Невозможное

Блог Между Ног. Четвёртый сезон, эпизод восьмой. Невозможное.

Когда всё уже случилось, когда ты уже вышел, выходил, был там - в ряду безнадёжно протестующих, не надеющихся ни на что, даже и на чудо, когда ты уже был там, нет никакого смысла об этом писать. И вправду, зачем, если в этом опыте нет ровно ничего единичного, уникального, тут нечем в прямом смысле этого слова - делиться. Это и так  уже наше общее. Мы были там. Мы знаем, как оно было на самом деле. Кто бы что ни говорил. Тут нечем делиться ещё и поэтому. Если тебя там не было, любые слова вливаются в общий гул, общий спор, версия против версии.

И всё же. Кажется, я нашёл одну маленькую точку,  ноль, кончик иглы, на котором уместились двадцать третьего января две тысячи двадцать первого года столько ангелов, одну совершенно математически невозможную задачу. Описать всё предшествовавшее без единого политического аргумента. Ни за ни против.. Не в смысле дать обе точки зрения, этим подходом я сыт уже по горло. Тошнит от стереозвука. Всемирная паутина: на каждый, буквально на каждый, самый кажущийся тебе бесспорным аргумент, находится сотня опровержений и десяток из них стоят того, чтобы задуматься. Либо затыкаешь уши и кричишь: ла-ла-ла-ла-ла! - лишь бы не слышать ничего, кроме своего голоса, либо делаешь внутренний выбор без всякой уверенности, делаешь шаг в темноту. Всё это нисколько не интересно. Во всяком случае после драки.

Ну вот что если? Что если до последнего слова всё так? Если первое лицо государства и вправду отдало приказ о применении химического оружия против своих граждан, разворачивает в воздухе международные рейсы, открыто издевается над самой идеей судопроизводства и строит себе тайные дворцы, то и тогда из всего этого нет прямого логического мостика к необходимости выйти на улицу. У самого края, между последним аргументом и моральным выбором - всегда пропасть, перешагнуть которую можно только благодаря чему-то внутри себя. Не риторическому и неопровержимому. Твоей личной истории, почему ты оказался там. Но верно и обратное. Даже если всё это коварная спецоперация врагов русского мира, между верой в это и тем, чтобы остаться дома - пропасть.

Две тысячи семнадцатый. С конца марта люди выходят на улицы. Выходят после выстрела в упор по репутации второго в стране лица. Выстрела, от которого лицо это уже не оправится. И хотя тело его всё ещё функционирует в структуре самой высокой власти, политически этот человек мёртв. Тело его услужливо подогревает место кому-то идущему следом. Видимо, это вообще его - быть телом без лица.

В семнадцатом не выходил. И хотел бы, наверно, соврать, что  единственно потому, что не имел никакого возбуждения к политике. Что единственное чем был занят - ежеминутным страданием о разрушенной семье, что тогда это чувство заполняло меня до краёв, что я снова и снова пытался попасть в некогда нашу, а теперь только её с сыном квартиру. Хотел бы и не могу.

Правда в одном коротком разговоре с напарником. Может выйдем со всеми? Ты идиот? Наша с тобой цель - стать любимыми художниками вот этих самых. Этих... с дворцами и яхтами. Они наши будущие клиенты. Или ты собираешься заняться народными промыслами и матрёшки расписывать? Делать игрушки-дергунки? Сиди и передёргивай молча. Кому из нас двоих принадлежала эта реплика умолчу. Оба согласились.

А ещё отец. Страшный паникёр. Сидит в Швеции, судит о том, что творится у нас по сводкам новостей да по тому, как теряется связь с оставшимися. Как они всё чаще начинают защищать и оправдывать, оправдывать и соглашаться. Те, кто выходил вместе с ним почти уже тридцать лет назад, теперь довольны, теперь осуждают. А он вот паникёр. Паникёр настолько, что только и твердит мне: пожалуйста, будь осторожней, пожалуйста, не лезь в это, пожалуйста, не нарывайся. А я что? Просто порнографию рисую. Без примеси какой бы то ни было политики. Чистая незамутнённая порнуха.

Сижу в маленькой петербургской кофейне с женщиной, у которой на руке вытатуировано сорок (или пока ещё меньше) кошек. Обсуждаем посттравматическое стрессовое расстройство. Сижу и узнаю из первых уст, что это за зверь такой - ПТСР. Каждый раз, когда её память, против воли, вопреки просьбам и мольбам, снова и снова выдаёт ей - тебя насилуют - она проживает этот момент так, будто происходит это здесь и сейчас. И не может спать. И не может ничего. Кроме паники. Как же у меня хреново с эмпатией, если начистоту. Единственное, что я могу в этот момент спросить: а почему у человека так не работает с хорошими воспоминаниями? Почему они, чёрт подери, уходят в туман?

В ночь на двенадцатое июня семнадцатого года, в ночь перед большой прогулкой, мы сидели с одной старинной подругой в её машине, смотрели на ещё недостроенный фаллический небоскрёб - главный символ этой власти и обсуждали нескладные свои личные жизни. Не складывающиеся. А потом разъехались по домам. И спали, пока улицы шумели протестом. Почему я не могу получить травму-зацикленность, например, на той ночи?

Старинная подруга. Подруга, так испугавшаяся в семнадцатом, что всё и вправду рухнет, что этот небоскрёб сложится прямо у нас на глазах под собственным весом, так уговаривала меня всю ночь. Уговаривала не поддаваться обаянию протеста, будто не ясно было, что остануь в тот раз дома. Может не верила? Может потому и держала мою руку всю ту ночь? Или просто в моём лице говорила со всеми другими, за кого боялась. Именно она, подруга эта, ровно через три года, летом двадцатого принесёт нам с напарником тот самый долгожданный заказ, к которому мы так пытались прийти. Заказ от человека, судя по рассказам, лично знакомого с первым лицом. Судя по интерьеру тоже. Дом с окнами на Зимний Дворец, внутреннее убранство с попыткой превзойти оный. Ни сантиметра в простоте. И среди всего этого музея роскоши, на одной из стен, ради чего нас и позвали, должны были красоваться два танцующих феникса в райском саду. Две гордые огненные птицы. А мы ребята не гордые. Согласные.

Горит! Горит! Вы должны были приступить к работе уже в сентябре! К октябрю ремонт должен быть закончен! Вы получили предоплату! Заказчика мы, разумеется, не видели и общались исключительно с дизайнером. Да мы бы и рады приступить, честное слово. Но ваш клиент же сам никак не утверждает окончательный эскиз. Три месяца уже в неделю по новой пачке выдаём. Так и не удовлетворив высокого вкуса большого невидимого человека, деньги пришлось вернуть обратно. 

Давай-ка об актуальном. Хорошо. Думаю, не нужно упоминать здесь, что творилось в стране с середины января текущего двадцать первого года? Скажу только, что с удивлением обнаружил сегодня,  что в мировой электронной энциклопедии есть отдельная большая статья, отдельная глава, “Возвращение Алексея Навального из Германии в Россию”. И фото в этой статье - вылитый Одиссей, героическое до невозможности. Поминутно расписанное событие новейшей истории. Наверху, однако, в красном прямоугольнике значится следующее: [Эта статья предлагается к удалению]. Так что и не знаю, есть ли она теперь - когда ты читаешь это, потомок.

В ночь на девятнадцатое в канале посвящённом дизайну и сексуальным практикам, в канале, обходившем за милю любую политическую грызню, в канале Алины Шикуть, вдруг появилось видео с обращением А.Н., призывающим из зала суда всех выходить на улицы. И дальше посыпались пересылки. Про тайный дворец, показанный в виде трёхмерной модели, восстановленной по слитым архитектурным планам,  подробная инструкция по безопасности во время уличных протестов, инструкция при задержании, и далее, и далее, и далее.

 Что случилось, милая? Почему вдруг? Но она не может отвечать. Её душат слёзы. Как будто в один момент на неё обрушилось всё. Все принимавшиеся в последнее время один за одним законы, все события, все фразы, брошенные свысока от них. Всё то, что  приносили ей, не интересующейся политикой, короткими выжимками, упоминаниями вскользь, шутками про конфетки с кокосовой стружкой, в которые она не въезжала - и приходилось выстраивать весь контекст новостной ленты. А теперь вот слёзы. Душащие слёзы. Решаю не говорить, не писать, не звонить ближайшие три дня. Молчать. Все те три дня, что её душило и ломало, крыло и выворачивало. Только утром двадцать третьего, собираясь на выход, она впервые начала шутить в своих видеоисториях. Шутила и танцевала. Выходила радостно.

Как прошли эти три дня для меня? Для начала перестал спать. Ночи напролёт только и делал, что просматривал многочасовые эфиры по обе стороны. Всех. Всех, кто хоть что-то говорил на тему. Без тени критики. Просто вал эмоций всех, кто способен их выражать. Просто поток в оба уха. Чтобы хотелось уже кричать. В одно ухо, что терпеть это всё стыдно. В другое, что я должен снова и снова проживать ужас гражданской криминальной войны двадцатипятилетней давности и быть благодарным, что это прошло. И бояться, что вернётся.

С красными глазами забираю сына из детского сада. С красными глазами везу его в танцевальную студию. Пока он там вертит жопой с девочками, сижу в кафе напротив и снова читаю и смотрю, смотрю и читаю. С красными глазами везу его с танцев к бывшей. Пап, а ты посмотришь на моих щенков? Если покажешь. Открывается железная, мелкий прошмыгивает вперёд. На чай не приглашаю, - дверь закрывается. Бреду домой не спать.

Звонит дизайнер того самого дома с видом на Зимний. Снова хочет дать заказ, не смотря на все наши предыдущие разногласия. Другую стену всё в том же частном дворце, скрытом за фасадами недворцовой архитектуры. Снова вхожу в эти залы. Середина января, а ремонт всё ещё идёт. Всё ещё горит. Вот эту цельную мраморную стену придётся полностью сколоть и установить заново - мастер, гравировавший в мраморе орнамент напутал с высотой рельефа. Страшно представить, какую сумму он теперь должен, хорошо, что мы застряли тогда на эскизах. Стена, на которой когда-то планировались фениксы всё ещё пуста. Рассматриваю трехмерную визуализацию с новыми и новыми эскизами уже от другого художника. Я Вам через пару дней отвечу. Посмотрю по занятости. Это я, разумеется, важничаю.

Захожу в гости к женщине с ПТСР и татуировками кошек на руке. Живёт неподалёку. Встречает её жена. Баба в ванной - подожди. Жду. Выходит. Уходим в  комнату. Падаем. Ты знаешь, что очень хреново побрился? У тебя борода клочками на щеках. Да? Это от недосыпа. Пытался приводить себя в порядок перед важной встречей. Вышло, как вышло. Психиатр таблетки выписал. И как тебе? Впервые так хорошо. Просто спокойно. Я тут  поняла, что не могу вспомнить ни дня, когда была бы счастлива. Вот прям счастлива. Зато такое спокойствие. Пояс её мягкого белого халата уже развязан, концы отброшены в стороны. Стараюсь быть предельно деликатным.

По дороге домой наконец приходит окончательное решение. Улыбаюсь. Хорошо. Звоню Александре Фёдоровне. Звоню потому, что история с таблетками напомнила мне, как она вот так же лежала со мной и счастливая недоумевала немного под кайфом: почему не всем людям в мире прописывают антидепрессанты? Звоню ещё потому, что уверен, она-то точно пойдёт. Самая ярая активистка из тех, кого  знаю лично. Самая организованная. Самая искренне болеющая сердцем. Теряющая сон. Постоянно что-то творит. Что творит сейчас? Не знаю. Так давно не общались. Но она-то уж точно знает, как будет выходить революционный Петербург.

Нет, - говорит, - не пойду. Начальник предупредил всех, попадёмся  - уволит сразу. Задним числом уволит. Скотина! Понял, ладно. Удачи тебе. Через пять минут  скинула мне группы самоорганизации. Активисты-операторы, которых внутри групп называли “наши ангелы” будут весь день, не отвлекаясь ни на минуту, следить за всеми новостями и сообщениями, чтобы вовремя оповещать, где начался беспредел и какие зоны города стоит обогнуть. Ещё раз напомнили всем участникам, что за любые провокации посадят администраторов группы, так что не надо подставлять своих ангелов-хранителей. Всё должно быть предельно мирно. Деликатно.

Вечер накануне. Сделав последние приготовления, пишу в своём канале: “До завтра. Встретимся в центре”. Тепло. Очень тепло внутри. И ведь и вправду встретимся. Она - в Москве, я здесь в Петербурге. Но всё равно встретимся. Все вместе встретимся. А теперь надо выспаться наконец.

Выспаться не дают. Пишет бывшая. Скидывает видеоклип с ужасами избиений. Клип на песню, ставшую гимном протестов в соседней республике. Пишет: не выходи. Пожалуйста, не выходи. Скидывает фотографии малого, его облепили щенята только-только разлепившие глаза. Пять пятнистых щенят. А ты бы вышла, если бы не? Не ответила. Отправила инструкции. Я их уже читал.

Не уснуть. Пишу дизайнеру. Простите, не могу взять ваш заказ.

Звонит отец. Привет. Молчу. Не хочу сейчас всех этих разговоров. Не надо всех этих переживаний. Мнётся. Я поддерживаю тебя. Будь я с тобой, мы бы вышли вместе. Спасибо, пап. Спасибо тебе. Наконец засыпаю.

Сплю.

На следующий день мы выйдем с Мишаней - музыкантом в вечной творческой депрессии. Его глаза будут гореть. Впервые за два года депрессии. Или уже три? Но он будет счастлив. И планы! Планы! Бросить к чёрту весь этот рэп. Поп-панк! - вот, что он теперь будет делать! И пока я, как шуганная лань буду дёргаться при всяком движении гвардии и вертеть головой на сто восемьдесят от любого резкого звука, он будет радостно поддерживать все кричалки, а особенно громко хорошо поставленным баритоном - “Долой царя!” 

Когда же нас сгонят с Сенатской площади и мы стечёмся всеми улицами центра к Марсову, я вдруг замечу в метре от себя Александру Фёдоровну. Ты здесь? Конечно. Представь, каково сейчас быть дома. А как же твой начальник? Да пошёл он … [с 1.02.2021 мат в интернете запрещён].