шутливый опус

   Се ля ви

(Кирок и Варлыго в этом шутливом опусе –
 счастлиые в браке жена и муж,
 мои давние друзья и веселые люди.
Варлыго - собиратель гербов и считалок.)

  Первое вступление

 Благослови меня, Кирок!
 Спешу начать иную повесть.
 Поет в душе моей рожок,
 взывая дремлющую совесть.
 Сюжеты повести моей
 встают тревожно перед взором,
 желая вновь нестройным хором
 попрать рутину будних дней.
 И пусть надменный Варлыго
 гербами грозно потрясает!
 Я - сын народа своего,
 хотя народ о сем не знает.
 Но, все равно, - вперед! вперед!..
 В конце концов, я сам - народ!


  Второе вступление

 Вотще плюя на все наветы,
 я лишь теперь постиг, Кирок,
 какое бремя (видит Бог!),
 бежа талант,
 ходить в поэтах.
 Куда способней быть лифтером
 и смело коротать досуг
 среди жильцов и их подруг
 в тяжелых, но почетных спорах.
 Иль пивом торговать у стойки,
 иль, торжества неся венец,
 пребыть ударником на стройке,
 иль кандидатом, наконец.
 Но, впрочем, лучше (кто о ком!)
 поэтом слыть, чем дураком.
 
 Прости, Кирок, мои фантазмы
 и философию прости,
 к тебе я буду на пути,
 коль в афоризмах не увязну.
 Стихи, вместилище любви,
 употреблю по назначенью,
 держась французских изречений,
 таких как, скажем, се ля ви.
 Итак, мой недостойный стих,
 к тебе одной, Кирок, лети!
 
 Уж полночь...
 Дремлет наш народ.
 Лишь я не сплю,
 ломаю руки,
 снедаемый тоской разлуки,
 и снова жду тебя, Кирок.
 Приди, приди, мой нежный друг,
 хоть я, увы, и не супруг!..
 Но... нет тебя, куда ни гляну.
 Томит предчувствье - быть обману!...
 
 Пойду на улицу, в народ...
 Дождит...
 Гремит трамвай последний.
 Он, мой товарищ и посредник,
 пускай к тебе меня свезет...
 
 О, как прекрасно пуст вагон!
 Один вагоно- лишь вожатый
 в фуражке форменной и шаткой,
 с гербом (видать, от Варлыго!).
 Как катафалк трамвай плывет,
 его движения не резки.
 Вот - цирк...
 последний поворот...
 Качнулся в окнах мокрый Невский...
 Гостиный скорбно проспешил
 своим пустынным коридором...
 Сенная...
 В мире ни души...
 Я выхожу.
 Шагаю споро
 к Большой Мещанской...
 О, Кирок!
 Как робок дух мой!
 Что такое?
 Предчувствье ль не дает покоя,
 иль съел несвежий я сырок?
 Шалят надорванные нервы.
 То глаз мигнет,
 то вздрогнет рот...
 Но вот - в Большую поворот...
 Ну что ж!
 Веди меня, Миневра!
 
 
  Первое отступление
 
 О, как мне близок наш народ!
 Случись беда иль неудача,
 всплакнуть бы,
 но решив иначе,
 меня судьба к нему ведет.
 Средь уличного разговора,
 средь крепких чисто русских слов
 я чудом обретаю вновь
 спокойствие шарже-дафёра
 и снова хохочу, как встарь,
 глядя на старый календарь.
 
 Но... тихо...
 Нет вокруг народа...
 Качают тени фонари...
 Предчувствье хладное внутри...
 Туман...
 и дождь...
 и непогода...
 
 
  Второе отступление
   
 Как щедро ты, Природа-мать,
 таланты раздаряешь людям!
 Один, хоть и душой паскуден,
 но внешностью умеет взять.
 Другой приличным разговором
 поднять способен города,
 иль излечить вас навсегда
 от тяги девственной к запорам.
 Ещё другой, почти поэт,
 стих века запершись слагает.
 Четвертый, худо то иль нет,
 за картами недосягаем.
 Другая 
 (ах, какой почин!
 Пора о нем кричать в газете!)
 в одних перчатках и корсете
 читает мысли у мужчин!
 Ну, словом, где ни кинешь взор -
 кругом сплошные Эйзенштейны,
 Давиды Ойстрахи, Эйнштейны...
 Один лишь я...
 Какой позор!
 За что ж меня, Природа-мать,
 ты так решила наказать?
 В чем провинился изначала?
 За что, скажи, о гром Судьбы,
 ты с Варлыго меня связала?
 Ужель и мне сбирать гербы?!
 Нет!
 Чур, меня!
 Гербов не надо!
 Уж лучше пивом торговать!...
 
 Но...
 хватит этого парада!
 Пора мне повесть продолжать.
 
 
 ...Спешу сквозь дождь в твои ворота.
 Вбегаю.
 Двор.
 Черным-черно.
 Вверху лишь теплится окно,
 как будто спичку чиркнул кто-то...
 Лечу в подъезд...
 и мру на месте:
 орлом пристроясь,
 гражданин,
 (в век интеллекта и машин!)
 святую лестницу бесчестит
 (встречаться с гражданами так -
 весьма дурной, слыхал я, знак).
 Душа кипит.
 Я возмущен!
 Однако, сдерживаю страсти.
 Пускай за этим смотрят власти!
 Мне что за дело?
 Я влюблен!..
 
 Заткнувши нос платком крахмальным,
 спешу наверх.
 Но что же там?
 Твоя квартира отперта...
 Внутри темно,
 лишь гомон дальний
 полузнакомых голосов...
 Задвинув за собой засов,
 вхожу вовнутрь...
 Полоска света
 под дверью комнаты твоей.
 (Предчувствье душит, словно змей.
 Зачем я не внимал приметам!
 Поворотить бы и уйти!..
 но... гражданин там на пути).
 Прислушиваюсь...
 Шум беседы
 доносит мне мой чуткий слух.
 Что за народ?
 Ужель соседи?!
 И впрямь!
 Вот слышу двух старух...
 Но, что за черт!
 О, Пресвятая!
 Старухи заняты Китаем!
 Шумят,
 волнуются,
 кипят...
 Чу!
 Голоса уже другие
 донашеэровские гимны
 в нестройный унисон хрипят.
 Войти ль?
 Тревожит знак несчастья.
 Сбежать?
 Но этот гражданин...
 Решаюсь!
 Шаг.
 Еще один...
 и дверь распахиваю настежь...
 
 И сразу тихо стало вдруг.
 Вхожу,
 ищу знакомых взором.
 Полно народу,
 нет простора,
 и от свечей тяжелый дух.
 Знакомых нет.
 Не слышно хора.
 И вдруг я вижу (Боже мой!),
 держа МЛАДЕНЦА пред собой,
 ты, о Кирок, ко мне выходишь...
 и взглядом медленным меня
 обводишь с головы до пяток
 (как горек миг!
 А мог быть сладок!)
 и молвишь призрачно: "Огня!"
 И сразу всё заволновалось.
 Явились свечи из углов.
 Раздался звон хмельных бокалов.
 Молчанья сорван был покров.
 Преобразившись, как в романе,
 засуетился душный зал.
 Юнец какой-то показал
 мне кукиш вёртко из кармана.
 Старуха челюсть обронила
 и уползла искать под стол.
 Храпел, забывши про бонтон,
 какой-то траурный верзила.
 Другой икал, держась приличий...
 Но всё не трогало меня.
 Твой странный зов подать огня 
 и вид младенца непривычный -
 вот что держало мысль в тисках
 и напрочь сковывало члены
 (трудны мы к всяким переменам,
 они нам - дуло у виска).
 Что за младенец?
 Чей?
 Откуда?
 Ужель её?
 Не может быть!
 (Опять,
 опять проклятый быт!).
 Не Варлыго ли это чудо!?
 В догадках страшных, как во сне
 стою,
 недвижный,
 изваянный...
 И снова кукиш из кармана
 юнец всё тот же кажет мне...
 А ты стоишь, блестя очками,
 и угадать мне не с руки,
 о чем молчат твои зрачки,
 о торжестве или печали.
 Ты долго смотришь на меня..
 молчишь...
 И снова вдруг "Огня!"
 И вмиг,
 как бы пройдя сквозь стену,
 приверженцы китайской темы,
 старушки-девушки ко мне
 несут огонь на головне...
 Опять молчанье воцарилось.
 Угарно.
 Тихо.
 И темно.
 Твое лицо во мраке скрылось.
 Лишь треск огня передо мной...
 И вдруг,
 искусственно скорбя,
 взывает голос: "Жги себя!"
 В кольце гостей я словно в яме.
 Куда бежать!
 Спасенья нет!
 Какой-то страшный силуэт
 застыл в дверях, как изваянье.
 О, Боже!
 В абрисе его
 я различаю Варлыго!
 Что предпринять?
 Рванулся к двери.
 Но Варлыго наперерез.
 Взметнулся надо мной, как крест,
 предмет внушительных размеров.
 И в тот же миг,
 рыча, как зверь,
 злодей
 с улыбкой безобразной
 гербом 
  массивным
  града Вязьмы
 меня огрел по голове...
 От жгучей боли я согнулся,
 упал на землю
 и... проснулся.


 Синел рассвет.
 От окон дуло.
 И было слышно за стеной,
 что перешел сосед давно
 к целебным водным процедурам...
 
 
  Последнее отступление
 
 О человек!
 Как странен ты!
 Легко и быстро в радость веря,
 ты неожиданной потере
 не веришь,
 и хранишь мечты,
 и ждешь, как в чарах Лорелеи,
 что всё случившееся - бред,
 и, завернувшись в теплый плед,
 ты лжешь себе
 и ложь лелеешь.
 И хоть всегда одно и то ж
 жизнь выдает тебе в итоге,
 при встрече с новою бедою
 ты вновь надеешься и ждешь.
 
 
 Но что же я?
 Не веря сну,
 я в тот же день звонил супругам.
 Был Варлыго мне прежним другом,
 болтал,
 шутил, как в старину,
 и на вопрос мой "как дела?"
 сказал, что Кира родила...
 Известно, что всегда младенцы
 рождались от большой любви.
 От факта никуда не деться,
 он непреложен,
 се ля ви.
 
А коли так - 
 я не любим,
 моя любовь - воздушный замок.
 Разлуке не помочь слезами.
 Всё хорошо, когда мы спим.
 Но страсть и сон несовместимы,
 и я не приучу себя
 спать, невоздержанно любя,
 или для спящей быть любимым...
 
 Что мне теперь?
 На чувства скуп,
 живу и жду я тихой сапой,
 когда почетным крестным папой
 меня супруги нарекут.