Нефть

Включив Иерихонскую трубу
в огромный список инструментов и
вдарив вИски по вискАм—висОк, как револьвер, к вискУ, как пуля—
сыграем в оркестровой яме
настоящую бурдУ,
но с ароматом поля из ромашек,
в котором собираем со слезами на глазах букет,
сплетая в увядающий венок-кулёк (остатки памятных проекций),
на свежую могилу  Соловью—сыну Помпей,
сгоревшего в реке "Антиутопия" и "Ave, Lumen. Ave, свет".
В глубокой глубине,
ревущий реквием по тихой тишине,
растит на голове, как волосы, босые ноги
и кожу режет когтЯми-рудиментами внутри,
где зайчик солнечный спалил небрежно пластилин о свет,
который мяли и не смяли в камень
в придуманном мирке совсем не мной.
Ресницы,
вдоль и поперёк пространству,
сродни канату,
сквозь шторы—матери безликой темноты—
вгрызаются в клетку бархатными руками,
когда мы —заложники пустоты
и называемся стаей китов на дне
с абсолютно белым телом,
гасим любую волну от избытка настоящей любви.
Когда сад веснушчатый—Плеяды в закрытом колодце—
рисую пальцем пирамиду Хеопса, штаны Пифагора и законы Ньютона,
показав, что Гордыня всегда тянет только за уши и всё растёт от головы горячей.
Показав уста, изуродованные от плеч словами,
как яблоко растёт и падает,
произрастая, рождает дерево,
так и мысли—создают дальше и дальше дерево чехорды
и загоняют человека в поле магнитное с полюсами правды абсолютной
и абсолютной лжи.
Доказать, как Архимед, что одно вытесняет другое,
разлагаясь на нефть в нефтяном мире с режимом кротовым,
где жизнь вся—корабль,
а корабль—лес сумеречный
с тварями под кроватью на дне смысловой ямы,
темнотой измученными,
(я в детстве часто смотрел в темноте в зеркало
и появлялись чудовища пустоты),
живущими вечно,
скитаются над колосьями ржи,
а мы песчинки: сгинем,
разлетевшись по углам—
рабы креста, совка и веника (распни—
осталось подмести дыру, когда звонят колокола
на дне трясины
с субстанцией не жидкой и не твёрдой,
поближе к слизкой, как болотные селки.
Покуда Хронос поругался с Эросом
у времени уж не осталось ниточки любви,
надетой на шею ожерельем увесистым, стянувшем на шее жемчужном пЕтли—даров Посейдона жидкого—решено уж до рожденья покрыться водой Иордана, вблизи Земли Обетованной, мифом измученной.
Корабль-шар земной,
а мы в нем моряки,
играть друг с другой в кости нам наскучило давно,
и мы подумали
( Покуда Хронос поругался с Эросом,
а стрелкообразный Хронос млеет от образа самой Энтропии)
решились звать на борт урода Спрута—любителя лоботомии,
играя в теорию вероятности с Верой,
но любая Вера—вероятность кубика:
чем большей граней, больше и углов,
нередко превращая кубик в сферу
из мириад затухших и пылающих энтузиазмом звёзд.
Но вот подул ветер войны Хроноса и Энтропии,
а я "ни бе ни ме",
ступив чернущим литром,
как нож сквозь масло,
землю намочила нефть.