Сны о любви. послевкусие. сон третий

Примечание - поэты Бертран и Жофруа - герои пьесы Ростана "Принцесса Греза".

Я жил между двух миров, и в моей истории так естественно звучало, что она должна была так подумать. Но эта растерявшаяся Женщина на Питерском перроне не могла быть той, от которой я уезжаю в другой мир. Эта была частью моего мира. Не смея признаться себе, что Смущение возвращало меня моей и только моей истории, я дал себе обещание больше не допускать самой возможности, чтобы она меня провожала. Это было слишком оскорбительно для моих обо мне представлений.
«Не уступлю!» сняло многие темы с повестки дня, словно корова языком слизала. Равное «не изменюсь» оно не позволяло строить творческие планы, зависимые от отношений, в которых есть нерушимые табу. Потому что меняется всё, и даже, как я теперь знал «никогда» порастает быльем. Но отсутствие сейчас мало-мальски внятной линии книги заставляло меня призадуматься о разделении творческих связей и личных. И что будет, если она так и не поверит в меня, и я сдамся, а я настаивал, я требовал к себе внимания? Не обвинит ли она меня в обмане её доверия? Не стоит ли осадить коней, и не искать способ получить то, что может послужить аргументом против меня? Расставание больше не казалось мне проигрышем. Напротив, в нем виделись свои плюсы. Всегда можно остаться друзьями. Но не сейчас. Сейчас ещё есть за что бороться, и что попробовать.

Жофруа вновь забылся. Он уже не отличал сон, явь, обморок, лица людей и путал себя с Бертраном. Ему казалось, что так он сбережет сил для самого важного свидания в своей жизни. Его вновь влекло в неизвестность, и чем меньше он чувствовал связь с реальностью, тем легче ему становилось. Первое, что он начал различать это свет. Нежный свет утренней зари, бездонное голубое безоблачное небо и зеркальная гладь озера. Он узнал себя, и почувствовал, что принадлежит этому чудесному утру без остатка. Просыпались птицы, картина дополнялась деталями, но для того лишь, чтоб расширить границы пространства, частью которого он был. Здесь, наедине со Вселенной, ему показалось, что он обязан поделиться переполнявшим его чувством Любви, иначе вся эта красота исчезнет безвозвратно, нарушаться связи, и там, где сейчас пелена тумана покидает озеро, будет бездонная пропасть. Он вздрогнул и очнулся. Но я же Люблю Её. Я должен Ей в этом признаться. Впервые глядя глаза в глаза.
Бертрану казалось, что он щадит друга. Он не смел признаться ему, что превысил в своей миссии полномочия. Но представляя, что она скажет не ему, а Жофруа: «Ну, ты попал! Когда-нибудь тебе дорого придется заплатить за эту тетрадь со стихами!», вспоминая своё изумление: «Я написал стихи женщине, которая мне дорога, чего мне стыдиться?», он убеждал себя, что оказывает другу большую услугу. Потому что он, Бертран, способен стерпеть и не такие насмешки, у него ещё есть время услышать что-то иное. А у Жофруа времени нет. И что он там вообразил себе, чудак?
Любовь – это всегда Свет. Вот ты маешься, не находишь себе места, теряешься в буднях, ищешь, а может, предпочитаешь думать, что вся эта ерунда не для тебя. И вдруг маленькая полосочка разрезает тьму твоих сомнений. И начинает расти. Это потом снова будет миллион сомнений и вопросов, это потом кто-то найдет больше Света, чем способен выдержать его глаз, кто-то обгорит, а кто-то не пойдет к этому источнику. Потом будет ясно, из каких ты, из тех, кто понял, что источник в тебе, или из тех, кто ищет его где-то там. Потом будет важно, какое время года, погода, где именно. Или нет, не важно совсем. Потом придет изумление, что называют Любовью другие, и сколько жизней отнято из благих намерений. Но сначала ты увидишь Свет и пойдешь за ним, и тебе будет легко. И ты будешь счастлив. И, возможно, ты родишься в этот момент. И, что бы не случилось потом, сначала надо признаться, что ты это видишь. И ты веришь в то, что ты видишь. Только так ты обретешь шанс узнать, чего ты стоишь в этом Свете. Только так у тебя не будет обратной дороги во тьму. Возможно, она встретит тебя впереди. Но это будет уже другая тьма, за которой будет другой Свет, если сердце твоё открыто.
Признание! Перешагнуть барьер в себе, утратить покой, а с ним и желание искать чего-то иного, пока существует это притяжение. Пока слово Любимая, обращенное к Ней, говорит тебе, что это звучание будит в твоем сердце. Пока Её Любовь – это дар возносящий тебя всё выше, выше и выше. Всё в Ней. Твои желания, твоё вдохновение, твоя жажда познания. И ты хочешь Её для себя, потому что измеряешь даром Любить Её свою способность Любить этот Мир, созидать новые Миры, идти туда. куда б не решился пойти, не признайся ты Ей, что Влюблён. Ты снова и снова оказываешься там, в Райском саду, осознавая, что ты голый, и что Она обнажена, и Смущение делает вас Сообщниками, которые ни при каких обстоятельствах не предадут друг друга. И пока ты помнишь о нем, пока о нем помнит Она, пока оно обжигает твои губы и кожу, вы найдете способ преодолеть любые испытания, чтобы быть вместе. И даже если ты не уверен, что Она чувствует тоже самое к тебе, что ты чувствуешь к Ней, ты уверен, что обладаешь силой, которая возвысит тебя в Её глазах.
Бертран знал, что Жофруа готов умереть за то, чтобы Она его выслушала, уверенный в том, что Она впустит его в свое сердце. Что, скорее всего, он и умрет, не познав отношений, порожденных этим Признанием. Но уже предал его однажды. И что теперь делать ему после? Но, да, сейчас кажется, что она сама увлечена тетрадью. Что её рисунками можно наполнить книгу. Да, хочется перешагнуть проклятье, и не скитаться в крестовых походах в поисках себя. Жофруа снова умрет. Таков рок. Иногда, всё, что мы можем сделать для близкого человека – это крепко держать его за руку, пока он не разожмет свою.
Жофруа был счастлив. Счастлив тем, что его признание прозвучит глаза в глаза. Счастлив тем, что у него ещё есть силы дожить до этого момента. Счастлив почувствовать, как Любовь освобождает его от бремени немощности. Счастлив, что даже на смертном одре способен думать и говорить только о Любви. Счастлив, что в признании своем не покривит душой.
Бертран расстарался. Он тщательно готовил эту встречу и просил её быть при параде. Он радовался каждой весточке её, в которой она была благосклонна к порывам, рождавшимся в его сердце ради Жофруа. И лишь однажды он похолодел. Она в контексте незатейливой беседы о путешествиях и городах прислала фото. Вот она и Та, чей Образ всегда стоял перед глазами Жофруа. И он отрезал: «Ты отдельно – Она отдельно». Он не мог объяснить, что с ним произошло. Он был уверен, что Жофруа не ведает подмены, что для него важнее состояние, не Образ, и потому дерзнул от имени его исправить знаки препинания в книге там, упомянуто Её имя с восклицательного на вопросительный. Но Образ всё чаще не давал покоя ему самому. Образ.
Сон третий. Все путалось, какой герой на первом плане можно было скорее угадать, чем увидеть. Она хотела править балом, и еле-еле вписывалась в сценарий сна. Она настаивала на какой-то новой традиции, обязательно посетить кафе, что Бертрана тяготило. Он не хотел думать о насыщении, когда на кону важный разговор, а ещё нужно вместе выбрать подарок для неё. Однако, момент подношения новых даров прошёл без сучка и задоринки. Во сне зарябило, и вместо красивых апартаментов, коры вдруг были лишены воды со слов администратора, как аварийный вариант свидания нарисовалась квартира в новостройке в Купчино. Со скромной обстановкой и видавшим виды диваном. Зато в окно, присмотревшись, наверняка, можно было рассмотреть Царское село. Океан под ногами. Он накрыл стол, полный яств. Она переоделась к ужину, подчеркивая, что радушно откликнулась на просьбу. Всё-то её забавляло.
Жофруа с трудом открыл глаза. И на мгновение забыл о боли. Речь давалась ему с трудом, а ему так хотелось, чтобы она почувствовала, насколько для него важен этот момент. И как долго он к нему шёл. И, да, он слаб. Он не готов открыться ей в полной мере, потому что Образ, который живет в сердце не умирает вместе с ним, напротив, стоит отчетливо перед его глазами, но он считает необходимым именно сейчас, именно ей признаться в любви. Он так чувствует. В глазах помутнело, он почувствовал, как вода плещется о борт одинокого парусника, и ему нестерпимо захотелось туда, на палубу, чтобы плыть и больше ни о чем не думать. Ему стало легко как никогда ещё не было в жизни. Бертран смущенно занял его место.
Она сияла. Бертрану было трудно различить, к кому она обращается со своей речью, и есть ли для неё разница. Она плела кружева слов, обволакивающих его слух, и предлагавших оставить все любови, какие есть при себе. В этом звучании было нечто утешающее и отталкивающее одновременно. Как бывает. Когда ничего нельзя изменить, и тебе говорят: «Поплачь. Легче будет». Он был уверен, что от плача легче не станет, потому что прорыдал пол урока химии, придя на него с похорон Бабушки. Его не трогали ни одноклассники, ни Учитель, и он прекратил всхлипывать, когда на это больше не было сил. Стало пусто. Но вовсе не легко. Ему показалось, что она говорит это и себе, и для себя. Он успел позавидовать умершему, как она подскочила со своего места, подошла к нему и игриво заметила: «Молодец! Все хотят, чтобы их любили. Пусть не выпендриваются!». И раскрыла свои объятия. Он съежился, и чтобы освободиться, наконец, от наваждения предложил потанцевать. Но после нескольких па, она выскользнула и села на своё место. Танец, обязательный для такого торжественного вечера так и не состоялся. Ему казалось, что теперь, когда между ними больше нет Жофруа, нет его вечного идеала Возлюбленной, которая есть всё, и ночь пройдет иначе. Но его обдало неоднократно жаром, хотелось ещё, ещё и ещё. Но не чувствуя силы её влечения на себе, не чувствуя огня в её прикосновениях, он напрасно ждал удовлетворения, как напрасно ждал сна во сне. «Но почему? Почему? Почему же?!»
«Хватит маяться»,- проворчала она, давно пресытившись ласками и отвернувшись от него спиной. «Иди, поработай. Попиши чего-нибудь». И он не в силах что-либо ответить ни в своё оправдание, ни выразить недоумение, провалился в отчаяние. Силы оставили и его. Ему пригрезился Жофруа, интересующийся именем возлюбленной Бертрана, он растерялся и провалился в пустоту.