Цветаевой

Десятилетия нас развели по углам.
Но живые сердца не укроются в статуях каменных.
Я на ладони.
Почтительно Вас величать, как Марина Ивановна,
Или с душевною болью, но просто Мариной?
Вашею волей.

Времена, как топор, разрубили всех нас пополам.
С кем еще я могу говорить о любви, как не с Вами?
Вы слышите, правда?
Пускай не руками объятия, только цветами,
Что на постаменте. Не жаль, для других Вы незримы.
Но что будет завтра?

Это страх? Это черный, гнетущий, навязчивый бред?
Разжует ли нас оспой гниющая даль? Я не знаю.
Усталость болеет.
Вы тоже, моя дорогая, когда-то страдали,
Писали стихи, посвящая герою стыдливо,
О чем не жалели.

Мне казалось, я тоже пишу. Оказалось, что нет.
Мои мысли водой по странице. Иль к черту сомненья?
Поведайте мне.
Не пойму, я у Вас, или Вы у меня на коленях...
Марина Ивановна, Вы даже камнем красивы,
Как ночь при луне!

Не забыл я Ваш дом. Эх, Елабуга! Как же срослось...
Да, я к Вам приезжал. А Вас не было. Вы выходили.
И сколько уж лет,
Как Вы тело свое - слава Богу, не душу - сгубили.
Но это ли смерть, коль Вы той же навечно любимой
Оставили след?

Вы молчите, но я Вас пойму без обыденных слов.
Не Эфрон я, но все же позвольте главою склониться
Ко мне на плечо.
Я прижму Вас к себе. Может быть, так мы сможем забыться?
Простите меня, что по-детски порою наивен,
И что горячо.

Расставляет материализм по привычным местам.
А я, сидя на кухне, с утра пью со скифами чай.
Те - жандармы,
Меня, как всегда, берегут и от стрел, и от чар.
Ваших строк золотых теплота, как единственной милой,
Мне нить Ариадны.