милая девочка-калека оказалась на проверку злобной фурией, что у них нет грин-карт и неизвестно, где они будут через год, что даже вот и денег накопить ей на поездку на родину не удается.
Ей было жалко себя, и стыдно за свои  глупые и наивные попытки подружиться с чужим человеком.
 Раздался стук каблуков по полу, это могла быть только Лиза.
Ксения быстро вытерла слезы кулаком, промокнула лужицу слез на красной поверхности стола бумажной салфеткой,  слегка обмыла лицо, и вышла к Лизе.
Лиза извинялась за опоздание, Ксения ее не слушала, смотрела в сторону.
Она аккуратно положила выданные ей сто долларов в кошелек, и тихо сказала:
– Вы больше на меня не рассчитывайте. Я не смогу  дежурить у вас.
Стараясь не встречаться с молчащей Лизой глазами, Ксения надела туфли, сказала гудбай, и вышла  с парадного выхода на дорогу, где был припаркован ее старенький форд .
С Керол она не попрощалась.
Забирая Лельку, она сказала Юльке, что рассчиталась с работы.
– Да как же ты?  Ты же хотела денежку накопить, в Россию слетать летом?
– И накоплю. Буду мыть полы в кафе и накоплю.
– Но это же такая грязная работа!
– Наплевать. На самом деле там еще тяжелее. Понимаешь, вот я ей жалуюсь, что у меня то не так, это не эдак, и денег не густо, и Лелька часто болеет, и муж суховат, обижает. Но для нее все равно, это жизнь, настоящая жизнь, то, чего она не имеет, и никогда иметь не будет. И она это понимает и ненавидит всех за то, что ей так не повезло.
Помолчав, Ксюша добавила:
– Может быть, она и выучиться на режиссера и будет фильмы снимать. Но я бы не хотела их увидеть.
Пристегивая дочку ремнями в машине, Ксюша подумала, что не так уж и нуждается в деньгах, проживут они и без этих дежурств. И всего-то осталось год продержаться, а после защиты Андрея станет легче. И она мысленно высунула язык маячащей где-то на горизонте костлявой руке.


КОРОСТА

Душа ее съеживалась, становилась маленькой, морщинистой, покрывалась коростой. Сама она не жила, а просто провисала во времени и пространстве, лишенная радости существования, нетерпеливо ожидая, когда окружающий мрак разойдется, и тогда начнется настоящая жизнь, а пока надо прожить эту, невозможную, невообразимую, и обманывать судьбу, делая вид, что все в порядке.
В понимании молодой женщины, с покрывавшейся коростой душой, жизнью было что-то другое, радостное светлое, прекрасное: незабываемое ощущение  постоянного счастья, движения, смеха, синего небо, зеленой травы, голубых озер и морей.
А  каждодневное пребывание на холодном ветру с мокрыми и отекшими от холода руками, развешивающими пеленки, вонючий нужник, куда приходилось бегать в холод и ветер, эту ободранную комнату в чужом доме без единой красивой вещи  в ней, все было как тюремное заключение, с той лишь разницей, что заключенный знает срок своего пребывания в тюремных стенах, а ей время прихода счастливой жизни было неизвестно.
 И раз сегодняшнее существование не могло быть жизнью, той жизнью, для которой она была создана, оставалось только скукожиться, уменьшиться, покрыться жесткой коркой, чтобы не пускать в душу тоску и отчаяние, не позволять им завладеть и доконать ее,  и верить, что жизнь полосатая, и надо зажмуриться и пробежать черную полосу неблагополучия, а там, дальше с обязательной неизбежностью, иначе просто не стоило и жить, наступит то радостно прекрасное, ради чего она и родилась на свет.
 Короста, покрывавшая душу, была непрочной, тонкой, не выдерживала внешнего воздействия на нее,  кровила, и тогда она плакала, обвиняла мужа, что он виноват во всех их неурядицах и несчастьях, кидала на пол вещи, шлепала маленькое, невинное, зависимое от нее существо, крохотную девочку.
Дочка была красива,  как куколка,  непрерывно, затяжно,   бесконечно болела,  и казалась среди  окружающего скудости и нищеты  блистающе драгоценным, непомерно дорогим и совершенно неприемлемым  тут существом, эльфом, залетевшим в их нищее жилище случайно, из какой-то сказки, и не способным прижиться  в условиях  неустроенного быта.
Эти васильковые глазки, густые темные волосы, тонкая шейка и серебристый голосок должны были бы украшать дворец, а не комнату в деревянной пристройке старого избы, в которой стоял облезлый стол, скрипучий диван с вылезшими пружинами, фанерный шкаф, и железная детская кроватка, с завитушками на спинках, выкрашенная пожухшей от времени, а когда-то белой краской.
Оглядев как-то раз комнату, и увидев, что даже в ожидании будущей светлой жизни нельзя жить в таком настоящем, она пошла и купила два метра зеленого обивочного материала по пять рублей за метр и керамическую вазу в художественном салоне за полтора рубля, проделав заметную, ужасающую брешь в бюджете.
 Деньги были отложены для уплаты за квартиру, но она решила немного задержать оплату.
 В тот же день она, еще не подшив материал, застелила им старый диван, и поставила посреди стола на клеенку вазочку.
 Это был вызов судьбе, намек на то, что не всегда так будет, эта жалкая комната, и зарплата, позволяющая лишь не умереть с голода, заставляющая считать каждую копейку, в этой и без того лишенной радости и красок серой жизни рядом с мужем, воспринимающим окружающее как нечто обычное, естественное, через которое не нужно пробегать с закрытыми глазами, как сквозь темный ночной лес, а просто  проживать каждый день  как он есть, с его бытовыми неурядицами,  и небольшими утехами, заключающимися, в основном, в постельных радостях на скрипучем старом диване.
 Именно это отношение мужа к текущей жизни, как к чему-то обычному, да еще болезни дочери и сдирали с ее души непрочную коросту, и она становилась несчастной, замученной, живущей на остатках душевных сил женщиной, и короста начинала  кровоточить, а она кричать и плакать, и обрушивать на мужа поток упреков, за то, что он просто жил изо дня в день.
 Красота существования заключалась у нее прежде всего в предметном мире, в окружающих уютных вещах, красивом праздничном пейзаже, и конечно же одежде.
Но стояла поздняя осень, потом зима, дни короткие, темные, серый снег, серое небо, серое существование.
 Она пыталась объяснить мужу, что это противоестественно: молодая  женщина с очаровательным ребенком в такой дикой нищенской, голой обстановке, но он не понимал, считал, это от того, что она его не любит, и будучи человеком, чей внутренний мир надежно защищен от вторжения, и уж во всяком случае, от влияния неодушевленных предметов, мысленно обвинял жену в мелочности и узости взглядов.
Прошла зима, весной стало легче.
Деревья покрылись зеленым пушком, серое небо  проглядывало голубыми кусками, засвистели скворцы, а дочка выкарабкалась из постоянных пневмоний, перестала кашлять, с двойной силой зазвенел ее голосок, и короста на душе отмякла, стала шелушиться и жизнь все больше походила на такую, с которой еще можно было смириться, что ты в ей живешь.
Но невозможность существования маленькой хрупкой девочки в трудных условиях быта, нелепость этого существования и за счет этого постоянное ожидание несчастья, все эти предчувствия матери оказались не случайными: в августе  малышка заболела дизентерией.
Высокая температура, рвота и понос с кровью вызвали у женщины немыслимую панику, и пришлось расстаться с дочкой, вызвать скорую и уложить ее в стационар. И уже после стационара увести ее в другое жилище, пусть чужое и загроможденное мебелью, с кроватями с никелированными спинками и проваливающейся панцирной сеткой, но все же, как ни далеко было это от  идеала уютной жизни, того отчетливого, осязаемого, в деталях представляемого мира, который сложился у нее в голове, все же это была квартира, и можно было чуть-чуть расслабиться, но не надолго, потом опять коммуналка, и езда на работу по полтора часа в один конец на трех видах транспорта, пыльные столы и нудные разговоры на работе, не похожей на ту, как она представлялась в институте, и все было сплошной обман, фальшь и лицемерие сговорившихся людей, выдающих свое существование в постоянной борьбе за кусок хлеба и место под солнцем за что-то стоящее, ради чего они и пришли сюда, в этот мир, под это солнце.
 Она им не верила.
Подслушала разговор в электричке, и как это бывало с ней, и раньше, запомнила его.
 Беседовали двое. Женщина рассказывала соседке о  знакомой,  враче, благополучной, замужней, имеющей восьмилетнего сына, которая вышла в кухню в воскресное утро, взяла со стола кухонный нож, и воткнула его  себе в сердце, вонзила по самую рукоятку, совершила страшный грех, зато разом  прервала бессмысленное течение жизни, решив, видимо, что то хорошее, что ей могла дать эта жизнь, у нее уже было, а ради дальнейшего не стоит и жить.
 Страшный образ убившей  себя жестким образом  женщины  начал преследовать ее, и она все думала, не понимала, как  вонзить нож в сердце и не  промазать, и причинить себе невыносимую и бессмысленную боль. И раз за разом она мысленно брела по коридору, входила в кухню, брала в руки нож, смотрела на него глазами самоубийцы.
 Очевидно, что  та, другая, родственная душа,  живущая в этом несовершенном мире,  тоже ждала от жизни нечто большего, чем чередование одинаковых, надоедливых серых будней, и ее мечта о жизни никак не соотносилась с реальностью, и на ее душе не наросла защитная короста, и оказалось легче нанести удар ножом, чем пройти жизненный путь до конца.
И как, когда, она решилась  сделать это? Заранее? И уже когда шла по коридору, знала, что сейчас вонзит нож в себя, отсчитав нужное количество ребер, чтобы не промахнуться и попадет прямо в сердце?
 Ей было легко, она была врач, и знала анатомию.
 Но продолжающей жить этот дикий  поступок казался  еще отвратительнее, чем смирение с действительностью, чем ее собственный способ ухода от действительности путем скукоживания. Стремление ее к красоте было  велико, а человек, зарезанный ножом, был  далек от эстетичности, ужасен. Кровь на полу, на ноже, запрокинутая голова, не естественное положение тела.
 И маленькая девочка…
Она забывала о том, что у самоубийцы был сын, и представляла себе свою дочь, стоящую на пороге кухни и смотрящей на кровь и содрогалась часть своей еще живой души, и отвергала это способ ухода из жизни, как и многие другие, приходившие ей на ум, когда она казалась для окружающих просто усталой женщиной, дремавшей в вечерней электричке.
Образ самоубийцы, тускнеющий с годами, тем менее терзал ее не один десяток лет, и она избавилась от него, лишь подумав, что возможно, это было убийство.
 Все так же растекалась лужа крови под опрокинутым телом, лежащем на пестром линолеуме кухни, все такая же черная рукоятка ножа торчала из раны, но теперь, когда это оказалось убийством, пусть жестоким и отвратительным, но все равно пугало не так, не вызывало панического безысходного  ужаса, как когда это было самостоятельное лишение себя жизни.
 Непонятно почему, но мысль, что женщину убили, вдруг  примирило ее  с произошедшим и она перестала о ней думать.
Занятая своими думами, опустив голову, она шла сквозь толпу, но даже и в таком ее отсутствующем состоянии полного равнодушия и неприятия окружающего мира, как будто ее забросили сюда с Марса, а может именно поэтому, на нее обращали внимание мужчины.
 Обычно ей   намекали, что ей неплохо бы подошло новое пальто, или новые сапожки, или дорогая шапочка.
 В этих намеках говорилось о том же, что стоит только захотеть, то все станет возможным, а если у нее есть мужчина, и он не может ее содержать, то есть желающие  помочь ему  в его трудном деле…
 Но она не хотела ни случайных знакомств, ни денежных мужчин. Она знала немало женщин, находящихся в постоянной погоне за счастьем и живущих в страхе пропустить счастливый случай, не  ухватить удачу за хвост, поймать, удержать, отразить удары соперниц…
 Жизнь, как бесконечная погоня.
 Но она была прилипчивой, и притулившись к мужу, который хоть и был инженер на скудном жаловании, и ее не понимал, тем не менее был молод и горяч, и она  воспринимала себя именно как жену,  и никогда не имела  иллюзий на свой счет:  способ изменения внешнего предметного мира за счет опустошения и разорения  внутреннего, за счет лжи и предательства ей не подходил, и оставалось только наращивать защитную  коросту и с вымученной улыбкой, но гордо поднятой головой нести тяготы бедности дальше.
 Шли дни, складывались в годы.
 Постепенно она стала замечать, что многое из того, что оскорбляло и волновало ее, уже не трогает.
 Она не замечала грубости продавщиц, толкотни в автобусе, мерзкого запаха человеческой мочи из угла подъезда.
В доме, уже в своей квартире, она повесила привычные зеленоватые шторы, подобранные когда-то к зеленому покрывалу, и закрылась этими шторами от внешнего любопытного мира соседнего дома, точь-в-точь такого же, абсолютного однояйцового близнеца, как и тот, в котором она жила со своей семьей.
Дети, а теперь их было уже двое, хотели есть постоянно, изо дня в день, и она постоянно чистила картошку, крутила ручку мясорубки, жарила, варила, пекла, исхитряясь на мизерные две зарплаты инженеров кормить четверых человек.
Руки ее загрубели, привыкли к каждодневной работе, она делала ее быстро, автоматически, даже не замечая, и вопрос о том, для этого ли она родилась на свет, давно уже не волновал ее.
 Автоматизм в работе доходил у нее до того, что пару раз она просила дочь вымыть посуду, а когда та приходила на кухню, оказывалось, что посуда уже вымыта.
 Она  не мечтала вырваться в Москву в театр, так как это невозможно из-за детей, и довольствовалась местным кинотеатром, а когда дети выросли, оказалось, что ей уже не хочется в театр.
 Она научилась консервировать помидоры и огурцы, квасить капусту, солить грибы и лишь иногда, с ножом в руке тщательно шинкуя вилок, думала:
 Да полно, я ли это?
 И тогда она бросала нож, оставляла ведро не заполненным, уходила  в спальню и лежала  в темноте и одиночестве, а муж выходил на кухню, видел  ведро капусты, брошенный нож, начатый вилок и удивлялся, куда подевалась жена.
Постепенно сознание невозвратности ушедшей молодости  доходило до нее,  она привыкала к этой мысли, смирялась с ней, с очевидной неизбежностью старения, и  с однообразием серых будней.
 Отказавшись от ожидания феерического сказочного праздника жизни, она постепенно научилась радоваться мелочам: удачно, по случаю купленным красивым шторам, пятерке в дневнике дочери, двадцати рублям прибавки к зарплате мужа, удачно получившемуся капустному пирогу в день рождения, отложенному на летнюю поездку сэкономленному рублю.
 Выражение ее лица, в начале семейной жизни растерянное и несчастное изменилось на тревожно озабоченное, она передвигалась быстро, как занятая, не имеющая ни одной свободной минутки женщина, которой она и была. Она привыкла думать только о ежеминутных вещах, и открывая утром глаза, знала, что она будет делать в каждую следующую минуту, и так весь день, до самого вечера, когда, наконец, можно будет добраться до кровати, лечь под одеяло и забыться сном до самого звонка будильника.
 Иногда в те редкие минуты, когда она оставалась одна, то спрашивала себя, а что бы ей самой хотелось? Вот сейчас, сию минуту?
 И представляла себе картинку, подсмотренную из чужой жизни в кино:
Красивая, обязательно красная машина с откидывающимся верхом, она сама за рулем, ветер играет ее распущенными волосами, а кругом много солнца, и непередаваемый, волнующий запах моря.
 И эта картинка, полная хрустального сияния солнечных бликов на алых боках автомобиля, синего моря и вечно зеленых пальм, так не вязалась со слякотью под ногами, с печальными березами, с поникшими от покрывшего их снега ветвями, с тяжелой зимней одеждой,
 и мешающей свободному движению, что она улыбалась  невозможности своей мечты, и шла дальше, спешила на электричку, потом на работу, в обеденный перерыв в магазин, в очередь за продуктами, потом с работы до дому, и надо успеть приготовить ужин за час, к тому времени, когда придут домой голодные и надеющиеся получить от нее пищу  домочадцы.
 Но все же, все же думала она, пусть мой красный автомобиль глупость, это все-таки не принц на белом коне, как в юности. И она понимала, что  изменилась, повзрослела, сроднилась с коростой, и что она уже давно не делает вид, что все идет, как и должно  идти, а действительно ощущает свою жизнь как нечто обычное, и временами приятное.
 


АФАНАСЬЕВ Дмитрий Анатольевич – поэт, автор-исполнитель, фотохудожник, член Боевого Братства и Казачьего общества России.

В  1983 г. закончил Вильнюсское Высшее Командное Училище Радиоэлектроники войск противовоздушной обороны. Работал инженером в НИЦ «Планета».

Состоит в ЛИТО «Клязьма» с  2012 г. Публиковался в альманахах «Долгие пруды» №№ 17, 18, 19.
Членство в других творческих и профессиональных коллективах: Союз казаков России – с 2013 г., Боевое братство – с 1998 г., горнолыжный клуб «ЧЕГЕТиЯ» – с 1997 г..

Занимается организацией литературно-музыкальных программ, концертов, конференций в г. Долгопрудном.

Является лауреатом конкурсов авторской песни и художественной фотографии.
Награды: медаль «15 лет вывода войск из ДРА», награды «Боевого братства».


СОЛНЦЕ НАД РОССИЕЙ

Солнце в России поднимается медленно, что в традициях нашего народа. Говорят, что так у нас издревле запрягают, но любовь к быстрой езде осталась и доныне. Это хорошо известно инспекторам движения и просто людям, столкнувшимся с данной чертой соотечественников, отражённой в словах писателя Гоголя.
Да дело не в самом рассвете, а в том, что один из многомиллионной армии простых россиян встречал его дома, тормозя приготовление завтрака и стремясь урвать пару минут сна, хотя текущие дела никто не отменял. Наш герой, назовём его  Алексей, был человеком, разменявшим  третий  десяток лет, но не потерявшим интереса к жизни как в стране, так и за рубежом, а может и на других планетах.
Пропуская негативные картинки, которые были у него перед глазами ежедневно, Алексей, как многие, мечтал о светлом будущем, которое ему обещали ещё в детстве. Наверно, отсюда и возник этот сюжет, поскольку в настоящий момент, продвигаясь по своему жизненному маршруту, Алексей, как говорили раньше, «испытывал временные трудности».
Со временем, если ничего не предпринимать, «временные» грозили перерасти в постоянные, и никакие зелёные человечки с Альфа Центавра не смогли бы ликвидировать их, т.к. наличие существ на "a" пока ещё не доказано. Ну, а предполагать можно что угодно.
 После такого лирического отступления, Алексей заструился по своему пути,  на котором нашлось место даже для духовного общения, в смысле религии. Но это отдельная тема и для более серьёзного обсуждения, чем наш рассказ.
Наш герой был одарённым человеком, в некотором смысле. Общение с разными людьми в разных странах на рубеже двух столетий (и даже тысячелетий) очень помогло Алексею в этом, остальное он довершил своими руками. Такое бывает в нашей жизни, заверяю вас.
Возразить мне вы не сможете, даже если бы очень захотели. Таковы законы литературы. Общение с автором лишь мысленное, хотя в истории по этому поводу были и казусы. Возвращаясь к сути повествования,  мы обнаружили бы, что Алексей не торопит коня своего по до сих пор бурлящей России, а использует виртуальную реальность.
Эта самая реальность непонятным образом смогла отодвинуть настоящую жизнь многих наших соотечественников, причём не только за рубежом, но и на родной земле.
"О русская земля, уже ты..."за сотни лет столько испытала, пора бы и на покой, греться в лучах заходящего солнца на завалинке в ожидании завтрака и других нужных вещей из нашего быта. Свет солнца был не только убаюкивающим, но и обжигающим, плавящим не очень огнеупорные мозги наших людей не только в России, но и в стране, находящейся в "антиподном" мире. Этому свету удалось повлиять, запалив тлеющий факел донкихотства в его современном исполнении, что привело к маловозможным событиям, которые всё же произошли и повлияли на дальнейший ход мироустройства.
Пока на маленькой уютной планете Земле происходили данные события, где-то в глубинах космоса двигался инопланетный разум в поисках собратьев по способности мыслить, если это слово применимо для других форм неземной жизни. Инопланетники продолжали пронзать пространство и время, приближаясь к цели своего путешествия. Цель о том особо не подозревала. У неё были свои очень серьёзные вопросы, которые в течение многих тысяч, а может и миллионов лет не могли быть разрешены, и вот свершилось, как в сказке.
Различные способы разрешения вопросов культивировались на Земле ещё с незапамятных времён, но пока в реальности не укоренились, разве что в плохих сюжетах доморощенных литераторов. Один из таких способов раскручивался в настоящее время.
Алексей уже давно собирался подкорректировать тот бардак, который наблюдал ежедневно. Используя все свои возможности, он сколотил сначала одну, затем несколько групп единомышленников. Они провели ряд мероприятий, от которых сильные мира сего забеспокоились. Количество таких событий росло  и география их проявлений расширялась. Также нарастала жёсткость линии противостояния. Невидимость, а точнее - неуязвимость сподвижников Алексея, начинала раздражать его противников.
На самом деле способность к шахматной игре,  помощь населения и везение, -  всё это вместе помогало ему руководить "невидимками", а иногда и самому участвовать в  действиях. Хотя были ошибки на грани провала, но третий фактор:  удача — спасал. В таких случаях гремели выстрелы, взрывы, гибли люди, иногда случайные, но мировой порядок начинал колебаться в сторону стабильности, в хорошем смысле.
Возможно, справедливость  победила бы ещё при жизни Алексея и его соратников, число которых в мире росло, несмотря на колоссальные трудности движения... Вмешался, как всегда, случайный фактор - чужой, но невраждебный космический разум. Быстро разобравшись в сложившейся обстановке, они определил источник опасности для цивилизации землян. Гуманность пришельцев привела к парадоксальным результатам, они признали: Россия и её конкретный представитель Алексей оказались этим источником.
Для   окончательного решения вопроса безопасности человеческой популяции,   представители иных миров провели обсуждение деятельность нашего героя  в его же присутствии.
Оказавшись в каком-то полутёмном помещении совсем неожиданно,  он увидел человеческий силуэт в ореоле подсветки и услышал или как-то воспринял слова, из которых следовало, что ему, совместно со звёздными гостями, нужно принять решение по спасению земной цивилизации, а предыдущую свою деятельность необходимо свернуть.
В ходе обсуждения обмен мыслями зашёл в тупик. Поиски выхода грозили занять много времени, за которое на Земле могло поменяться многое и не факт, что в лучшую сторону. Потому невольный контактёр решил, что пора выбираться. Эта мысль была уловлена братьями по разуму и ему «сообщили» о безопасности изменений для жителей планеты за время обсуждения общего решения.
Объяснив  собеседникам своё намерении вернуться в привычную для него обстановку  для лучшего обдумывания происходящего, Алексей решительно поднялся и оглянувшись,  с вызовом посмотрел на гостя.
 В ответ   возникли  мыслеобразы пришельцев с заверениями о том, что ему ничто не может угрожать, а обсуждение следует  продолжить здесь и сейчас.
Алексей был непреклонен и ждал ответных действий. Внезапно фигура перед ним начала таять, а сбоку высветился дверной проём. Алексей шагнул навстречу свету и очутился на улице возле своего дома. Когда подходил к подъезду,  увидел,  как от стены отделились тени и направились прямо к нему.
Оружия у Алексея с собой не было, и он решил спровоцировать неизвестных на активные действия: демонстративно сунув руку за пазуху, сделал рывок в сторону. Сзади послышался топот — преследователи,  разделившись,  окружали его с двух сторон.
 Используя решётку на окне первого этажа, Алексей взобрался на козырёк подъезда, ударом ноги вышиб стекло и спрыгнул на лестничную площадку. Позвонив во все двери первого этажа, дождался пока открылась одна из них,  влетел в квартиру, оттолкнув нерасторопного хозяина.
Быстро сориентировавшись в стандартной планировке, через окно выпрыгнул на улицу по  другую сторону дома. Погоня не наблюдалась.
Выждав пару  минут, Алексей двинулся в сторону леса, где хотел связаться по телефону со своими и сообща решить, как быть дальше. Пройдя ближайший к лесу дом, он лоб в лоб столкнулся с мужчиной, попытавшимся его задержать. Мужик во весь голос позвал на помощь своих.
 Увернувшись, Алексей отработанным движением ударил  нападавшего кулаком в переносицу и побежал к темнеющему лесу. Позади послышался крик боли и звякнул выпавший пистолет. Вдогонку  Алексею зазвучали выстрелы остальных  преследователей. Но он не услышал свиста пуль, а обернувшись, увидел вспыхивающие искорки-точки  в  воздухе после каждого выстрела.
Укрывшись в лесу,  Алексей пришёл к выводу, что его берегут пришельцы. Он им нужен,  вот и сжигают пули. Вот только  их задумки  не совпадают с его планами. Теперь нужно было  позвонить своим.
Договариваясь о встрече со своими товарищами по движению за новую жизнь, решил для себя главное - как быть. Алексей объяснил своим суть дела, рассказал о ближайших планах действий и он договорился о  встрече для принятия окончательного решения. Местом  встречи выбрали заброшенный завод. 
Когда Алексей спускался по железной лестнице, ведущей с бокового балкона в цех, он имитировал, что поскользнулся. Нарочно  усилил падение по  лестнице и  ударился головой о ребро металлической ступени. В другой ситуации это привело бы к смерти, а тут он очнулся у себя дома в ванной на полу с большой раной в височной области. Кровь запеклась в волосах...
Медленно поднявшись, так как голова не только болела, но  и кружилась, он обработал рану. С трудом ворочая травмированными мозгами, восстановил картину предыдущих событий. Получалось, что утром, торопясь на важную встречу, поскользнулся в ванной и ударился о торчащий кронштейн раковины умывальника... (самой раковины там не было - соседи по коммуналке вели ремонт долго и бестолково).  Подтверждение догадки в виде следов крови на трубе были хорошо видны...
Только в как-то не вязалось это другими воспоминаниями... Прокручивались в голове эпизоды борьбы с силами зла на Земле, контакты с пришельцами  и, попытка уйти от их опеки с помощью смертельной травмы...
Наскоро наложив давящую повязку, Алексей заторопился, поскольку время ещё позволяло. «Раз не получилось самоустраниться, надо действовать!»
«Бред какой-то, а может, и нет» - мелькнуло в мозгу, когда выходил на улицу. Зажмурился от солнечного света. Солнце светило над Россией…
(продолжение следует)


*  *  *
/Пусть лирика вас не обманет, – 
В ней стержень, крепче чем металл.
И этот стих паролем станет
К сердцам, где пламень бушевал.

Его убило равнодушье –
«Жизнь потребителя» вокруг.
Стремимся все мы к жизни лучшей,
Но как узнать её, мой друг?

То звон монет и сень уюта,
И даже славы перезвон? –
Здесь счастья мнимого минуты
И главное, поверь, не в том.

А в том, что  взглядом не измерить,
Не объяснить, как «дважды два».
Но в это надо свято верить,
Пусть не всегда судьба права.

Забудь гордыню, жадность,  зависть
И от души другим дари
Свою улыбку и участье,
И помощь на волне Любви.

*  *  *

КОВИДОИЗОЛЯЦИЯ (карантин)

Сейчас лишь слово - мой клинок.
Связной - те средства связи,
Что мысль доносят за порог,
 К тому, кто знать обязан.

Ещё на книги и ТВ завязан прочно. 
Но  жизнь сама не веселит:
Меняется так кардинально,  срочно!
 И глазом не не моргнёшь.
Зевнёшь на миг, -   
А всё по-новому, и точка!
 
Стабильность здесь пока в одном:
По склону вниз (под 45 и больше)!
Этап и этот мы пройдём,
Как тот  состав, что не увёз до Польши.

Пытаюсь в мире что-либо понять,
Гашу эмоции всё чаще...
Из слов всё больше
                хочется про мать.
Зато по-честному, без фальши.

*  *  *

ЖИВОТВОРЯЩИЕ МЕЧТЫ

Ждать-догонять от замысла  к придумке,
Смотря на медленно летящий снег...
Легко, когда продумаешь,  быть умным.
А где взять время на мыслительный разбег?

Решать сейчас и мудро,  без ошибки -
Конечно, -   идеальный вариант!
Но вот в реальности везёт не шибко...
Что ж, труд тогда помножим на талант!

Да, время - наш судья неумолимый,
Спешит осуществить свой приговор.
Его усилия повсюду ощутимы
Ему и подчиниться -  не позор.
                Но!
Из лабиринтов своего сознанья
По нити Ариадны выйдем мы
Туда, где разум просветлённым станет...
Пока же это лишь мечты... Мечты...

*  *  *
МЕЧТЫ?
ЖИВОТВОРЯЩИЕ МЕЧТЫ!

Пусть беспокойство не цепляет
Хоть в светлый праздник Рождества!
Как дальше быть,  пока не знаю,
От планов пухнет  голова...
 
Хотя по возрасту, наверно
У казаков бы слыл  - «старик»!
Здоровья мало, это скверно,
Но я сдаваться  не привык!
 
Вот приголубит красна дева,
Болезнь, оружье - не возьмут -
Ко мне вернутся силы, верю...
Но прежде - долгий тяжкий труд.
 
А так хотелось бы словами
Решать задачи, что встают.
Снег пеленою мокрой валит...
А где-то солнце и уют.

*  *  *