Его опавшие листья 2

    С Розановым я впервые познакомилась в 16-17 лет. Тогда только-только начинали издавать разнообразные философские книги (в оригинальном оформлении и удобном виде), так сказать массово распечатывать "духовное наследие" и каждая новая книга была как открытие, как новый потрясающий континент, который вдруг выступает навстречу к тебе из открытого моря, - что тут скажешь, нынче такое чувство трудно, нет, практически немыслимо испытать, и всё же, я и сегодня пытаюсь его сохранить насколько это возможно. Так Розанов стал одним из моих "новых континентов".
    Не все книги, которые я читала, я хорошо помню по этому событию встречи - то есть "где" и "как", но Розанова помню хорошо - университетская база отдыха на берегу Азовского моря, где я проводила каждое лето и довольно подолгу, поскольку мой папа был преподавателем и работал в университете. Эта база, отдельный разговор, потрясающее место, во многом меня сформировавшее почти с младенчества, - огромный кусок пространства с деревянными домиками в полулесу - под сводами острова акаций среди украинской степи, самый примитивный быт - умывальники вне домиков и общая столовая почти под открытым небом, и всё это на вершине холма, а при спуске к морю сосновый бор с потрясающим хвойным запахом, чистотой, прозрачностью и мелким белым песком, и наконец само море, море - моя родина. Здесь царствовали три в одном - степь, лес и сосновый бор, а весь лагерь был утыкан с одной стороны спортивными площадками (он вообще считался спортивным и там были все виды спорта), а с другой стороны всяческими укромными местами для любителей помечтать и почитать уединённо. Поэтому, конечно же, книга Розанова под название "Уединённое" вполне могла здесь разместиться без всякой потери и ущерба для своих прав.
    Несомненно в этом лагере я читала много и других книг, но из философских я помню исключительно Розанова. Помню - я сижу на веранде нашего деревянного домика и читаю Розанова. Лучше всего там было посидеть в дождь. Но и в ясную погоду солнце, пробивающееся через густую листву близкорастущих акаций, приятно играло повсюду своими солнечными зайчиками. В общем что-то сошлось - между этими зайчиками и книгой Розанова, что-то невыразимо в них совпало, раз я помню всё это и до сих пор столь ясно.
    Я прочитала книгу от корки и до корки - и "Уединённое" и "Опавшие листья", и "Смертное", и "Апокалипсис нашего времени" - это был сборник, там была ещё куча статей, но мыслей я не запомнила ( в крайнем случае настолько, чтобы сохранился их чётко выделенный вид), осталось лишь чувство, общее чувство с различными оттенками, которому я доверяю больше всего, как единственному плодотворному лону нашей жизни, питающему даже и мысли, но его, естественно, передать трудней, чем написать целую книгу.

    И всё же, спустя многие годы я рискну кое-что передать. Розанов был - не такой. Не такой, как остальные русские философы, за которых я хваталась. Несмотря на то, что Розанов часто писал о евреях так, что они оттеснили и "задвинули" куда-то русских, в нём самом было что-то такое "непередаваемо еврейское" (без всякого ругательного оттенка), что походило на "жизненно неистребимое" - то есть такое вечное не бытие, а повторение жизни. Что-то такое, похожее на нашу судьбу в этом повторении. Розанов отшатнулся от всякой русской надуманной абстрактной духовности и нашёл себе место на другом конце этого полярного мира - на лавке и под лавкой, где уже темно и куда не достигает пламя свечи. "А вот лавка, а вот мы сидим, а вот вши на нас...". Или, как говорил Гераклит пришедшим к нему гостям: "Что же вы стали у порога, присаживайтесь к печи, боги и здесь существуют, прямо рядом с нами". Не там в храмах, а тут - взгляни на себе в зеркало и скажи "аминь". Вот и певец печи да лавки нашёлся, как и Есенин - крестьянской избы. Но поэт о поэтическом больше, а философ о метафизическом, но все перекрещиваются, переплетаются, волнуют друг друга и волнуются друг другом.

    Розанов - не захотел... Чего он не захотел? Лица, имиджа. Звания или должности, или именования - "философско-метафизический труд", - нет "опавшие листья" - лично мне это сильно импонировало. Без прикрытий.
    Мыслящий без прикрытия. Рискующий канатный плясун, даже если он и придерживается быта, как Розанов. В конце концов даже и из самого быта можно извлечь Бытие - если очень постараться. Если очень постараться, то и в "курсистке" можно найти миры. Вот идёт "курсисточка" - начинается философия - немыслимо...

    Не гений... как Флоренский (единственный гений русской философии начала ХХ века), а так - правдосластец - правду разжёвывает, жуёт горькую, пока не станет сладка. То есть почти извращенец, на грани. А без порока то и какие слова???
Разжёвывает эту правду до тех пор, пока самому сладко не станет, а там и зарыдает над очередным сладостным куском этакой-такой правды.

    Но тогда как-то всё по русски и не по русски одвноременно выходит, как-то наполовину через наши мозги, а на другую половину через что-то в нас иное, чего ни взять, ни дать, ни выбросить. Короче, застрявшая такая косточка - ни выплюнуть, ни проглотнуть. Ведь русские о каждой капле пролитого масла никак не мыслят, но характер их тот же, что и у Розанова.

    Тогда его назвали "языческим" и не потому что он как Мережковский по Египтам и Древним Востокам "ходил", а потому что сидел и перебирал "ложки" своей философии. Других конкурентов у него не нашлось, так как другие "простаки" обычно по лесам и долам ходили (как например, Генри Торо или наш Григорий Сковорода), а Розанов только сидел и простоту свою умилял до "ложечки". Снова в супе вижу Троянскую войну - вот вам всем! - а если я могу сидеть, есть суп и думать о Троянской войне, то почему бы и нет?