Глава 23. К новым местам

О ВРЕМЕНИ И О СЕБЕ
(Из книги "О людях и для людей")

Глава 23. К НОВЫМ  МЕСТАМ

Спустя много лет моя сестра Валентина,  как-то погрузившись в сентиментальность и впав в ностальгию, призналась, что после моего отъезда в армию, она целый день проплакала в школе за партой. Впрочем, грустно было всем в доме, а я вот с большим интересом смотрел в окно поезда, ведь до того я на поезде никогда не ездил. Всё казалось просто замечательной прогулкой, хотелось мир посмотреть и увидеть новые места. Вагон был тёплый, плацкартный, он весело бежал на юг, а мы все в купе старались определить  (по солнцу!)  куда нас везут? Никто этого не знал. Но это и радовало. На юг ехать, это ведь не на север?! Я лежал на верхней полке, но ещё мыслями оставался дома. Меня удивило поведение отца – он не пошёл меня провожать, как например другие родители призывников, а пошёл на работу. Ведь он мог подмениться и кто-то другой из водителей мог гонять его рейсовый автобус по Туле?  Теперь я понимаю, что он, прошедший не одну войну от звонка до звонка,  понимал, а возможно и знал,  куда я еду и потому боялся показать своих переживаний. А к пятидесяти годам он стал довольно сентиментальным, и даже во время просмотра военных фильмов часто можно было видеть, что у него стали уж слишком близко слёзы. Зато мама с моим старшим братом не только проводили меня до ворот военкомата, но затем за нашим автобусом с призывниками вместе с другими провожающими своим ходом добралась на пересыльный пункт, что на Московском был вокзале, огороженный высоким деревянным забором.  И с любой ближайшей возвышенности старались  разглядеть меня за этим высоким деревянным забором.
 Как я уже сказал, проводов, в традиционном понимании этого слова, с выпивкой и гармошкой, большим застольем и гостями у меня не было. Было всего три-четыре друга за столом,  да ещё и вся моя семья. Перед тем я простился  со своей девушкой, с которой у меня были чисто юношеские романтически-платонические отношения, постояли у  подъезда, поговорили, и я пошёл домой.  Здесь посидели мы немного за столом, выпили и без долгих слов  пошли спать. А утром сели на рейсовый автобус, доехали до нужной остановки и прибыли затем пешком на призывной пункт у военкомата, который тогда находился недалеко от цирка. Там сделали перекличку, посадили нас в специальный автобус и доставили на этот вот пересыльный пункт к Московскому вокзалу.
Пересыльный пункт состоял из нескольких деревянных дощаных бараков. С чрезвычайно чёрными и  замызганными до невозможности старыми нарами.  С небольшим двором внутри этого пересыльного пункта и с большими въездными воротами. Здесь нас встретили несколько офицеров и сержанты. Так сказать, «покупатели», представители тех воинских частей, где нам предстояло проходить воинскую службу. Один из сержантов, с типично русским лицом и добродушным взглядом, ткнул меня пальцем в грудь и сказал, что временно я назначаюсь командиром отделения. И потому я  должен записать к себе в тетрадь десять человек: с фамилией, именем и отчеством, с местом жительством, и сказать, что теперь я являюсь их командиром и потому  несу за их поведение полную ответственность. И я являюсь их командиром вплоть до нашего полного прибытия на место назначения. Но, ни места назначения, ни времени туда прибытия,  из нас никто, конечно, не знал.  Единственно, что мы теперь знали то, что будем служить в военно-строительном отряде. Первым ко мне записался мой одноклассник и земляк-косогорец  Володя Светиков. Каким таким боком мы с ним попали в этот отряд, не знаю? Ведь мы же далеко не строители?! Быть может, из-за моей близорукости? Возможно. Ну, я, ладно, особым здоровьем никогда не отличался, а  вот Володя в школе был одним из самых  сильнейших бегунов на длинные дистанции!
Ещё один парень, довольно взрослый на вид в сравнении с нами, проникся ко мне особой симпатией. Он оказался позже просто замечательным человеком. Это был призывник с сельского какого-то района, по фамилии я сейчас даже и не помню какой, но по имени Николай. У него закончилась отсрочка от службы по болезни матери, и он имел хорошую профессию, первый водительский класс шофёра. Что по прибытии в часть ему очень помогло, он стал личным водителем командира части.
Покончив с этим делом, я передал список сержанту, ставшему нашим командиром взвода до места следования, и мы, сгрудившись вместе, начали потихоньку знакомиться друг с другом, одновременно пытаясь разглядеть своих родственников за высоким забором занявших все имеющиеся за ним возвышенности. Но тут в ворота просочился мой старший брат, используя силу журналистского удостоверения молодёжной газеты «Молодой коммунар». Переговорив с офицерами и сержантом, он получил разрешение переночевать мне не здесь, а дома, явившись на пересыльный пункт к определённому часу до отправки поезда. И это тоже для меня было маленьким счастьем, как и для моей мамы, что встретила меня у ворот.
На следующий день, стоя вместе с моим старшим братом у ступенек отправляющегося поезда, она, то ли успокаивая меня, то ли себя, говорила: «Ну, ничего, ты парень не избалованный, рабочий, всё будет хорошо, пиши!..». Но вот с письмами у меня не всё было гладко. Во-первых, поезд находился в пути более недели, во-вторых, в воинской части особенно-то времени и не было до писем, да и с отправкой их было не просто, в третьих я в недолгом времени попал в госпиталь, сначала в один, затем в другой, а там тоже с отправкой писем было сложно. Хотя я мог бы обратиться к кому-то из сестёр с просьбой бросить письмо в почтовый ящик за пределами госпиталя, но, видимо, стеснялся обременять кого-то такими просьбами.
В поезде ребята пели, шутили, знакомились, рассказывая, друг другу всякие были и небылицы. Я пробовал даже читать, но это у меня плохо получалось. Больше смотрел в окно и думал: как там дома? С командира отделения в вагоне был спрос за порядок и чистоту в купе, не допускалось распитие спиртных напитков, если таковые обнаруживались в поклаже призывников, на остановках не допускался выход на перрон. В вагонах заработало радио, проводились политинформации и беседы, звучала музыка, какой-то комсомольский бог в сержантской форме производил перепись комсомольцев. На всех остановках мы высовывались в окно, пытаясь разглядеть в каком городе этот вокзал, или спросить о том железнодорожников и рабочих пути, а то и просто людей на перроне.
Но вот поезд, как мы заметили, уже пошёл не на юг, а на восток. За окном стало намного холоднее. В Свердловске  наше отделение помогало в погрузке  хлеба. Кормили всю дорогу почему-то  только селёдкой. Но у каждого призывника с собой было столько еды, что и на месяц хватило бы. Так что селёдку почти никто и не ел. Потихоньку кое-где и выпивали, но только уж очень осмотрительно. Кое-кто начал сбывать  проводницам свои личные вещи и кое- что из одежды: куртки, рубашки, свитера, некоторые сбывали часы, радиоприёмники. Всё равно, думали,  в части выдадут солдатскую форму, а вещи пропадут. Мне, кроме новой телогрейки, продавать было нечего. Да я и не хотел, считая, что деньги мне в армии не нужны и в этом, конечно, сильно ошибался. Все свои деньги, полученные в цехе за отработанные дни, положенные за очередной неиспользованный отпуск и за две недели вперёд по закону, я все отдал маме, понимая, что они семье нужнее, чем мне. И я слышал, как она говорила отцу: «Посмотри, сколько Саша нам оставил денег…». И я понимал, насколько ей грустно расставаться со мной
А.Бочаров.
2000.