Молитва зиме

Молитва зиме

  Я подбирался к верху горы Знаменской, где местами, сквозь оставшиеся не тронутыми деревья, открывался сам распад вырубов, скатывающийся налево, к реке Елюга. Верхняя подошва выруба срезала видимость глубокой лощины, и зрение упиралось в сплошной седой коктейль небес, заполнивший её. Зрение волшебно растворялось в нём; терялось всякое ощущение перспективы. Сухой морозный туман, казалось, владел миром. Ум осознавал иллюзию, а зрение, а за ним и сердце не могли насытиться сладким обманом. В седом коктейле висели сплошь забелённые стволы и купы берёз. Их словно макали в морозное молозиво или, наоборот, словно возносили из него. (Так из густых облаков порой вырастают башни небоскрёбов). Иллюзия застывшего парения завораживала. Млечный водоём зимнего полдня исторгал из себя роскошные заиндевевшие деревья, выделяя их едва ли не лунный свет в седовато-синем оцепенении. Казалось, можно было шагнуть в ласковую, промороженную твердыню долины и дойти, и коснуться плотного сияния берёзовых вершин.
  На юге стояло январское гало, а солнце, охваченное его раскрашенными изогнутыми клинками, похожими на мармеладины, мощно билось в тенётах тонких облаков. И когда оно на миг пробивалось, сказочная река глубокого распада с плывущими в ней берёзами мерцала искрами инея, как Млечный путь – звёздами.
  В волшебную взвесь окоёма слева заглядывали исполинские берёзы. Глядя на них, верилось в сказки о погружённых в долгий сон царствах, царевнах, мирах – так волнующе внятен был их миг погружения в вечное. Как будто на твоих глазах, сейчас, побежали от подножия куржавчики лунного сияния, поплыли вверх по суставам веток, по стволу, добежали до вершины и застыли. И только один зритель был волшбы этой – сам ты.
  Иногда лучи солнца прорывались за лощину и выхватывали мучной островок елового леса, тоже эпического, сказочного, былинного. Мир обнаруживался, сказывался и опять гас.
  – Господи! Да что ж это такое…
  И я ронял неуклюжие молитвы благодарности – жизни, дню, минуте этой.