Ошмёток 5. Колотый лёд и блуждающие кошмары

— Кстати, спасибо за «корову», — фыркает он, когда гусеница заканчивает с перкуссией и наполняет стаканы.
— Подумала, если скажу «конь», ты психанёшь, — ухмыляется она и добавляет: — Вчера сомневалась, звать тебя или нет. Конечно, я сразу вспомнила пресловутое потустороннее обаяние и тот факт, что, касаясь тебя, я не отдёргиваю руку. Смейся, если хочешь, но то, что я произнесла, ни капли не смешно — с моей точки зрения, разумеется. Твои реакции на меня тоже было приятно вспомнить. Имею в виду не вечер, когда мы переспали — тогда тобой владело нечто иное. Я говорю о том, как ты во имя поразительно односторонней солидарности не смотрел в мою сторону, но влечение твоё ощущалось остро, выпукло, особенно на фоне болотца, где каждому полуторному моя сногсшибательность до задницы.
Секунду он чувствует себя виноватым — за каждого полуторного. Потом отмечает непринуждённость, с которой она произнесла слово «сногсшибательность» — ни бравады, за которой прячется неуверенность, ни самоиронии, за которой — рана. Она знает, что хороша, и не нуждается в подтверждении, она несёт себя как чистое зло и не нуждается в оправдании, каждый её жест — выстрел, но выстрел с глушителем: никакого треска, всё по делу.
— Но шевельнулось предубеждение, окрасившее первую встречу, — продолжает гусеница. — Полыхнул макабрический свет, окутавший последнюю. Как ни странно, сомнения исчерпал до забавного прямолинейный сон — высшей пробы ночной кошмар. Если финала не считать.
Гусеница смотрит на столешницу и словно читает бегущие по ней титры:
— Я стояла у прилавка, и за прилавком тоже стояла я, а под стеклом, на льду, между гребешками и лососем, лежал мой муж. Ещё живой, но уже неподвижный. Я, которая за прилавком, утверждала, что по частям это счастье не продаётся. Другая я торговалась, объясняя, что упаковать, а что оставить. Спорили, пока он не умер — от переохлаждения или в качестве акции протеста, — она вскидывает голову. — Это ещё не всё.
— Потрясающе, — выдыхает он.
И проваливается в пограничную зону. Опять в млечный туман. Как никогда уместно — на языке вертелся вопрос: «А кто выложил его на витрину?». Бессмысленный выпад. Гусеница сама сказала: до забавного прямолинейный сон. Она у прилавка, она за прилавком. Коллизия вокруг принятия — полного, избирательного... Да ей не позавидуешь.
А ему? Что надуло ему в сновидения стынь и глубоководную синюю смерть? Предчувствие лестного предложения, циничной подмены, почётного места на колотом льду?
Он возвращается быстрей, чем мгновенно — за секунду до выброса. Или гусеница буксует.
— Это ещё не всё, — теперь она смотрит ему в лицо, но мимо глаз. — Я обернулась и увидела второй прилавок. У противоположной стены. Противопоставленный. Как другой полюс. Но несмотря на противопоставление, он отличался от первого только положением в пространстве. Догадайся, кто собирался испустить дух на витрине. Я тебя сразу узнала. Издалека. Пересекала зал по законом жанра вечность и ещё пару часов. За это время у кассы собралась какая-то публика, и вроде даже жрать тебя — на словах — намеревались не все: что-то слышалось про отогреть и откормить... На убой, не иначе. Мне казалось, они не видели табличку: «Не продаётся по частям». Мелким шрифтом, гораздо мельче, чем на первом прилавке. «Сейчас некого будет делить, глаза уже затянуты плёнкой», — подумала я. А потом кошмар превратился в шоу, — гусеница наконец фокусируется на его зрачках. — Только что лежал, свернувшись, и вдруг — с фонтаном стекла — поднялся, проморгался, проехался оценивающим взглядом по набежавшим спасателям и сказал эту свою коронную фразочку, в которой больше эффектности, чем правды, но боже, какая ностальгия...
— Какую фразочку? — спрашивает он, готовя кисть для фейспалма.
— «У вас столько нет», — кривит губы гусеница.
Руку до лица он не доносит. Судороги смеха на сей раз беззвучны, но на глазах снова проступает истеричная морось, пока рассказ завершается торжествующим:
— Сказал и ушёл в пограничную зону. Не умер, а именно свалил. Не смогу объяснить, как это выглядело.
— Слишком хорошо для нон-фикшна.
— Было бы слишком хорошо...
— Будь всё наоборот?
Она пожимает плечами:
— Я не желаю тебе смерти. Было бы слишком хорошо, закончись первая часть так же, как вторая. Хотя бы так же.
— Да ладно. Разве ты не задаёшься вопросом, какого чёрта я сижу здесь, а тот, кто любил тебя, превратился в не поддающийся романтизации труп? Неужели не мечтаешь поменять нас местами?
Она молчит. Думает. Отвечает:
— Мне кажется, ты успокоишься, если я скажу, что ты прав. Убедишься в моей откровенности или ещё в чём... Я предпочла бы видеть его живым, но так, как ты формулируешь, я вопрос не ставлю.
— Господи, — он закатывает глаза. — Ты лучше меня.
«Или ты лицемеришь. Или любовь не была взаимной», — заключает он не вслух, и тут же мысленно, но отрезвляюще, бьёт в собственную челюсть: — «Хватит судить по себе!».
Красное золото в стаканах сменяется талыми лужами на донышках. Он спрыгивает со стойки.
— Мне нужен союзник, — шепчет гусеница.
— Это не так называется.
— Как ни назови. Шастать в пограничье можно не только из самой вонючей трясины. Повторяю, не хочешь нырять в болотце — не надо. Мне даже на руку твоё намерение туда не соваться. Мне нужен стержень для остальных ярусов. Знакомых лиц не увидишь, гарантирую.
— Из меня получится хреновый стержень, — замечает он. — Я не стану торчать здесь безвылазно.
— Это не обязательно.
— Не сочту своим долгом являться по первому требованию.
— А второе требование тебя взбесит, если решишь не являться. Это можно понять.
— Моё душевное равновесие не будет зависеть от твоего настроения.
— Не подозревала в тебе ни души, ни равновесия, — гусеница делает вид, что шутит. — Меня всё устраивает.
Он утекает за дверь, ничего не обещая и ни от чего не отказываясь.


__________________

Скачать в ePub/Fb2: https://author.today/work/115789

Аудио здесь:  https://vk.com/ecstatictotaketheblame?w=wall-184331122_2711



Прямо по курсу ошмёток 6, «Находка для шпиона и ламия на обочине».