Сборник. Нынче, морфия в висках, сильней

Станислав Стамров                Нынче, морфия в висках, сильней…




























Сборник ста монологов-баллад. 2005-2013г.
Частное издательство  художественной  литературы,  Херсон,
2013 г.
      










               




Содержание

«Нынче, морфия в висках, сильней…»…………..                Про чертов год……………………………………..
«Трудней рисуется дорога…»…………………….
«Мне не нужны тысячи любых валют…»………..
Про побег.………………………………………….                Про преступление без наказания…………………
О Марии, но не святой………………………….…
Объяснительная……………………………………
Шторм………………………………………………
Про пистолет……………………………………….
Тройка………………………………………………
«Разошелся я со своим кораблем навсегда…»..…                «Что же это кровь как в подранке клокочет…»….
Про нищего, но богатого………………………….
Про женщину после яблока раздора……………...
Про автомобиль и грех…………………………….
«Наша шлюпка в параллель течет…»…………….
«Куда не шагнешь, так жало ядовитое обнажается…»                ………………………………………………………               
Про крест…………………………………………..
Про корабль………………………………………..
Про Венецию………………………………………
Тринька…………………………………………….
Про гитару………………………………………….
«Меня повязали и не в третий раз…»…………….
«Льет дождь, сгибая деревья и кусты…»……..…
Про автомобиль……………………………………
Про грузчиков в женском сумасшедшем доме…..
Про смерть друга…………………………………..
«Плывет лодка новая во мгле…»…………………
«Заглохло все для меня вокруг…»………………..
«Полпути я может и прошел и прополз…»………
Про вола……………………………………………
Про дела в эдеме…………………………………...
«Дождь льет не жалея нечего…»…………………
О звездах……………………………………………
О плене……………………………………………..
О плене (прод.)……………………………………..
Конь…………………………………………………
«Пол часа до атаке, а я с корешом в засаде…»…..
«Слышу, в троллейбусе поливают помоями…»…
Про одну вечную борьбу………………………….
Про беду.……………………………………………                Про родину…………………………………………
Деньги, кровь, пот………………………………….
«Ключ вонзился как нож в масло…»……………..
«Мы кровь шмякаем не по размеру в сапогах...»…                Про смертную Высоцкого…………………………
Про смертную агонию, когда вместо ангелов черти забирают Высоцкого (прод.)……………………………………………….
Про любовь еще раз………………………………..
О любви не много…………………………………..
Про певца  в контратаке палками по х.ф. Утомленные солнцем 2: Цитадель…………………………………………….
Про дружбу подлинную с песней, а не с человеком
Про дружбу подлинную с песней, а не с человеком (прод.)……………………………………….………
Про гитару и человека, который продал за нее все……………………………………………………
Про Володю запойного…………………………….
Про Лету…………………………………………….
Про памятник, и жизнь под ним…………………..
Прошло пять лет сечки с водичкой холодной, и желтенькой………………………………………….
Про плагиат всех великих поэтов…………………
Про несчастных богатых, что ноют в Мерседесе, а не в Жигулях…………………………………………….                Про самолет и смерть………………………………
Про самолет и смерть на борту среди пассажиров                              Про знакомого писателя…………………………..
Про политику………………………………………
Про любовь и черта……………………………….
Про друга, что как черт.………………………..…                Про самоубийство…………………………………
Про горе и радость творчества……………………
Про ценности………………………………………
Про рыбу-меч………………………………………
Про рыбу-меч и акул………………………………
Про поэтов………………………………………….
Про поэтов (прод.)…………………………………
Про скрягу………………………………………….
Про скрягу (прод.)…………………………………
Про поршни ДВС…………………………………..
Про великих личностей……………………………
Про памятник, и жизнь под ним(прод.)…………..
Про памятник……….………………………………
О любви родственных душ……………………….
Про капитана корабля……………………………..
Про капитана корабля (прод.)……………………
Про родственных душ…………………………….
Про родственных душ (прод.)…………………….
Про ад………………………………………………
Про ад (прод.)………………………………………
Про чистилище…………………………………….
Про чистилище (прод.)…………………………….                Про рай……………………………………………..
Про рай (прод.)……………………………………..
Про любовь и смерть……………………………….
Про отлучения от родины………………………….
Про отлучения от родины (прод.)…………………
Про Херсон………………………………………….
Про Херсон русский…………………………………
Про заключенных……………………………………
Про то, как я сежу на нарах закрытый, забетонированный от жизни…………………………………………………..
Про ничтожную старость……………………………..
Про вещи, которые не такие как мы видим………….
Про приметы…………………………………………...






































Нынче, морфия в висках, сильней…

Нынче, морфия в висках, сильней,
Царит приказ без халтуры.
Там где удушливых, военных затей
Опровергалось ниже раболепной натуры.

Тогда, когда фауна и флора,
Пропиталась от альфы до омеге.
Орудийным людским вздором,
Ради интригующей потехе.

Но шрамы сражения остались,
Внешних и внутренних хуже,
Хоть и в дебюте атаки казались,
Не совместимые с жизнью в кровавой луже.

И теперь воспоминания швыряют,
Океанскими волнами с лихвой.
И меня офицера измеряют,
В прочности лихорадки боевой.

Стало быть, равняется разворот?
Коль кровь закипела.
И пустить заново взвод,
Туда, где от пуль она леденела.

Или еще ножами колоть?
После шквального огня.
Причем изрешетить врагу плоть,
Отважней за безделушки, ордена.

Вдобавок не щадить на пути,
Леса и с жителями хаты:
Дескать, своим и чужим не найти,
Взаимной персональной платы.

И припадок трусости утопить?
И сердце гранатой успокоить?
Чтобы танк покоем наградить,
Чтобы гнев в гневе строить.

Значит в строй, смирно солдаты,
Ежели с орудием решили жить.
Пусть начнут основные даты,
В истории пополнением служить.

То есть, если хотите популярна,
Забыть про окопы и перекуры.
И вылезая из шкуры регулярно,
От пулеметов стелиться как наложницы дуры.

Ага, вот девственное болото,
Для всасывания жизни веселиться.
Кстати в удачу родины погода,
Которая имеет право глумиться...
   
Почему столько чертовых отар?
Не напрасна, скучали по вас клыки.
Что вы разыгрываете пьяный угар?
По-прежнему вопьемся им в кадыки.

                2005


                Про чертов год

Мне взрыв, огонь, товарищей крик,
На пике ужасов в аду,
Насквозь до костей проник,
В полуживом, чертовом году.

Я тогда только и делал, что воевал,
С солдатом спина к спине.
И в накале долгом мысли держал,
Свинец врагу и возврат к жене.

Так как земля и небо горели дотла,
Пока шикарный пир у зла,   
Дьяволом уготовленный нам,
С волчьим голодом и с сарказмом пополам.

И вгонялись пули тогда,
В ружья, а потом в тела.
И с жизнью несовместима была среда,
Где из трупов состояла земля.

Но загонными как звери в клетку,
Мы не отрицали на победу веру,
Или на любовь ее надежду соседку,
Зная хаоса крайнею меру.

Но снаряды замешивали высоту,
Уменьшая, просторы в аду.
А солдаты сражались, будто в споре,
За карту в земельном раздоре.

Очень крепко, рядами косила,
Смерть то в лоб, то за спиной уставая,
И счет без граничный творила,
Как пьяная псих-больная.

Да и сами спиртом аорту поливали,
При атаке противника в упор.
Чтобы красивее нас знали,
Когда сменяется магазин и затвор.
               
Да гражданские превращались в прах
В одиночку и семьями в бреду и в слезах.
Несомненно, у стенки красной все остальные, 
Решетом стелились словно сволочные.

А вырвав трофеи при захватах,
Горечь драмы контужеными повторяли.
Поливая все ливнем автомата,
Рьяной жаждой мести изнемогали.

Дружно обретали массу дат,
Кончины вояк лицедейских и лиходейских. 
От циклонов истребителей, презирая сад,
Данный изначально, то бишь Эдемский.

Вот кровью и обливалось время до победы,
Разбомбив христианские заветы.
Ради дурацкой силы до рвоты,
Ради первой погибшей роты.

                2005

Трудней рисуется дорога…

Трудней рисуется дорога,
Ослепляя, блеском, хмуря, мраком,
Но наша рота почерпнула, не плоха,
В былом информации страхом.

Враг вероятен рядом,
Личины всласть ему менять,
Лишь, в сердце мятом
Он слюнями пыл способен унять.

Сейчас не вонзим цель в дуло,
Клен конгениально скрывает.
А заодно душу тяжко согнуло
Пред тем как очертание листьев взвывает.

И настигли всуе или нет
Вычурный очага исток,
И подсознание кидало на бред
Сохраняя, не визуальный замок.

Гулко мыслей занозы зудят:
Повременить бой или сражаться,
От коль выгнать снаряд,
Чтобы не застрять там, а казаться.

Пощади клен в последний раз,
Только на тебя смеем уповать,
Утолив смерти, жажду глаз,
Изумрудной кожей замаскировать.

Ах, так грациозна, изволили ползти?
Но здесь вам не воля пампасов!
Стальных понтер в ярость извести,
Не работа высокого класса.

Дота истерический рев,
Попробуем снайперкой, трофейной умертвить,
Коль пламенный язык станет более суров,
Будим босыми душами гасить.

А вспять в агонии не скользить!
Командирские пули как молнии Зевса!
Но слабей трибунала казнить,
Специализируются и черти критического замеса.

Получается такой аспект схватить:
Лучше уж нынешний флаг,
Чем в крови от более пестрого топить,
С головой Русь на крах.

Да, рвите наши части тела,
Мясо танка как Геркулеса, мощнее,   
Ибо мертвыми не взорвемся смело,
С каждой смертью резче, сатанея.

Зря, что ли огненной водой,
Вены для желчи жгли,
Или в гражданский черный запой,
Клочья улетали, не от врагов ли?

Держись Семеныч, я прикрою,
Свинцовый дождь дружбой отражу,    
Пошли вон все со страною,
Где за маской палачей о Христе ржут.

И братской вытесним могилой,
Ненависть из Руси до брызг,
Чтобы, курсистке милой,
Снился первый страстный визг.

                2005
 
Мне не нужны тысячи любых валют…

Мне не нужны тысячи любых валют,
Не исцелит женская ласка сейчас,
А также лелеющий домашний уют,
Хочется в незнакомые горы на Кавказ.

Надоела тонкая судьбы погода,
Точнее сыт выше, чем к подбородку,
Что раскрошил бы челюсть кому-то с апперкота
Или лучше о цунами получил бы сводку.

День и ночь пеленгую свет, 
Душу выгоняет девятый вал.
Чувствую предельный запрет,
Нормального пульса внял.

Хоть, вой как тамбовский волк,
Всех ощущений до грамма лишился. 
Словно, сгинул по моей вене полк,
Или за чертой через риск зажился?

Хорошо, на трагедию согласен,
Иного все равно не дано.
Вот только фатальный срок неясен,
Может тогда сразу на дно?

Попался в бинокль, так живи,
Напрасно, что ли я капитан?
Умрешь, не умрешь, лучше лови
Спас-круг, не тонущий, как шанс.

Вы что все нарочно свихнулись
От тревоги «человек за бортом»?
Это же мы намедни в тумане столкнулись
С их отчаянным сухогрузом «Милордом».

Хоть, разорвись теперь от вопросов, в чем ошибка.
Как настигнуть, точна кислород ответ?
Неужели точили мысли шибко
И достигли Сирены фальцет?

                2005

                Про побег

Похерен последней кабак,
До горькой воды вместо водки.
Умолчу количество драк,
Когда улетали подбородки.

Но взлетели мысли в одну сторону,
Желая парашюты отцепить,
Наерундить все на двоих поровну,
Конкретней кента из кичи отвинтить.

Да нет, Сибирь не так уж холодна,
Пресс из филок согреет немеряно,
Любому шоферюги покажется она,
Выездом из тупика мыслью уверенной.

И в очах уже пространства без предел,
Кардинального белого цвета,
Отчего гнев ежесекундно зверел
И мороз проникал до скелета.   

Но вовсе не без правды очарованием,
Сибирь интригует, вызывая смятение.
Например, при рассвете изящное мерцание,
Снежных нарядов ельника до пленения.

Уверенно, важно солнце пылает,
Хоть и грея все, что черное,
Луна помпезными узорами восхищает,
Отсекая, мнение спорное.

А дистанция сокращается смела,
К не совсем запретной зоне,
Поскольку, схема на побег созрела.
Значит, от фарта не быть в уклоне.

Что вы бледнеете кумовья?
Впрочем, приветствуется казнь от испуга.
Или исполнить то, что прикажу я,
Или не отмениться для вас макруха. 

Выведите его немедля на свет,
Позабыв тупость одновременно,
А чтоб, ошибку спустить на нет,
Перо в спину встрянет немедленно.

Здравствуй, далее план таков:
Я его апперкотом, того ты как угодно. 
Наломаем из них кучу дров,
Иначе подтошнило дышать не свободно.

Возвращаемся по приведенному пути, 
Дабы, сбросить цепи ядовитой тоски,
То есть в смене караула ползти,
В маскировке, уповая, на помощь пурги.

И нырнем в дырку в ограде,
И заведем без сбойный УАЗа мотор,
Я верю, надежда шалит не на закате,
Стало быть, поплюем еще на вздор.

                2005

Про преступление без наказания

Солнце грузится на небосклоне
При весело сереющем небе,
А ты мозг насилуешь, извольте,
Нарушить крамолу в репе.

У нас сбитые со счета сутки,
От красоты тюремных традиций,
Отчего, весьма недобрые рассудки,
На мрак, толкающий, на амбиции.

В ту пору впопыхах сам ведь,
Тропу проложил инстинктивно,
А литр спирта с папиросами одолеть
Не я предлагал насосом интенсивным.

Хоть бы от закусона ретировался
Или усадьбу почистили мало?
Отчего, матом крепким ругался,
Что и закаток в холодильнике не стало.

Засим, надо бы ползти, а не сбегать,
Ориентируясь нитью Ариадны из перегара,
Ежели нет тяги опять, воспринимать
С жадностью тюряжки отвара.

Но зачем не понятно нужен
Интерес испытывать замок на брак?
Ладно, допустим с наружи,
Желательно при открытых дверях.

Значица конещно философствуй на нарах,
Извергаясь от баландовой боли,
Навязывая, коллегам и вертухаем не подарок,
По уготовленной, твоей головы доли.

А иначе, регламент рожали
Сценарий домушничества думы,
Слегонца, ну по литровичу поддали
И поскакали чистосердечно на сумы.

Безусловно, возню повременим:
Рафаэля, Гете или черт забыл,
Но вот винный погреб пошевелим,
И уговорил, я бы под подушками порыл.

Вовсе и не с черным плащом можно,
С мешком, и кассой экипироваться. 
И не сорить личными вещами несложна,
Коль у клиента в карманах стартуешь купаться.
       
Правильно восстановить дано
Атлетизм на казенных харчах,
Проваливаясь, изящно под дно,
Чтоб пропитываться гоп-стопом во снах.

Так что же профессию шлифовать
Требуется, и к гадалкам не беги?
Чертей компетентных, зеленых собрать
Под черепом до искусной резни?               
               2005         

             О Марии, но не святой

Здравствуй, какой по счету год
Наши дальние дороги не пересекались?
Я вижу ты как артистка заграничная вот,
А я как автомобиль со столбом поцеловались.

Чаво же ты в стойку кобры стала?
У меня давно уже к яду иммунитет.
Зря я тебе в былом сделал немало,
С каждой добычи вещиц пакет.

Только, не весили тяжко дорогуша,   
Зачем морщить лоб в холостую?
Хорошо, завтра очередного мужа
Топориком аккуратно исполосую.

В общем лучше слушай сюда
Пока гражданское уважение есть.
Я зря, что ли сталь в шляпу положил тогда,
Когда сковородку сломала месть?

Ну, надо же палеолитную чушь
Зверь-баба способна сварганить:
«Что со слесарем рай и глушь,
Где пусть витиевато грабеж заарканить». 

Да, какая жизнь выберет быть,
Ежели на прицеле одно и то же.
То есть все кроме болтов позабыть,
Да как за борт с ними к акулам может?

А все же Мария, ух коротенькая юпченка,
То есть гуляем у тебя дома сейчас.
Я соседей если шалят, улюлюкаю тонка,
И отчебучу массаж, да размягчу матрас.

Плюс твой удачный суда итог,
Из редкой масти непонятки.
Пострадал я, магаданский срок,
А тебе только в сантехнике неполадки.

   
                2005/2007

                Объяснительная

Мы с шиком гуляли как обычно,
Ресторанам, оставляя щедрый дым.
Наворованных денег было, прилично
И желание покутить большим.

Простой искренне в хлам толпой, 
Чудили из всех оттенков темных сил,
Любой фраер абсолютно тупой,
На пути сквозь асфальт проходил.

Так как нервные клетки сознания,
Горели от удачного объема,
Водяра дарила богатое влияние,
Хоть фехтовать с помощью лома.

Но внезапно тошниловкой Сахары,
На румбе алкогольном из мусоров стая.   
И вспомнился под курской дугой напор ярый,
И задумалась банда блатная.               

Словом, ноги как на марафоне,
Спирт в реакцию, полетели Конкордом.
Не вдохновляет карьера в зоне,
Не сдается просто русская морда.

Дальше больше и довольно энергично,
Сто пятьдесят девятая статья не причем.
Объяснили, что врачи категорично, 
Запретили нервы тратить во всем.

Ну, и исчезли резко с хмелем менты
После, распития, спирта в раздоре.
Значит, миновали путевку в кресты
Как каннибал изжоги море.

В конце банально отточенный результат:
Разбив пивняка пол и крышу, погуляв до утра,
Щурится наш преступный брат,
На картину под названием в «клеточку дыра».

                2006
               
                Шторм

Крепче каменеет шелковая нить,
Прозрачной мощью вращением планет
Вред до судорог петлей удавить,
Либо вытянуть до поцелуя на свет.

Там магические яхонты глаз,
Парализуют, сжимая, гуманность,   
Впрочем, кометой взрывает за раз:
Кредо, пластика, пряность.

Вспомни корабля Черного моря,
Ювелирные чары стали,
Когда чужд был пожара горе,
Когда взгляды взаимно ласкали.

Вторым я, последней чайкой парили,
Единственным целым чувством Эдема.
Отчего дельфины фокстротом сулили,
Устанет SOS передавать антенна. 

Но одна для топлива фонаря искра,
Взорвала к черту весь комфорт,
Точно, расплатиться, весьма пора,
Лишь не известен преступный вздор.

Подчинился временный судна дом
Принять предельные градусы крена.
Может влечение стало огнем
И нужна морская пена?

Я сжечь весы готов любые,
Не колеблясь, взвесил любовь.
Зря море гонит шальные
Волны как стаи волков на кровь.

Вероятно, дальше доведется плыть
В спасательной шлюпке с другими,
Тем не менее, мне тебе закружить,
Легко голову приемами своими.

Все равно ты солнечный луч,
Сквозь отчаянную тьму,
Сколько хрупким нутром не канючь
Сделать в отношениях тесьму.

Пусть сильней натягивается нить,
Мерить жизнь пристрастился.
Так скорей сомнения умертвить,
На что мой крест сгодился.

                2006

                Про пистолет

А? Учуял опасность, за густо-черным,
Заготовленный общей силой, углом?
В принципе правильно образом проворным,
Решать в форс-мажоре, кто и что причем.

Наипаче, занавеса голодный оскал,
Следующие действие умудряется спрятать.
Где нож убийцы соответственно не мерцал,
А она не слышно как умеет ахать.

Естественно, рационально рукой сжимать,
Мою не скользкую, спасительную рукоять,
А внутрь полный магазин вставлять,
Чтобы особо-отчаянных с роли снять.

Но коль зарядил, целься четко,
Впрочем, можно промах простить.
Вот, только подчиниться страху кротка,
Значит, лучше уж себя пристрелить.

Я увеличу намерение простым механизмом,
Правда, гениальным для безупречной гармонии.
Главное держать меня не с цинизмом,
Вероятность есть на осечку и агонию.

И ежели зарядил боевым патроном,
Память должна быть сильной как буря.
Иначе впопыхах запоешь стоном,
Оглушительней чем пуля дура.

Ты, небось, вихрем мыслей полагаешь,
Будто я держу жажду зла?
Как знать, вероятно, мало располагаешь,
Кому, когда дать благ.

Согласен пулей дырку в теле,
Делал великим и не гуманнее остальным.
Даже жестоким безумством галдели,
Когда объяснение было не простым.   

Но раз ранил сурово спор,
Не доказано чего больше на войне.
Моих огнестрельных собратьев свор
Или от голода к смерти человеческих слюней.

Мне на мишень выгоды не наплевать,
Для нее существую так весьма давно.
Потом лучше волосы на голове рвать,
Из-за того, что горазд на жизни экспромтное кино.

Зачем ответь, пожалуйста, тогда она:
Вылитая, миниатюрная, важная мушка?
Иль промашка, оказать сопротивление, нужна?
Нежели за победу выпитая кружка.

Известное дело, сосредоточено не в металле,
Над всем абсолютная власть.
Вряд, ли и в фурункулезном нынче нраве,
Уполномоченный квинтэссенцию украсть.

Ага, все-таки сгораешь поддаться насмешке?
Хладнокровие вселить лень парализовала?
А еще глаз закрыл, где зевают пешки,
Якобы на ферзей спустить курок мало.

В сторону, слышишь пустое гильзой брось,
Хоть и недооценивать противника грех.
Все же дышать с целью врозь,
Хуже чем прожить в дреме век.

                2006

                Тройка

Озноб огненной пропастью подкатил,
Ком мыслей, подрывая, к небесам,
Если конечно кто-то направление не подменил,
На обратный путь через бедлам.

Так может на таран весьма пора,
Пробивая потом и кровью тупик?!
Кощунственно, презирая, смерть одра,
Повернуть на тайфун, не на рифы жизни бриг.

Стеганием надрывным, довольствуйся пока,
Не только я причастен к галопу.
Ты моя единственная спутница наверняка,
От Пегаса рожденная тройка, выветриваешь злобу.

Лихая ты гибель черной тоски,
Лечи своим трепетным ядом.
Рассекая, душу и кое-что в груди,
Брызгами грязи закрывай все, что свято.   

Я уже давно кровью плюю
На все доказательство жизни хрупкое.
Заодно связь с чертом свою
Поддерживаю за дозой яда кружкою.

Мне впредь держаться тупо и нечестиво,
Только, смех раздирает до тошноты,
Следовательно, мчись резче и красива
Ты же мощная скотина для работы.
   
Да, что ты медлишь заранее мысли. 
Здесь или я, или вы свалитесь в крови.
Или к плети еще целой привыкли?
Так я не зря пистолет не выпускаю из руки.

Не меняй карьер родная тройка, 
Режь горизонт, руби все преграды.
Уверяю, волки съедят плоть бойко,
Ежели будим ползти как гады.

На желтоглазое безумие, что ли свободны?    
Либо, желание есть взорвать гнев?
Волка оскал больной и голодный,
Сейчас вонзиться, чуть-чуть взлетев.

На тебя капризное волчье отродье,
Найдется, достаточна пуль бесшабашных,
Держи, держи, упивайся плотью,
Которая кровоточит от дыр страшных?!

Черт, когда вас поменьше станет?
Я так истрачу прорву пуль.
Может вас скорость лошадей манит?
Так это виновен русской души руль.   

Хотя, бы на краю меня повремените,
Вижу, изливаетесь алым цветом,
Но остался мизер пути, не подведите,
В ночлеге былое забудется теплым сеном.

Мгновение и накормлю свинцом волк,
Напрасно весишь, воткнув клыки желтые.
Кони в сторону страх, минуту и толк,
Не прясть ушами, встаньте на дыбы гордые.

Ах вы, кони не падайте, оставьте миг,
Ведь уже виден свет от лампад.
Там волчий вой будит тих,
Дайте, хоть мгновение прокричать мат.

                2007

Разошелся я со своим кораблем навсегда…

Разошелся я со своим кораблем навсегда,
Видно, девять месяцев не ерунда.
К тому же надоели до горячки, до аварии друг другу,
Чтобы любить, презирать по кругу.

Я не то, чтобы как гитара расстроен,
Нет, за натянутость струн моих я спокоен.
Ведь, мы совместно избороздили планету,
Где еще возможно, проверить связь эту?

И все же списался на берег, долой,
Может корабль, приревнует поступок такой.
Но уже поздно штормами меня карать,
Хотя, на суше сердце сильнее умеет хватать.

А! Вот ты моя бухта-убежище дом?
Только, с ключом не понятно, зачем взлом?
Что за гости веселятся чуть день настает?
Да, еще кто-то гитару насилует и поет?!
   
Эй, кто в вазу цветы поставит сейчас? 
А то от подарков руку уже дергает не раз.
Так, так закурить бы, а там хоть насмерть бой, 
На то и кабак рассчитан воровской.

Ты дорогая ножи все прячь поскорей,
У меня кулаки, почему то чешутся веселей.
Я к тебе Серега доверие всегда оберегал,
Верно, человек укоротил напильником оскал.

Мне снилось и казалось среди пучины,
Которая, впрочем, имеет больше святыни.
Что по исчерпанию контракта не воли,   
Обнять смогу жену до сердца боли.

Нет, и намека не было как от Яго в Отелло,
Лишь, шрамы на деньги менял смело.
Куда ты, всплеснув, руками пропала,
Дай взглянуть на красоту Афродиты яда.

Все по-своему вещи поставили,
Будто давно на Бермудах меня оставили.
Да, вот беда не схоронили еще пока,
Кто же право дал смотреть свысока?

Короче, канай вприпрыжку альфонсик,
Чуть, позже задавлю, держи анонсик.
У нас с ней как у богов вечные порядки,
Иногда, то есть играть похлеще, чем в прятки.

                2007

Что же это кровь как в подранке клокочет…

Что же это кровь как в подранке клокочет?
Забылась, что ли вовсе или наружу хочет?
А еще не давно ее губами она ласкалась,
Значит, не может кровь без крови как бы не старалась.

Но я знаю, что пока не подточишь острей,
Клинок не порежет больней и сильней.
А этот не так быстро сделать успех,
Когда у змеи голодной нет прорех.

То, что я нахожусь, сею секунду в вдалеке,
Не мешает восхищаться, и преклонятся налегке.
Моей богине я построю Эмпирей,
Хоть и на земле голой, почту как долг ей.

Лишь, змею эту порублю на куски
Или покалечу, авось будит вдалеке.
И снова начну богини аромат поглощать,
И бездну нежности руками брать.

Для меня ты важнее воздуха всегда,
Почему с крыльями не видел некто, некогда.
И если яблоки приглянулись запретные,
Быстрее змеи принесу незаметно я.

Дави, коль взорвалась желчь и отвага,
Но чьи слова: «я жажду зла, а совершаю благо»? 
Мне и взгляд ее как царства все,
И с вдохновением плачу за нее на казни сей.

Я верю царица вечная богинь
Не пронзит сердце, от слова сгинь.
Не возможно дню без солнца быть,
Рассекая мрак, в лучах восторга плыть.

Не трагедия, что яблоко говорят, вкусила,
Змея неспроста долго над ними кружила.
Зачем не понятно преграды чудить?
Она и я вместе, обречены, только жить.

Правда, нет иного чувства блаженства.
Эдем, спектакля доказывающее средство.
Он и она, занимаясь любовью ураганной,
Означает выход из лабиринта истины желанный.

Но змее нужна кем то питаться,
А кровь человека чище, так как же не стараться?
Вот и ползает вблизи с единственной мыслью,
Но яд тоже применяется с корыстью.

                2007

               
                Про нищего, но богатого

Ох, и ах, досконально милостивый государь,
Быстро выходил сторожа третий разряд.
В пакете чай не один сухарь,
К водке с пивом и амнезии взят?

Я свистнул бы даме или к двум, атаманом,
Для колорита классического пейзажа.
Только, не принуждать же их матам?
А добавишь сотню к сотне и любая наша.

Так все ты в магазин, потом сюда,
Я бабочкой порхаю в кандалах туда.
На дорогу и захват, через стакан,
Наркомовского стимула я ветеран.
   
Ой, да освободи товарищ дорогой,
Симфония живота душит добро.
Не то решаюсь на волчары вой,
Проглотившего пушечное ядро.               

Дас, такс, суму и руками унесу,
Была бы мелодия бульб.
А химеру еды в щелк как йог снесу,
Коль пью, вцепляясь в духа руль.

Вот так товарищ живем, микробов жуем,
Когда любовницу в картах пропьем.
Однако побратаемся чертям назло?
Хоть галстук, портмоне и уже водки кило.

Да, можно в принципе автопилотом в дом,
Лоботомию начали гонорары.
Правда, с фомкой взлом,
Что же ежели согрешил на клептоманские кары.

И кто кирпич раздробил и томат налил?
Эй, в черном, ты в госимущество когтями схватился?
За это рога и хвост бензином бы залил и курил,
Но сам бы к амброзии сгодился.

Куда зашевелился, стоять, боятся,
Шабаш с поклонами унижаться.
Шубу мне, буржуй ишь какой, 
С первобытных времен я такой.

                2006

Про женщину после яблока раздора

Алло! Ласточка, ну как ты, что ты?
Рассказывай, как докатилась до такой жизни?
Душа клянчит небось, квоты,
Загулять, заторчать более капризней?

Я знаю кабаре еще один целый,
Где артисты до чертиков доводят.
Просьба, лишь свой номер смелый
Потопить, а то и здесь они зависть проглотят.

На счет Славки, какого духа новость? 
Беру пари, заелся милок.
Аль кумекает для амнистии повесть,
Стоимостью, куревом в один блок?

Ты кипяток повремени наверно,
Включишь для мусора в шмоне.    
Славка и так на куролесил стерва,
Отчего, рога пилю на жизненном склоне.

Но нечаво, забыться готов, 
Не гордый привилегии разбазаривать.
Вытяни, только из убийц и воров,
Я обещание давал их долго не запаривать.

А Славка должен сидеть и писать,
Ведь, мы исписались еще до зачатия.
А он талант за душу и за грудь брать,
Да еще за шейку, ножку, каналья.

Дорогая я все раны залижу
Если надо язык дотачивав, продлю.
Ты не думай, что я в болезнях сижу,
Простой, живучий люд.

Окэй, не скрою соседку Катьку,
Была, акула в моем океане бед.
Разорвала душу, применяя апатию,
Ели уберег антибиотиками скелет.

А она сама виновата чертовка.
Кто позволил ей голой плясать охренивастее?
Естественно, выстрелила как винтовка,
Мысль на ее философское, «здрасте».

Тем не менее, я познаниями поделюсь
Для кувыркания в урагане соблазна.
Ну, что ж ты все не выкупаешь меня, ведь я жду? 
А ты теряешь лучшее Евы яблоко, не моргнув глазом.

                2007


               Про автомобиль и грех

Сколько машин нынче расплодилось
И такие уже есть, что едва подумал, а она и покатилась,
Транзисторами, небось, вся кишит,
Отчего, мозгов надобности лишит.

А вчера так вообще, летит как тарелка,
И маячит чавой-то, да мне все теоремка.
Нет, не согласен, машина лишь жигули-
Это я считаю толк, а новые для инвалидов, знаете ли.

И вот парю и жизнь не зря прожил,
Ведь, это шестерка, единственная кого полюбил.
Но тут очи взмылила, стерва она,
Показав, уже врага из мазды шестерки окна.

Да, вот беда, мой авто ТО проходит тоже,
Потом поглядим, чья веселей из рожи.
То, что я дорогу уступил в час пик,
Быть может, значит, завтра вовсе не заведешься старик.

Ты смотри, сколько братков лихих расплодилось,   
Всех вас к стенке надо, там бы помолились.
Нечего, от еще одной бомбы, не обеднеет Ипония,
Но или хотя бы к ее дырявым колесам беззаконие.

Я так же посмотрю у ней под капотом-
Это не девушке под юбкой проверять, что там.
Верю, добавляет мощность стартер,
Но все же наши ракеты не этот вздор.   

Ишь, совсем кощунством заелись:
В классику камень, девки разделись.
Но Жигули шестерка и сейчас на заводе,
И даже покрепче кузова крылья вроде.

Когда же это завтра и разбитая дорога,
Чтоб порадоваться о моей высокой посадке немного,
Ведь, дорог много разбитых в стране,
Как и надежд на зарплату хватаемую вполне.

                2007
   
Наша шлюпка в параллель течет…

Наша шлюпка в параллель течет,
С надеждой в сосудах и в разброд.
Насосом откачиваем воду и жизнь,
Авось, отвлечется чуток фатализм.

В ней, лучше камеры тюремной,
Проверяется о человеке вопрос дилеммой.
На что способен каждый из нас,
На идею или лишение сердца глаз?

Так вот сидим, зная, что гибель скоро,
Среди воды, без питьевой воды, случилась умора.
Кто умеет, что-нибудь выдумать не пустое?
Сколько здесь пульс муштровать до покоя?

Сейчас о панике и намекать грешно,
Позади, прогуляла спасительное звено.
От тряски рук с сигаретой и нервной привычкой,
Проблема вышла, последнею ракету отпустить птичкой.

Все шабаш уповать на черта или на Бога,
Мозг один, с колыбели до последнего вздоха.
Веселится смерть со своими волнами,
И с языками белыми, изнемогает нами.

Даже, если забытая, утопия-это потеха,
Веслами рубить и час подышать не помеха.
Чтобы не зря, хоть какие то силы,
Загубить в малодушии, показывая, как хилы.

Дай ты мне взглянуть еще на карту,
Бросать ледяную расчетливость, не к фарту.
Товарищем теперь без мандраже быть,
Время от зависти и единомыслия, остыть.   

В общем, возьми пеленг на зюйд-ост,
Не ерунда к надежде строить мост.
А там глотнет океан или вены лопнут,
А все-таки был вопрос о смысле, затронут.

Что-то надоело в глаза смерти вглядываться,
Она решила не на шутку выматываться.
И косит неистово как за отдельную плату,
А от пота стена воды с одного размаху.

Но коса притупляется не очень редко,
Когда желание есть работать едко.
И нам в награду подумать дольше,
Или хотя бы почувствовать сердцем воздух тоньше.

        2007               

Куда не шагнешь, так жало ядовитое обнажается…

Куда не шагнешь, так жало ядовитое обнажается,
Готовое в миг избавится от перегрузки.
Вором жало ядовитое от глаз не скрывается,
Словно, остепенится, нет желания в кутузке.

Вдобавок, всё сорняком обросло, стеной сплошной,
Что срезай не срезай, не заметишь резон.
Лишь, на жизни ладони взглянешь с тоской,
Как поставил кровавых мозолей узор на кон.

Эх, гитара, да хоть струны рви, но я допою,
Над обрывом, задержусь, коль еще пока стою.

Куда идти, чтоб хоть ямы тьму не ощущать?
Луна, хоть ты веселей сердце бледностью залей.
Когда придешь куда-то, эх, кто его может знать, 
Что за дорогу увидишь, душой с мешком тоски вестей. 

Это еще, что глазные яблоки сосудами тревожит? 
Похоже на кабак вперемешку с утесом.
Может вблизи, хоть мост проложен,
Чтоб прочь с этих мест наперекор угрозам.
 
Эх, гитара зря грифом не гнешься много,
Эх, хоть бы не загнутся мне, раньше срока.
               
В кабаке тускло все как от затмения луны,
От того и воздух вражеский сгущен.    
А глаза как у хищника зрением полны.
Когда голод крови жизни, во мраке заточен.   

Уж лучше наружу протеснится, подышать.
Карабкаться, еще пока, надежды я не лишен.
Но река с течением и холода благодать,
Вижу в споре со мной, и гнев их не усмирен.
 
Эх, раз да еще раз останешься гитара не раз, 
Мне в унисон нервами звенеть, высший класс.

Сверху давление мрака клыками теребит,
Снизу выталкивает, до крови с ушей.
Пожалуйста, между, на реке захлебываясь повременить.
Сердцу, птицей в клетке, не стало тяжелей. 

Мне брызнул, только, свет берега.
Смысл, дразнить им до горьких противоречий?
Конечно, плыть, в урон истерики,
Хотя бы как возможно, по исключению, далече.

Да, эх, эх, раз, да еще раз, да еще много, много, много раз.
Эх, раз, да еще раз, да еще много, много раз.
    
                2008
       
                Про крест               

В сон меня бросило как вирус в озноб,
И вмиг ураганом мысли и раскаленный лоб.
И вот-вот почва под ногами пропадет,
От, которой все красным глаза дерет.
 
Пустынная местность из стоячих, песчаных волн, 
Заберись на верх и по глотку как вонзившийся кол. 
Все, что видно, дрожь вызывает чередой,
От сумрака с камнями лежащими стезей.

Что за люди слух мой как стеклом режут?
Словно, в консилиуме прогноз не тешит.
Я в сторону от них как можно раньше,
И не бегу, а лечу куда подальше.

Сигареты смолю, а вихрь усиливается в мозге.
Кто такие были? Что в голове не умолкают розги.
Но когда еще один пересек рыхлый холм,
Повторение их выкручивает меня как пулю ствол.

А потом, глядь крест какой-то мудрят они,испытывая, жуть,
И готовый,шушукаются, «где же его поглубже воткнуть».
Да только, спасибо, не слышу кому и когда,а слышу где.
Впрочем, не легче от этого, а как нож в ноге, не в спине.

И вот вижу, на меня несколько глаз повернулось,
Как биноклями резкость, наведя, затем ухмыльнулись. 
Прочь, бы от сюда, и проспаться несколько дней,
Только, где пробуравить окружающую толщу камней?

Я стороной пытаюсь, сойтись с ними в спор,
Предложу сигареты, может угомониться напор.   
Сердце рвется от тоски, глядя, на доски,
Вдобавок, еще на меня бросают взгляд плоский.

Видимо, половина за, другая против настроена,
Одних узнаю я с судорогой на редкость знойной.
Что, упираясь, обо что-то не дает рухнуть в грязь,
А лицо бережет, для взора на крест смеясь.

На мне, не рано ли ставить крест ваш поспешный?
Я и в кресты не сделал еще путь грешный.
А в ответ слышно как даже сигарета тлеет,
Короче, дотянуть бы, когда за окном посветлеет.

Мне луч солнца как парашют летчику при аварии, 
А то здесь позеленеешь от табака гари. 
И проснулся бы, это лучшей побег из тюрьмы, 
Ведь, не спастись в среде камней змеиной тьмы.

          2008
               
                Про корабль

Сквозь, горы волн режет корабль курс,
Порой, судорожно трясясь, получив, укус.
Океанская вода не медлит, подать месть.
Лишь, человек предварительно, покажет лесть.

Мой винт как смерч создан губить и разбивать,
В этом схож мозг, когда ему надо кровь пускать.   
А у авторулевого функций нет так много,
Если штурман, разумеется, не начнет думать плохо.

Дизелем судьба решается моя железная,
Клыкастой пасти тайфуна, не брезгая.
Хоть и скрежет корпуса от ударов борьбы,
Все ровно, не сменить мне курса и узды.

Капитан и вахта поворачивают часто бортом,
В сопровождении брани и напряженной аорты.
Но ведь, меня потопить, какой прок от шлюпки?
Не лучше ли подрегулировать все в рулевой рубке?

Пол вечности брежу воскрешающим доком,
Хоть бы, труб побольше заменить ненароком.
Ведь, кровоточат как вены ножом порезанные.
Что за бред? Кровопускание - лечение полезное.

Вроде, экипаж как насекомые ремонтом беспокоили,      
По идеи недорого шторма козни стоили бы.
Так в чем дело, волны вы мои грозные?
Морской водой раны вымывать гнойные?
   
Я скорей взорвусь от высокого давления котла,
Нежели плясать под грохот больного зла. 
Все  внутренности разрываются и душа уже вне меня,    
На проводке как на волоске держится, энергия, что-то щадя. 

Пусть, даже создан природную ярость пренебрегать.   
Все же, кто сказал, что должен уже погибать?
Может не совсем так уж параметры шалят?
Может у стармеха нервы сильно болят?

Подобрали же экипаж, словно мозг,               
Что заранее уполномочен на событий рост.
Оттого, и вся мощь как чушь дешевая,
Неспособна на самоуправление здоровое.
   
2008

                Про Венецию
               
Я не гордый брезговать заграницей,
К тому же сора с законом сниться.
Телевизир, всё зрение фашист забрал,
Но напоследок где деться показал.               

Очки нос норовят, всунуть в одно место,
Оттого, мысля, там застряла прелестно.
Не брезгую тайно к племени иному,
Все же братья наши меньшие, по лябому.

Но вот она и Венеция, или венец жизни что ли?
За такси три месяца воды да фасоли.
Ладно, пробежка целебнее выходит,
Тут только туалет по карману вроде!

Хоть фотоаппарат, он же телефон и все остальное,
Не изъяли за воздух, и намерение простое. 
Одно, хорошо наших как рыбы в прудах,
Правда, как на рыбном базаре мат на устах.

Но главное мафия на плавающих гробах.
Вроде, на гондолах, но после беседы хренова ох, как.               
Что вот-вот свалишься в гроб гондольный на века зря,
От цены и полного мочевого пузыря.   

Я только горю желанием посмотреть,
Да, церковь даже бесплатно не поглядеть.
Для эрудиции и, не много, для понта
Придется, после макаронами затариться плотно. 

Но красива, а эти, дворяне одно уродство. 
Повсюду с деньжищами, еще и не без скотства.
Ох, как коммунизм по вам плачет,
Посчитали бы вы в лавках не раз сдачи.

Ерунда все, без денег-та, лишь зависть кипятишь,
Будто профессия такая далась то бишь.   
Нет, коммунизм окультурил бы ей богу, 
Хотя бы сортир был бы доступен любому.

Куда не затаишься через пять минут русский
Обматерит, словно, я буржуа французский.
Видите ли, товарищ по фене ботаю тоже,   
Не одного отечество лагерем гложет.

Мне бы скорее вернутся, телек подкрутить,
Да, на щи ингредиенты доступные купить.
А здесь за уголовщину столько могут дать,
Что мочевой пузырь реально взорвать. 
                2008         

                Тринька

Эх, хоть, что-то можно купить в магазине?
А то, как китаец тешусь рисом в оказии.
Что сделаешь если доходы, только на проезды.
Но снимать угол, и общаться в подъезде.

На другое страна не предусмотрела в бюджете,
Лишь, свобода слова, вот и ужинайте дары эти.
А что говорить, когда не спавши, не жрамши?
Небось, Цицерон вкус оливки был знамши.

Вот, и лезут мысли самые черные,
Хоть, как от белой горячки, не белые задорные.
Поиграю в триньку, единственная надежда все же,
Мой компас земной без стрелки, да ну и что же?

Раздавай, посмотрим фарта перед или зад,
Ведь, я дотронусь, к чему не будь, так кричи мат. 
В темную иногда чудо дает от запора избавиться,
Да, и то когда выигрыш в карман направиться. 

Порой, вылезет исподтишка, три туза,
А в банке уже как не как подросла гора.
И как посыплются авторитета пятки да кулаки,
Что будто уже попадаю на родину в кресты.

Хоть бы не забыть по правую руку    
Давать, сбивать шулеру. Или как его, плуту? 
Все равно мне победа как марсянину,
Увидать папуаса, готовящего гадину.

Он гад может уже пометил тузов и шестерок,
Что прячь как детородный орган при минус сорок.
А в голове шестеренки идут в разнос,
Без маслица-та, нет сил, шевелить, даже нос.

Сто дальше, коль побуждают уже шутки,
Делать кому то в зубах промежутки.   
Мне на все наплевать сейчас с голодухи,
Могу потискать нагло, продажные груди разрухи.
                2008
   

                Про гитару

Разливайся нежным спасительным звуком
В такт душа сольется в тоскливых муках.
С ней луна сговорилась быть заодно,
Как же еще кровь не забурлила давно? 

Ну, обливай как теплым вином кожу,
Своей мелодией с бальзамом схожим.
Я пальцы хоть в кровь изрежу,
Но струнами пыл в сердце уравновешу.

Да, эх, эх, раз, да еще раз, да еще много, много, много раз.
Эх, раз, да еще раз, да еще много, много раз.

В кабаке взвейся как смерч народ
Не сравнить гитары чарующий плод.
Пусть хоть шут на шуте чечетку бьет,
Но не заглушат боль как аккордов черед. 

Через уши проникает звон в мозг,
Вытесняя старых неудач заноз. 
Так снаряд выбивает все на войне
Оставляя иногда контузию голове.

Да, эх, эх, раз, да еще раз, да еще много, много, много раз.
Эх, раз, да еще раз, да еще много, много раз.

Мне в дремучий забурить бы лес,
Там струны перекричат в груди порез.
Свети не свети луна одному мне,
Не с цыганкой так с гитарой оказаться на дне.   

Или прочь вырваться чертям на месть,
В омут тяжелее с гитарой лезть.
Да видать, не обдурить судьбы око,
Лишь побренчать нервами немного.

Да, эх, эх, раз, да еще раз, да еще много, много, много раз.
Эх, раз, да еще раз, да еще много, много раз.

А в чистом поле васильки, дальняя дорога,
Тьмой поросшая не знавшая Бога.
Одна надежда на перелив струн,
Которые лопнут через пару секунд.

А когда не будит чем звенеть,
Нервы натянуты, доиграть и допеть.
На краю пропасти хоть качнись,
Главное мелодия умаляю, не уймись.

Да, эх, эх, раз, да еще раз, да еще много, много, много раз.
Эх, раз, да еще раз, да еще много, много раз.

    2009

Меня повязали и не в третий раз…

Меня повязали и не в третий раз, 
Видно мусорам это премию с лихвой даст.
Взяли калашами прямо на квартире,
Буд-то с валынами не тренируются в тире.

Ты не бери на понт я тебя вижу на сквозь,
И все дела в туалет себе забрось.
Для меня хороший мусор мертвый,
Чтоб у братвы подогрев был плотный.

Шустрей отправляй домой или на кичю,
Подтошнил ты со своей дичью.
Там на на нарах обдумать многое надо,
Устал я бомбить разных гадов.

Я сам поквитаюсь с суками строго,
Что разлучили с красавицей моей снова.
Гулять бы еще и на дело ходить,
А не под автоматами на свиданке любить.

Закрыться напрочь еще, когда сказал, 
Философ Диоген мать его за ногу марал.
Все из-за них наши отбитые почки,
Которые носят до бедер чулочки.

Но посадить, то посадили, спасибо, 
Прокурору и народу, что как рыба.
Горазд он немой быть, когда его лютуют,
Главное, что его не арестуют.   
                Все сгустком крови стало по горло,   
Хоть в яму и землей сыпь проворно. 
Надень браслеты, цепь лопнет, 
Сердце о расплате сохнет.

Всю жизнь украл, выпил в тюрьму,
Но там, в хате новою песню спою.
Одно, лишь место вдохновение не убьет,
И душу блатняком разорвет.

       2009

Льет дождь, сгибая деревья и кусты…

Льет дождь, сгибая деревья и кусты,
Раболепие, напоминая, нужды. 
А ты с сигаретами и чаем во тьме,
Забыла обо всем, но не обо мне.

Последуй маляве отправленной много раз,   
Ведь, кашель твой слышен уже и у нас.
А мне еще хуже за решками дышать,
Когда промокшая вынуждена стоять.

Я все равно по сто шестьдесят второй,
Через восьмерик откинусь черти, какой.
Пойди домой, прими водочки,
Как на тельняшке будут в жизни полосочки.

Верю, согнули спинку до тошноты,   
Как сирень от дождя делает своды.
Но дождь пройдет, уйдет рана как от соли,
Лишь, мусорам не показывай боли.

Не по силе мне смотреть на тебя,
Душу рвет в клочья, разум, губя.
Вот-вот сосуды лопнут в глазах,
От того, что тонешь в кристальных слезах. 

Тебе бы в объятьях моих у моря,
Ласками забавляться, не зная горя. 
При солнце горячем и песке.
А не в надежде увидеть меня не вдалеке.

Но не порежет колючая проволока 
Наши чувства как снаряд облако.
Я скорей горло куму порежу,
Нежели получишь простуду свежую.

В светлом платьице стоишь вся на взводе, 
У ворот, где церберы бродят.
Так в разных местах вечность мечтать,
Встретиться на часок и гнев рока снять.

    2009
        Про автомобиль

Сквозь, грязь и воду мчусь,
Пулей, которой все равно вокруг.
Пусть, по дороге перекручусь, взорвусь, 
Заметят или нет на скоростях испуг. 

Коль, утопил педаль газа,
Придется, быстрее рваться к цели. 
И тут напрасна любая фраза,
Такой несносный, мой двигатель, на деле.

Эх, водитель может, сбавишь обороты?
Прошу, поршни не угробь ты от свободы!   
Мне главное подальше заехать, 
А не пламенем с оврага реять.

Стрелки индикаторов в красных полях,   
Будто, кровь в глазах напряжена.
Лишь, бы поврежденных их не заметил враг, 
Когда борьба за жизнь нужна. 

Я выжимаю лошадиные силы,
Зная, что потом ремонт неизбежен.
Но не я топливо давлю в жилы,
Тот, кто управляет небрежен.

Водитель не чуди, сбавляй обороты!
Прошу поршни не угробь ты от свободы! 
Мне главное уже до гаража доехать, 
А не пламенем с оврага реять.

Мотор орет как раненый боец,
Которого, старуха косой добивает. 
Но я то в конечную даль не залез,
Или проверка на прочность не помешает?

Меня экспериментальный смерти секрет,
Не впечатляет, без объяснений слов.
В конце концов, колесам вред,
На виражах выть, словно отстрел волков.

А тут еще ты не сбавляешь обороты!
Хоть колеса не угробь ты вне свободы!   
Мне главное уже куда-нибудь доехать, 
А не пламенем с оврага реять.

    2009

Про грузчиков в женском сумасшедшем доме   

Птички щебечут в летний день,               
Небо без туч до слез радует глаз.
Правда, иногда лупасят мордень,                Зеленые ветки в кузове нас.

Но подъезжаем уже к какому-то зданию,
За городом, естественно, чтоб меньше глаз.   
Может у нас как у профессоров познания,
Только, зачем грузить бутыли на показ.

Или учреждение, или дворец, или черти что,               
Нет границы, где размахнуться нам.
А это местечко, да с решетками не се, не то,
Аж идеи, ни какой вот те и срам.

Сад, здесь, конечно райский, однозначно,
Наверно, за решетками прячут семена.
Я бы в красоте етой покутил бы смачно,
Девки канкан вытворяли бы для меня.

И где начальство или хоть бутыли?               
Руки без работы вот-вот спать лягут.    
Надежда, на куш смылась, ли?   
Иль дома еще одна ко сну в туалете смоет тягу?

Мать вас так раз так, гад те в морду,
Это же зомби ядреней, чем в Голливсруде.
Высыпали из-за спины свою роту, 
Больных на голову не просто в смуте.

Я с перепугу и сам чуть как они не стал,               
А они с разных сторон нас обступили,
И все женщины, будто час расплаты настал,
А мы и литру даже не распили.

Мы есть хотим знать знание,
Где ваши в белых халатах укротители?
Не ешь те нас мы и так от недоедания,
Хоть бы бутыли поднять осилили. 

Но выплыла как подводная лодка,               
Сотрудница страшней ядерной войны.
Сразу поумнела и протрезвела людей сотка,
И на бутыль втроем, блей не блей, как козлы.

А что делать соблазнит какая-та,
А потом принудят вместе жить.
Так я лучше с нынешней хоть дурная та,
Всё же не c сего заведения, будит пилить.               

    2009

                Про смерть друга
 
Все застыло напрочь вмиг, вокруг,                Только, сердце кислород жадно глотает.
За того кто лежит в мерзком гробу,
Которого, еще пока не кто не закрывает.

Но это дурацкое «пока» когда-нибудь,
Всех рано или поздно добьет.
Пока дышишь, в чем вся и суть,
Наплевать, что время из пригоршней уйдет. 

Продула мертвого успокоенность насквозь,
Некуда не надо вечность спешить.
Лишь, впитай трупом, живых слез,
И хоть, что-то покажет как это жить.

Да, не закрывайте, не зарывайте еще его,
Песня не допелась, а он не допел ее итог. 
Не спешите прокалывать им, земельки полосу, 
Чтобы аорта ударила кровь тоски по лицу.

Душа где-то рядом, за мной стоит,
Слышно ее в глубоком смятении дрожь.
Все галлюцинация, завтра даст прикурить. 
Ну, окрысились на него врачи, и что ж?   

А мы стоим, словно слечь готовы сами,
Чтобы захлёбываясь, пить зелье медицины.
Но сейчас бросать землю дрожащими руками.
Когда на питье жизни не имеются силы.

Зарыли его, осталось крест установить,
Земля-это и есть мертвых легионы.                От этого моряков и тянет на суше кутить,
Там виноградники, где было трупов триллионы.

Так если закрыли, зарыли уже его,
И песня допелась, а он допел ее итог. 
И если прокололи им, земельки полосу, 
То ударит аорта кровь тоски по лицу.

    2009

Плывет лодка новая во мгле…

Плывет лодка новая во мгле,
Без грамма воды под пайолами.
Лишь, изредка у волнах в кабале,
Проверяется на прочность стонами.

Грести бы так, да по течению чаще. 
Надолго крепче был бы корпус.
Нежели полной бутылкой пропащей,
На дно и еще куда-то получить пропуск.

Но вот первые наконец-то дыры созрели,
Только рано еще топить в купели. 
Заделать бы напрочь прелость чем-то,
А не захлебываясь, терять лучики света.

Всплывать начинают уже торопливо пайола,
Не ходить по ним нормально впредь.
Хоть, бы до пристани добраться достойно,
А не полным горлом в судорогах сатанеть.

Пусть заделывается дыра на короткий срок,
И вскоре рядом еще нагло врывается.
Все же не пошло все к черту впрок,
А времени чуток и не кто не бултыхается.

Но вот первые наконец-то дыры созрели,
Только рано еще топить в купели. 
Заделать бы напрочь прелость чем-то,
А не захлебываясь, терять лучики света.

Да, видно из плохого материала лодка,
Первый шторм и увечья навсегда.
Будто бутылка в которой водка,
Разобьется, а содержимое не просто вода. 

Может кормчий тупил, повел не туда.
И весла бросались при течении небольшом.
Впрочем, показал много и все не ерунда,
А там не каждый плыл бы напролом.   

Но вот наверняка то дыры созрели,
Чтоб не пикнул, утонув, в купели. 
Заделай не заделай прелость чем-то,
А придется затерянным, быть от света.

         2010

Заглохло все для меня вокруг…

Заглохло все для меня вокруг,
Любой крик или стон слух не режет.
Лишь, как в мозг нож ржавый воткнут,
И капает гной мыслей все не реже.

Через месяц пустят пулю в затылок,
Чтобы вылетела душа вместе с мозгами.
Но лучше бы в лоб без предпосылок,
И побыстрее прелюдию кончить с концами.

Или задержаться еще на какой то срок,
Чтоб не было врагу и черту впрок.                Или все таки мчится все давно под откос,
А я цепляюсь за соломинку как за ящерицы хвост.

Вечностью ползет больное время,
Которому, лекарство летальный исход.
Вот-вот вены лопнут и польется с темя,
Крови каверзный вопрос на пол и в рот.

Стены в метр, вертухаев всех не передушишь,
Что душой пролезть сквозь решки?
Нет, срок как чахотку получишь!
И кадык судьи не вырвать уже в спешке.

Или задержаться еще на какой то срок,
Чтоб не было врагу и черту впрок.                Или все таки мчится все давно под откос,
А я цепляюсь за соломинку как за ящерицы хвост.

Быть или не быть, да конечно быть,
Посмотрел бы я на того кто ссучился.
Я быстро навсегда дал бы ему прикурить,                От неопределенности с финкой в спине бы мучился.

Но не новость мне корчиться сильней,
В ожидании, что вампиром высасывает кровь.
Свалилась бы нафиг любая новость быстрей,
Хоть и плитой, чтоб воскреснут был бы вновь.

И задержусь еще на какой то срок,
Чтоб не было врагу и черту впрок.                Плевать, что мчится все давно под откос,
Зацеплюсь и за соломинку, и за ящерицы хвост.

         2010

Полпути я может и прошел и прополз…

Полпути, я может и прошел, и прополз,
Весь в грязи и в слизи зловонных болот.
И от веток гнилыми ранами оброс,
Глянь, и вырвет не успеешь заткнуть рот.

А все же надо идти или уже карабкаться,
Сквозь, лес жаждущий тела перегной.
Пусть, в следующий раз полакомится,
Когда кто, то изволит из кичи спрыгнуть долой.

Мой мозг как льдом, напрочь скован,
Лишь сука мусорская в конвульсиях его растопит,
Исписанная пером, что как кабану уготован,
Капитальный убой, который кровью всё затопит.

Не поменяться же мне с ним местами в зоне,
Гляди и он припрется из кичи в блат-хату,
И напрасно, что ли я напрягался на этапе в вагоне,
Чтобы, рванул порох мести как надо.

Я все кишащие тварями болота пройду,
Будут они для меня как в саду пруды.
Не променяю пьянящую свободой тайгу,
Пожую охотней, вместо баланды грибы.

Там на воле чувствую печенью, заявлюсь,
Иначе, давно бы уже стая волков меня рвала.
Лишь, от лихорадки чифирем ободрюсь,
И прочь, от зоны как от девятого круга ада.

Хоть, бы мне не забуривать туда, куда не надо,
Дабы, заточкой кум-бригаду не положить.
Эти руки и так не отмоются от крови как вата.
Я удачу взлелею, как дочку стану любить.

Все же меньше мерзкий путь, как по змеи,
Что извивается и вот-вот, воткнет ядовитые зубы.
Так может я фраернулся, что бегу от этой земли?
А тайга приятней города как девушки губы?
             2010

                Про вола.

Заболел у меня как то шибко хребет,
Думал, дерево хрустнуло на лесоповале.
Но тепереча, появился под рогами просвет,
Это же на мне уйму километров накатали.

А я им не трактор как проклятый пахать,
Кончилось время эксплуататоров для нас.
Меня бы вообще в красную книгу записать,
И не на поле, а на сцену пригласить напоказ.

Мы крупно рогатые, итак перевыполнили договор,
Работать за бесплатно, аж стыдно перед Богом.
Нас надо в другие отрасли, хоть даже в хор,
Не хуже Пятницкого промычим как с последним вздохом.

Сколько брани в адрес моего рода,
Дескать, набрался, скотина или гуляешь скот.
А я от наперстка копыта сложу без рога,
И кастрирован, не зная смысла любви и ее плод.

Одно мне дело, хребтом для других обогащать,
Чтоб они пили, гуляли, и на спине танцевали.
Но нечего, я их революцией научу уважать,
А красный флаг, раздражая, вдохновит, чтоб знали.
                Что же выходит, мы так это, как мебель для интерьера,
Чтоб молчать, максимум мычать без благородства.
Но неограниченных, моей спины, хрустов карьера,
Уязвит их как обезьяну банановым господством.

Да, бляха, я с работы, когда домой приду,
Копыта и рога лаком натру, оболью.
На начальство и на все как верблюд наплюю,
И не постесняюсь, к урологу в очереди постою.

Пусть, в трудовой книжке грязь нальют,
А я пробьюсь не умом так рогами в балет.
И осанку, и подругу, живо, заведу, 
Не минотавра так, что-нибудь родит она мне.

         2010

              Про дела в эдеме

Сегодня день обещает, мощнее зной,
А чо ему не быть в Эдеме в Израиле?
Здесь, не Россия где от погоды злой,
Уши в трубочку сворачиваются в изобилии.

Естественно, голову и расколяет жене,
И тогда кричи матом во всю ивановскую.
А я в огороде ковыряюсь как червяк в земле,
В Эдеме, где курорт перед работой стахановской.

Я сказал внятно ей чертов раз:
Но не богаты мы, яблоки покупать,
Имея, свой сад где они пусть не напоказ,
А все же, да, есть, какой-то витамин принять.

Да, и на какие шиши собралась гулять?
Глава наш с земли отдачу требует, по-хлеще.
Тут как Эверест достигнуть, хоть бы кровать,
А не разгибаясь, хорохориться с тобой резче.

Ты мне брось свои роскоши штучки,
Вроде от ребра, а как пресмыкающаяся себя ведешь.
И увижу еще раз тебя с ним в отлучке,
Долго хлеб с водою у меня пожуешь.

А она мне: «мол, не кричать, не брехать, не звездить,
Не то, как дух святой не прикоснешься к груди». 
Что делать не как конкистадор же Америку глушить,
Вот, с гнилых яблок молча наливочку и чуди.

Связать бы тебя как туземку связывал пират,
Шоб поняла, ху из ху и мускул мудрость, не пустота.
Тогда, я не корчил бы рожу покорности как примат,
К тому же без ребра, а перед ним и без хвоста.

Но как назло ты из тринадцатого ребра,
Которое, грело мне больше всех сердце.
Все-таки доказываешь, что приметы и истерики, ерунда,
Когда на твоей груди удосуживаюсь греться.


    2010

Дождь льет не жалея нечего…

Дождь льет, не жалея нечего,
Но где-то розы, в саду освежаясь восторге.
Плюет он на прохожих и на все то,
Что загубило безвозвратно в пороке.

Освежиться бы и мне от знойной засухи жизни,
Дождем, как напитком в раскаленной пустыни.
Тогда мы бы поговорили без укоризны,
После, семи лет лагерей как в зловонной трясине.

Я весь срок нервами был воспален,
От мыслей,что как швартовы держат корабль.
По которым взбирались крысы как бы не был умен, 
Чтобы доесть, с тобой связи и памяти падаль. 

А был я как ножом связан с тобой,
Острее во мне, а рукоять в твоих руках.
И каждый день лезвие топило нрав свой,
А на пол капал кромешный смерти страх.

Так без надежды, в Тмутаракань ей видно далеко,
Седел я, зная, чем оправдаться перед всевышним.
Вот только как сделать тебе понятным то,
Что не был и не буду для тебя я лишним?

Ты полагаешь, как же не кощунство,всё бросить,
И принять мрачный удар в лицо сердца?
Но не ты располагаешь, какое судьба-сука просит,
Для своих щенят от гибели средство.
                И не я вправе рвать тончайшую струну,
Что своим голоском обезболивает душу.
Она и так рванина шатаясь, согнулась в дугу,
Когда ты в кровати шепнула мусору в уши.

Хоть залей, утопи теперь все дождь,
Не к чему мертвецам лучей солнца шелк.
Видит бог, жить даже как венецианский дож,
Я без нее, и золото бы презрел, и дворец бы сжег.

    2010


О звездах

Ночное небо надеждой озарило,
Холодной, падшей в одиночестве звездой.
И от нее все же не так на душе стало тоскливо,
На чужбине, на войне чужой.

А ей бы прикатится мне на погоны за все то,
Что сделал с головой и руками по братски.
Так на всю жизнь обвенчался я с ней назло,
Всем кто без нее шляется делком штатским.

Но на войне как на войне, все в двойне,
Только, грудь выстави сразу в тишине.
Не таким звезды сыпятся на погоны,
Им впредь, и с неба не увидеть их свет короны.

Упади она мне, лелеял бы как малышку,
Сквозь кожу брызнула бы черная кровь.
Она долго в печени коптилась, вызывая одышку,
От нее тупых приказов поубавилось бы вновь.

Приказ, хоть и есть приказ, да не тот,
Что отдается как проститутка: налево, направо.
Когда командует пара человек и господь Бог,
Я еще согласен исполнять как им надо.               

Но на войне как на войне все в двойне,
Только, грудь выстави сразу в тишине.
Не таким звезды сыпятся на погоны,
Им впредь, и с неба не увидеть их свет короны.

Я все-таки подожду ее леденящий блеск,
Слишком тщательно довелось за нее платить.
А звезда и не думает падать, тянет месть,
На все хорошее ей кисло ей бы как девке шалить.

Так метеорным дождем смеясь, падали звезды,
Лишь, бы упасть и за секунду изумить, и сгореть.
А в окопах нечего не осталось от роты,
Кроме лейтенанта звезд, что не способны тлеть.

Ведь на войне как на войне, все в двойне,
Только, все покоятся мертвые в тишине.
И им звездный дождь сыпется на прах не на погоны,
Не извиняясь, что не скрасил предсмертные стоны.

    2010


    О плене

Не шевельнулся не как и лениво затаился,
Нежный воздух на палубе как старый пес.
И ласкается, а в глазах тревога взвилась,
И не может растолковать новость, которую принес.

Но финита ля музика всем недомолвкам,
Не смог предуведомить воздух не о чем.
Как впрочем, судьба улаживает все по полкам,
Так и ему лишь глаза проветрить и утаить обо всем.

Но вот и ударил гром после затишья,
Точнее, выстрелил пиратский ствол.
И для кого-то вмиг настала тема лишняя,
О деньгах, о родных, как и гроб или камзол.

Хотя, еще недавно был смысл, стремление,
Вырвать у жизни побольше дорогого.
А пуля за раз охладила, бросила в забвение,
А в принципе спасение от ада готово.

И они, поставив остальных к алой переборке,
Как когда-то коммунисты ставили без разбора.
Просматривали мы жизнь как кино на перемотке,
Чтоб не просто так ахнуть от пули, от вздора.

Но в жарких странах пиратам и мусульманам,
В чести изорвать в клочья для джихада.
Так, что браток изволил пожить паном,
Тогда могила шибче, жадно будит рада.

Однако может смерти ухмылка краше?
Чем в плену вдоволь насмотреться ее,
Гнилых клыков оскал и даже,
Звать ее, чтоб вместе допить крови питье?

Так значит, одна дилемма, опустится или нет до дна?
Тут Гамлет не притворялся бы с какой-то целью.
Очевидно колыбель, и в конце гроб, неспроста.
Они нужны,чтоб приготовится к вечному на дне забвению.

               
       2010


                О плене (продолжение)

Затерялась, загуляла моя скромная удача.
Плохо, что ли с ней я обошелся или обидел?
А она вовсе не девица от капризного плача,
Колоть мне сердце, желудок, чтоб о ней бредил.

Видно, шляться, ей с удовольствием, в дали.
Там удачи повышают квалификацию и отдыхают.
Правда, мне приходиться гнить где-то в Сомали,
А рядом друга уже Ангелы прибирают.

Но лучше бы Ангелам сразить демонов,
Закапывая их усердней лопатой, не арфой.
Или я останусь и голыми руками предано,
Разобью их, и «калаши» не прольют крови алой?

Оно то может и благородно в бою гибнуть,
Только, в трюм корабля как бы пирата сманить?
А там жара, словно в аду, в котел нужно подкинуть,
И отпраздновать, когда нового грешника придется варить.

Не поманить же их, пленному, Американскими,
За убийства, издевательства, проклятыми долларами.
Америка, впрочем, параллельно с делами пиратскими,
Бюджет, почему-то не занижает, пиратскими харями.

В Европе кризис бушует годами,
Как война третья мировая, но без крови.
Хотя, Америка тоже пострадала, как и мы сами,
Только, мы вечно так, а они раз на хлебе и соли.

Нас освободить за пару часов не проблема,
Ведь, пираты та же босота, только африканская.
Но видно НАТО, ради нефти может, бомбить смело,
А в иных местах, у ней работа невыносимо адская.

Но харкающая кровью дышит надежда,
Не хочет, сгинуть чужестранкой в дикой стране.
Какой-то эликсир ищет в потемках небрежно,
Мол, вдруг бросят выкуп, дабы не страдать на жизни дне.

         2010

                Конь

Сквозь тщеславную пелену едкого тумана,
Среди дьявольски глотающей пасти болот.
Лишь цветы, да и то впрочем, дурмана,
Липнут, к моему коню, пренебрегая, подков.

Мне бы прочь еще быстрее из смрада,
В галоп коня гнать, чтоб искры летели.
Но и как бы шею не свернуть с бравадой,
Когда, лучше бы вмести водой напиться сумели.

Но вот еще тебе кнут, в кровь изрежу,
Коль шагом верная гибель обоим.
Лучше песни глотку отдавлю, перережу,
Чем перед волками покажем, что нечего не стоим.

Я коня все равно обязан напоить, накормить,
Ему и так досталось не за, что кнутом.
Или это он послан, душу смертью обвить,
А я понадеялся в райские ворота с ним напролом?

Вот и сейчас, вроде в кущах дурмана,
Мне все же лучше, чем от беды водой отмываться.
А конь не притронется, ждет овес или стана,
Пусть я, мол, к свинству рад стараться.

Но вот еще тебе кнут, в кровь изрежу,
Коль, шагом верная гибель обоим.
Лучше, песни глотку отдавлю, перережу,
Чем перед волками покажем, что нечего не стоим.

Вижу еще миг, и я обречен, быть под конем,
Корчиться, приготовляясь, делить угольки с чертями.
Я его ждал, проблесками надежды был пленен,
А он ее вместе со мной к гибели приковал цепями.

А тут и волчьи клыки с гнильцой кровь мешают,
Причем, его первого слуги смерти в путь оформляют.
Дешевый конь, его и костей даже не обглодают,
Зато не возился с ним, когда, туда всех нас отсылают.

Но вот еще и тебе волк кнут, в кровь изрежу,
Коль с конем или без, верную гибель мы роим.
Лучше песни глотку отдавлю, перережу,
Но волкам я покажу, что что-нибудь ты и я, да стоим.

          2010

Пол часа до атаке, а я с корешом в засаде…

Пол часа до атаки, а я с корешом в засаде,
Что-то рассказывал, из кожи лез, слова растеривал.
И тут раз ляпнул про власть, и о каждом гаде,
И последнею пару патронов у виска примеривал.

А в окопе сыром, в прожженном и ледяном,
Что в могиле, небось, получше, поспокойней.
Я спросил у кореша, лишь об одном простом,
Сколько патронов,надо, чтоб в аду быть достойней.

«Поживем, браток еще не это самое поверь.
Я этих чурок, тьфу и сам очередью погашу.
Ты встревай иногда, ну время боя там замерь,
А потом покурим, добренько, их анашу».

Но, коль так, то отсрочим мы души свои,
На сковородках чертей, мы пока яичницу пожарим.
Тем более ты и командир, вот кровью их и напои,
И вдруг доверился, хотя давно этим мозги не парил.

И вот пошли мы как бараны к новым воротам,
Рвать пулями чуть ли не Дудаева и его сброд.
Грудь выставили как чекисты с понтом,
А он сука не разу не выстрелив, побежал козлом в огород.

Ах ты, тля понятно, для чего волосы у тебя вьются,
На башке жида они как о хитровыплюнотости сигнал.
Иуда тоже продать решил, и пусть все плюются,
А жаль, что после Гитлера, конвейер смерти вашей встал. 

Он мне сверкнул нож надежды, а потом пырнул,
По рукоять ржавого лезвия, не брезгая, и провернуть.
А я среди врагов не ему, не кому не смекнул,
В морду плюнуть как кислотой, чтоб очертания не вернуть.
 
Но лучше песни руки, ноги обрублю, потом сожгу,
Заодно струны перегрызу, грифом спину чесать начну.
А на шеи сосуды порву, кровью рожи обгажу, и похахачу,
Но каждую мразь четко за живое смело возьму.

    2010

Слышу, в троллейбусе поливают помоями…

Слышу, в троллейбусе поливают помоями,
Как из ведра на лысину мужичка русскими словами.
Его дверями шмякает, вдобавок все стоя мы,
Взглядом, сжигаем, будто боги забавляемся червяками.   

А я вякнул, ведь вчера сам хребет дверями чесал,
И зарплату оставил, на которую куртку новую не купить.
Так, что порезанную куртку ношу, точно дом мой вокзал,
И смекаю, может с мужичком горькую на финал распить.

Я в контратаку попер нахрапом как когда-то, 
Кронштадт опомнился и на коммунистов повалил. 
Вот тут менталитет наш и начал, топтать как гада,
А кто-то крикнул, в люк его ежели гонор свой не охладил.

Господа, я лишь сегодня как на Олимпе среди вас,   
Будто в высокий сан был произведен, в начальники.
А вчера тоже как цапля в тамбуре в низах как свинопас,
Гадал, если не вытолкают, то языки пожгут как паяльники.

Мне в ответ:«да ты стоишь, среди нас заткнись мать твою,
Иначе, вдвоем там как гладиаторы окажитесь.
Колеса под нами не согнуться не утаю,
А вот вы не наплюете, на него на бордюре оба рассядетесь».

Лучше поседеть чуток, чем видеть, как друг дружку едят,
На нарах или под ними, или на воле, всё на один лад.
Наверно, от татар этот наследовали мы ген и обряд,
А европеец как-то только лишил узкоглазии, нас гад.

Здесь, теперь, точно в России, Каин завалил Авеля,
Все на другой земле сатанели, а мы у себя всегда.
То-то мы и были дольше всех обезьянами Дарвина.
Чтоб как филиппинцы кроме бананов не знать не черта.

Вот, остановка моя, дайте пройти, на работу опоздаю,
А мне говорят: «черт с ней с работой пошли мэрию брать»!
Но тут я очнулся, на тротуаре юшку с носа глотаю,
А лысый мою бутылку там падла рассматривает тать.

    2010


             Про одну вечную борьбу

Растворилось небо и как гром ворвалось,
То что не хотел, не ждал и забыл слегка.
Но молния сверкнула и беда проголодалась,
Лезвием блеснуть мне прямо в глаза.

Я к примеру может и точил свой клинок,
На всякий случай кровь кому-то пустить.
Или в бою и после шмякнуть могильный венок,
Да, так, что бы как змею своим же ядом убить.

Что ты пятишься, не дергайся дурацкий конь, под мной,
Здесь и так сабля не берет даже змеиный хвост пустой.
Мне, хотя бы удержатся в седле, пока яд не вольется в сердце,
И черт с ним, что без коня и сабли, куда то придется деться.

Все как люди, а я в картине, в таинственной мути,
Не в силах напрячься, изловчиться на пределе,
Чтоб, с виду как икона блистать, силой в сути.
И олицетворять, не только схватку со змеей на деле.

Тут точно иным оружием пробовать надо.
Что за толк махать железом, когда конь, вот-вот, рухнет?
А все же копье, что Христа убило когда-то,               
Дьявольское, что-то точно им проколотое уже не ухнет.

Что ты пятишься, не дергайся дурацкий конь, под мной,
Здесь и так сабля не берет даже змеиный хвост пустой.
Мне, хотя бы удержатся в седле, пока яд не вольется в сердце,
И черт с ним, что без коня и сабли, куда то придется деться.

Что же это, копье мне на картине заменят?
А я так и буду без передышки упражняться?
Ведь, наяву мне маяком кончины так посветят,
Что яд забурлит в венах, и придется прощаться. 

Икона, лишь, благоухает победой Георгия,
Так как и сейчас дьявольская змея врасплох жалит.
Ей однобоки в качестве еды: вы, любые орды и я,
Замахивайся или нет копьем, а все ровно с коня свалит.

Что ты пятишься, не дергайся дурацкий конь, под мной,
Здесь и так сабля не берет даже змеиный хвост пустой.
Мне хотя бы допеть, успеть, пока яд не вольется в сердце,
И черт с ним, что без коня и копья, куда то придется деться.

         2011

                Про беду

День бредет чередом своим пустым,
Без намека дурацкого на доброе или нет.
Лишь, бы вьюгой мысли манером лихим,
Натолкнуть на гадюку беду, пуская яда секрет.   

Мне ее не знать бы век, хотя бы до склона лет,
Но сверкнули ее уже клыки, сломить без слезы.
Как не скрывался бы от нее надежды свет,
Все же дунули в затылок ледяные ее ветра псы.

Подглядела она меня, ухмыляясь от удачи,
Когтями впилась в почву, не адекватно веселясь.
Видно, давно как волчица воет, плачет,
Без жалкого подранка, на травке одной кормясь.

Так беда взлелеяла свою надежду на меня,
Долгий путь, проделав повстречать для зла.
Ее колена едва держат, а она зубами звеня, 
Жаждет, как только споткнусь, испепелить дотла.

И вдруг нервы выдали в тиши, в темноте,
Я им как табуну лошадей на волю ворота указал.
Видел бы кто-то беду мою, с сильнейшим ядом на языке,
Сразу последнею рубашку откупиться бы отдал.

Во общем, я стал для нее как убийца ее дитя,
Всюду мостит как ни капкан так яду в стакан.
Слишком быстро, чтоб не удавился ненароком я,
Как путнику доливает отраву и гниль в жбан. 
               
Но по горло дошло яд, отрава, денатурат,
Все скитания, смрад, болезни, вонь, худоба.
Испугалась по детски беда как на передовой солдат.
Пошатнулась и задумалась, чуть жива, вся слаба.

И тут мне жалко стало ее, породнились ведь давно,
Хотя, сам лежу как под гранитной плитой.
Шевельнуться не рискую и кровь как вино,
Только, вот весь единственный почему-то злой.

             2011


                Про родину

Плывут по реке кораблики старые как жизнь,
Хотя, иногда радуют душу свежие суда.
Здесь когда-то древние греки бросая моря синь,
Куролесили без мысли, что потом корни пустит беда.

А она разграбила и свое, и чужое, не думая, передохнуть,
Там уже давно воровать и глумиться над своими в чести.
Родила в подворотне она ублюдков, не забывая, хлебнуть,
Водки русской, чтоб накормить всех всласть от груди.

Не кричи, что скотина такая есть страна странная,
Мне родины уродливость дороже чем воздух и кровь.
Плюет родина-сука на своих щенков пьяная,
А нам бы еще усилить к шлюхе-красавице любовь.

Большинство людей грызут объедки десятков лет, 
Минувшей давности западных стран до икоты.
Все свое пропили, что войной награбили на век,
Не забыв поседеть в ГУЛАГЕ уменьшив родине заботы.

Сейчас развалины коммунистов или демократов,
Не решит не кто как собрать или до разламывать.
Одно ясно, что кто глава у руля, еще вчера был братом,
Сегодня заворуетсь, так что родину побрезгуешь оплакивать.

Не кричи, что скотина такая есть страна странная,
Мне родины уродливость дороже чем воздух и кровь.
Плюет родина-сука на своих щенков пьяная,
А нам бы еще усилить к шлюхе-красавице любовь.

У нас придумали, только, работать над строительством,
Какой либо науки или искусства без стимула за гроши. 
Просто так сочинить и сгинуть как за вредительство,
Хотя после возвеличат, признают, что не место было в тиши.

Все, что талантливо, было не по карману стране,
Ну, голодна она на халяву, что же мордатость просто так? 
Уродине нашей нельзя не быть как не на стакане,
Перепугается ненароком и случиться инфаркт.


2011


                Деньги, кровь, пот

Внутри, во сне иль в реальности, гематома клокочет,
Видимо, как зверь когти ярости глубже точит.
А все же гематома безденежья вот-вот заржет,
Ей весело когда денег нет, вот она поголовно нас и жует.

Деньги вечно кожу с мясом с шахтера например сдирали,
А моряка сифилисом в пьяном бреду заражали.
Зато у магнатов все четко на здоровье доходы процветали,
Видно, семьи бедняков в это время, за что хоронить не знали.

Так к примеру в поселке люди с клочком земли,
После сорока лет на гроб откладывают не тайно от семьи.
Ведь, рождается человек, чтоб болеть мучиться и умереть,
И если заработал деньги, во хмелю зачинает смерть не тлеть.

Многие заводы, порой с сумой иль просто насильно,
Как стадо гнали, маринадом лукавства заливая, обильно.
Что в итоге, как деньги изначально, все святое глушили,
Так и впредь, они вино триумфа пьют, дабы мы гнили.

Деньги, словно, яблоки в эдеме, людям зло творить,
Не успокоятся никогда, кости с мясом для гибели соединить.
Вроде, и бумажки они, и сами их кромсаем тонами,
А без них или с ними, как от головок мака дохнем со стонами.

И попробуй отбери, хоть мелочь у нищего на водку,
Сразу же всеми муками ада проклянет и младенцев в охотку.
Так же и яблоки в эдеме, потом деньги от дьявола нам,
Который, отдыхая, не сомневается в фиаско не на грамм.

Но главное не сумеет, нынче кто-либо не сгинуть без денег,
Брата брат как раньше, прикончит как рыбак рыбу в сетях.
Хотя, рыба в голод даже для желудка лояльна, полезна.
Но сытый не поймет, зачем войны, когда так прелестно.

Но вот идет перелом гангрены нищеты среди нас,
А в конце чистка как в подвале от насекомых в раз.
Не пожалеют те кто побогаче дихлофоса на всякий смрад,
А уцелевшие с горя помянут и напьются в драбадан.


         2011

Ключ вонзился как нож в масло…

Ключ вонзился как нож в масло,
Безропотно глотнула машина бензин.
Любая тревога послушно, в миг погасла,
Словно, от водки ком нервов уже мним.

Заеду я на колесах с комфортом и ревом,
Мотору иногда всласть подымить.
Впрочем, и мне в охоту легкие и нёба,
Дымом сигарет от проблем промыть.

Но, черт возьми, а он рад стараться,
Продырявить мне расширительный бачок.
Мало того, что водой не где набраться,
Так и без курева вместо мыслей волчок.

Осталось одно дело: зайти в кабак,
Русский и за рулем в нем по привычке.
Вот только зашел, а он как тюремный барак,
Где люди, водку лакают подобно водички.

Сразу слышу, «иди прямехонько сюда»,
И улыбка черной гнили мелькнула,
Да мне смотреть в дверях паскудно туда,
Желудок от перегара тумана крутануло.

Кто как мертвец костями скрепит,
Кто и вовсе мертвецом в луже не шевелится.
Одно точно, что если кто-то не подпит,
То старую официантку насадить метиться.

Вдруг заорал пришиблиный малый,
Что-то подобное песни или это он от боли.
Тут и я ему «где воды набрать обычной самой»,
«А в ответ покупай водки волей не волей».

«Мы здесь как в братской могиле,
Ждем, чтоб как катком нас с навозом смешало.
Ждем, чтоб и имен не было в помине,
Не дураки, все понимаем, что властям надо».

И я с водкой в охапке дверью швырнул,
Залью ее в бачок, благо мотор русский,
Я педаль газа в полу усердно гнул,
Что и курить не было времени табак гнусный.


           2011

Мы кровь шмякаем в сапогах не по размеру…

Мы кровь шмякаем в сапогах не по размеру,
Ступни скоро до кости сотрутся,
Хотя, командиру наплевать на солдатскую потерю,
Ему, лишь бы с издевкой на нас замахнуться.

Шаг за шагом, вперемешку с кровью вдавливаем,
Поглубже горечь бед своей родной земли.
Но, не только ноги в сапогах раздалбливаем,
Земельке тоже бока мнем, вблизи и в дали.

Мы шагаем и шагаем, разжижаем и разжижаем,   
Что же ежели ноет поясница родной земли?
Мы параллельно мозги свои расплавляем,
А на нивах воронье глумится в чести.

Кто решил, что наша земля не изнывает?
Ей как оборванцу наливают, но все тщетно.
Так значит, кирзовыми сапогами не кто не напрягает?
А в бою так и вовсе, аж заходятся не убить метко?

Батальоны, сапогами ее по роже, по роже,
Все равно, земле не встать с четверенек!
Слишком долго поили ее, может,
Или пора как то разбудить, вымазав веки в хрене.

Мы шагаем и шагаем, разжижаем и разжижаем,   
Что же ежели одна истерика у родной земли?
Мы параллельно мозги свои расплавляем,
А на нивах воронье глумится в чести.

Но что-то екнуло в сердце, и нечем плевать,
Ведь, земля эта с детства людей кормит.
Овощи, фрукты, хлеб и прочее, имеет мать,
Забыли, что одно мы целое и одно портит.

Или стоп. Не вскормила ли она и начальство,   
Что чуть, что на помойку нас швыряет?
Не умнее ли оно от обильного яства?
А наш мозг хлебной водкой разжижает.

Вот и шагаем и шагаем, разжижаем и разжижаем,   
Что же ежели одна отрада у родной земли?
Мы параллельно мозги свои расплавляем,
А на нивах воронье глумится в чести.

    2011

Про смертную Высоцкого

Плита придавила, сердце умоляет, хочет лопнуть
А плита как гранитная, но прозрачная как слеза,
Буд-то насекомое ботинком брезгая топнуть,
Что-то рассчитало раздавить, словно жизнь пчела.

Пчелиное жало выманить, поглазеть, поиграть,
Решили силы черти какие но не тупые, простые.
Я им видно стихами-монологами натолкну на Грааль,
Не могут, значит иначе высшие разумы добрые и злые.

Только судороги как цунами по телу проходят,
Вслед как шаровую молнию грудная клетка раскрывает.
И уже слышу, как родственники горсти кидают, воют,
А мне в яме как тот же Грааль горизонты раскрывает.

Но как из болота врачи «склифа» шприцами выцарапывают,
Тут же мне «Володя в тебя в сороковой раз жизнь вдувает,
Твоя дева Марина как наложница у смерти вырабатывает,
Спрыгивай, подшейся, а то сто жизней не у кого не бывает».

И так еще много, много раз сердце с мозгом заодно,
Отдохнет, напишет, проорет, где-то сыграет,
Потом как белка в колесе намотаюсь, сбившись с ног,
Да и еще раз судьбу как в карты кто-то обыграет.

Все песни бы разорвал, и сьел дня не жалея,
Лишь бы запить водой меняющей судьбу.
Покашлял и как от кошмара, проснувшись, краснея, 
Не задумываясь не жалел бы, что писать не могу не гу-гу.

А они в ряд под «баньку по белому» пошли ершась,
Требуя и чтоб «грусть мою, тоску мою» везде орал,
А согнут над крестом Христа значит, не удалась,
Моя ноша для него чтоб ему хоть как-то помогал.

Все же жизнь натуральный алфавит, я где-то в че, ше, ще,
Уйду летом в малиновом плаще, наоборот рождению.
Не поверят, что Гамлета сыграю! что тяжелей из всех вещей,
И в том же костюме улажусь как в колыбель на погребение.

                2012

Про смертную агонию, когда вместо ангелов черти забирают Высоцкого (продолжение)

Закружились все мысли как на винт намотанные,
Все накопившиеся как трепонемы во всех органах.
Их кидает, а они снова легионы томные, но обглоданные,
Бессмысленным существованием, смерти проданные.

К ним кровь параллельно птицей в клетке бьется,
Лопнуть в сердце, в легких, в печени, в мозге жаждет.
Короче, судороги агонии и их хозяйка уже плетется,
А с ней вроде толпа чертей спецов по ядам уважит.

Но вот опять ангел мой кукольник, наставник или друг,
Точно не разберешь должность его да мне и однобоко.
Взял уже и не тихо так, да как вошел в чертов вкруг,
Что сразу пульс пропал как канатоходец с троса.

И поднялся весь рой стихов-монологов бурей,
И в щелк, оглушающий вверх мук каждой пронеся.
Семьсот подлинно рубило до бреда до дури,
И хрустнул, сосной надломился, на века улегся.

Крикнул ангел или тот, кто за него, темный какой то,
«Володя я за тобой как в песне не пройдет и полгода».
А эти тянут с клыков желтая слюна, взгляд злой тот,
Что парой значит усталость грабежа всякого сброда.

Все  по песням «Ну нате, пейте кровь мою, Кровососы»…,
Только нагайки нет, стегать, погонять, кричать загонщикам.
Просоленное загноилось, бабами ягами, души папиросы
Вот только жаль Христа и других поэтов сообщников.

Главный черт мой черный человек яд в вены и глотку,
Лично пустил и, улыбаясь, прищурясь сказал:
«Вас в последний раз укололи дали водку,
Затем чтобы вы мучились вечно» но на что-то намекал.

И выронил листик, а на нем: « Володя, ты полжизни мучился,
Потерпи еще столько, хуже не будит, я все устроил.
Дома ждут все, на работе ты как Пушкин на века удосужился,
Когда другой заменит тебя, ты будишь девственно, спокоен.

                2012

                Про любовь еще раз

Когда увидел я тебя просто и воровано,
Задрожало как от высшей силы все внутри. 
Сила разрушала горы, острова не хлопотно,
А я ей как комар сам по себе сбившийся с пути.

Парой путают, будто я кровью насытившись,
Заработал пятно или жирную точку.
Путают, что мол ты от атаки и прыти держись,
Иначе в бутылку как в бутырку в одиночку.

Но с первого взгляда решил ее завоевать,
Завоевывают же страны, а я за нее продал бы.
Все осточертело, на любого было плевать,
Лишь ее кружева на ложе целовал бы.

Вот тут кто-то или что-то возроптало,
Пришли теплого с постели взяли.
«Забудь. Так надо» она, правда, написала,
На сигарете, что лучше, когда ее помяли.

«Еще хорошо»- сказали, »что хоть так,
К лучшему и баста, ведь живой пока!»
Десять лет бредовый тифозный барак,
Точно схоронили, и мытарства сполна. 

Так рана на коже и на сердце коркой бра*лась.
Лечил спиртом, чтоб долой все ее следы.
А когда зарубцевалась снова разорва*лась,
Словно за десятку зим не пустил и слезы.

Порог дома не успел поцеловать жадно,
Как когда то кружева ее белья белоснежного.
А моя дама в брильянтах все нарядная,
Щебечет, «прости я твоя», умоляюще-вежлево.

Все что ночами думал, надеялся, ждал
В раз кануло в лету ее пьянящим ароматом губ.
И одни кружева и молочную кожу вкушал,
По реке Леты плыл спокойно как труп. 

     2012

О любви не много

Помню огненно, схлестнулся наш взгляд,
Как горы раскрыли случайно жерла.
Земля вырывалась нервно из под пят,
А мечты, надежды соединились безмерна.

Словно мозг деталь не достающая для корабля,
С другой такой вместе четко всецело,
Понесет не под парусом, на крыльях веселя,
Чтобы с высоты, падая, не уцелели.

Так если летим еще пока, наслаждайся милая,
Не то скора падшие напьемся вдоволь брани,
Не суди и не осудит прокурора рука ретивая,
Что при рождении и смерти ухмыляется в тайне.

Срок закончится, попробуем как то снова,
Хотя кто летал, не поползет сердцем радуясь.
Как в песне не выкинешь не нужного слова,
Когда  испил чашу неволи без блата яств.

Как в песне «когда я вижу сломанные крылья,
Нет жалости»…, но есть ра*зума расчетливость.
А расчет гадиной не ползать от бессилья,
Не родит в голове девка-извилина находчивость.

Так если летим еще пока, наслаждайся милая,
Не то скора падшие напьемся вдоволь брани,
Не суди и не осудит прокурора рука ретивая,
Что при рождении и смерти ухмыляется в тайне.

Но что если подхватят нас воздушные потоки,
А лучи  солнца хоть навек скройте.
Все утопите, сожгите, выпейте все соки,
Но покровом брачной ночи покройте.

И что если поднимет еще выше воздух,
Пусть даже посинею я без него в легких,
Все же скажу, даже боясь, что тот  прост дух,
Если пик импульсов любви делает мертвых.

Так если летим еще пока, наслаждайся милая,
Не то скора падшие напьемся вдоволь брани,
Не суди и не осудит прокурора рука ретивая,
Что при рождении и смерти ухмыляется в тайне.

                2012

Про певца  в контратаке палками по х.ф. Утомленные солнцем 2: Цитадель.

Свистят пули над головой в прозрачной душе,
Душа будто и есть все тело перед смертью.
В ней отчетливей зияют запятнанасти уже,
Плевать ей, что многое былое готовилось к зверству.

Родные пустят слезу и она сквозь землю,
Дойдет до нас в ней и на миг оживит, согреет.
А счастливчикам она как на головы петли,
В укор зерно сомнений тыловой крысе посеет.

Эх, ты песня удалая, не заткни нам сердца и рты,
Лейся как отрава в нас в такт пульсации вен.
Эх, и стерва же ты, и души тебя, а жилы не пусты,
Все равно надсадно орешь, отгоняя смерть всем.

Нас погнали пастухи на ворота поглазеть,
Оторвать бы им руки, надоело хлестанье.
Руки-крюки на курки нацепили и а ну бдеть,
Чтобы бараньи наши умы не пробудили сознанье.

«Цитадель и высоту под истерику пулеметов,
Вы взять должны душами, спиртом, папиросами».
Но в них еще и родители, дети, жены идиотов,
Что показались правительству червивыми отбросами.

Эх, ты песня удалая, не заткни нам сердца и рты,
Лейся как отрава в нас в такт пульсации вен.
Эх, и стерва же ты, и души тебя, а жилы не пусты,
Все равно надсадно орешь, отгоняя смерть всем.

И под вой снарядов или слуг смерти агоний,
Улыбнулась толстая жена вся в чистой красе.
Дом гнилыми дверями, покалеченные кони,
Все на подсознании как на ладони в естестве.

Ты шагай как по морю, не бойся братушка,
Пьяным оно по калено и Бог усердно оберегает.
Вот только грудью не щеголяй как петушка,
А то пьяный проспится, а дурак некогда уже не погуляет.

Эх, ты песня удалая, не заткни нам сердца и рты,
Лейся как отрава в нас в такт пульсации вен.
Эх, и стерва же ты, и души тебя, а жилы не пусты,
Все равно надсадно орешь, отгоняя смерть всем.

    2012

Про дружбу подлинную с песней, а не с человеком.

Снова сердце в ком сжалось резко, и впрочем рутинно,
Может извлечь хитрые иголки, сросшиеся с ним заодно?
Или еще рано следы ржавчины от них искать ретива?
Чтоб время сквозь пальцы ядом змеи капало в бездонное дно?

Все-таки песню под гитару гораздо надежней, нужней,
Исполнить как солдату штрафбата без патрон атаку в лоб.
Вдобавок о кровавых бедах крикнуть сильней,
Которые казнью жизни обрекались на религии слом. 

Чуть сильней голосовые связки не подведите, но хоть сорвитесь,
Я песню не спев, как в омуте на дне, долго быть не смогу.
Потерпите, как легкие без кислорода, на бухаясь, не разорвитесь,
А я тогда аккорды и слова на чистую воду выведу и проору.   

Принцессу удачу как розу зрею, срезаю, по временам,
А в итоге истощив куст, отсчет гибели включиться,
Ладно, судьбе строю, панихиду не спою,а мыслям ослам,
Ведь, иначе тоже мозг без таблеток удачек сплющиться.

Кто сказал, что индеец ропот к комфорту поднаторел?
Не визжит: свинья праздник у нас, и водка ежедневная.
А состарился для песни и здоровьем от ядов поплохел,
Гадай, когда схоронят беды, чтоб не смотрел гневно.

Чуть сильней голосовые связки не подведите, но хоть сорвитесь,
Я песню не спев, как в омуте на дне, долго быть не смогу.
Потерпите, как легкие без кислорода, на бухаясь, не разорвитесь,
А я тогда аккорды и слова на чистую воду выведу и проору.   

Принцесса удача, справедливой смертью, не от рук демонов,
К лику святых в новом храме Надежды была причастна.
Вот только, преступления смылись слегка, времена,
И не пеняй, что в экономическом плане жизнь несчастна.

Войну иногда выигрываю любую: смертями, бабьем, детьми.
И завоевываю намеки удачи, кроме ценных не простых.
Жую рутины хлебец, под хмель, обматерив всех на пути,
Ведь, не интеллигент судьбы, когда вижу тупых и дрянных.

    2012

Про дружбу подлинную с песней, а не с человеком (продол.).

Плевать, что за мысль, причем нормальную или любую,
За частую в грязь втопчут лицом, пузыри пускать.
Дескать «выдумал, а мы тут околесицу несем тупую,
Да наш возраст, уже не имеет право ложь источать».

Мне не на плевать, зато на безрассудство гнилое,
Чтоб в унисон гноем тупиц, веселясь, заливаться.
Хотя, что возьмешь если слабоумие ленивое, злое,
Только и умеет в этом лениво и тупо развиваться.

Ух, запеть бы четко, громко, да не знать проблем,
Хоть песни не запретили еще пока как сердца бой.
Я струны как нервы порву, глоток воздуха съем,
И выблююсь свинством, а потом под мою песню зарой.

Лучше песни поклониться, довериться, чем человеку,
На закланье агнца понесет он вприпрыжку всегда.
Так две тысячи лет закололи копьем, назначив веху,
Что указывает каждый век убивать поэта как скота.

Мне перелив струн милее красавицы прелестной,
Лишь когда то она беспощадно парализовала мой мозг.
А товарищей советы или даже деньги с наживой лестной,
Вмиг растопчу за эйфорию от песни и ее лавинный рост.

Ух, запеть бы четко, громко, да не знать проблем,
Хоть песни не запретили еще пока как сердца бой.
Я струны как нервы порву, глоток воздуха съем,
И выблююсь свинством, а потом под мою песню зарой.

С времен Авеля еще был нескончаемый раздор,
Каин первый решал, скрупулезна, убить или не убить.
А вот песня, если и убьет так после нее хоть мор,
Уж очень сладость яда губ ее хочется продлить.

А друг предаст всегда как брат Каин, Апостол Петр,
Не искоренить сущность людскую, тупую как баобаб.
Но под музыку с песней и с кинжалом в спине бодр,
И отрадно, что становишься по детски, мертвецки слаб. 

Ух, запеть бы четко, громко, да не знать проблем,
Хоть песни не запретили еще пока как сердца бой.
Я струны как нервы порву, глоток воздуха съем,
И выблююсь свинством, а потом под мою песню зарой.

    2012
               
Про гитару и человека, который продал за нее все.

В первый раз, когда звон струн проник в меня,
Так еще умеет молния попасть всевышним в кого то.
Идентичный заряд, пронеся судорогой, словно, петля, 
Что удушит, коль не сорвется крюк, без ропота и оплота.

Вот и думай моя ли вина, что слаб, поддался соблазну,
Нет, чтоб бежать как холоп, влюбленный в госпожу.
Или молния случайно обрушалась, нехотя, понапрасну,
Что и теперь музыке и ей плохо иль хорошо, но служу.

Гитарная музыка, будто муза в ночьнушке посещает, 
Своего горемыку, словно, морячка сирена на века.
Она током артерий с венами управляет, поглощает,
Она даже судьбу мою кует на свой лад и может всегда.

Но как быть, если восстать, оказать сопротивление?
Не единым хлебом едины другие по ту сторону баррикад.
Может гнусное, беспощадное ради Музы отречение,
И пусть крылья ее понесут в рай, а там опалив, низвергнут в ад?

Нет, надо химический яд Музы из вен пустить в унитаз,
Частично, грамотно, а иначе разорвет сосуды ненароком.
Но и без удовольствия от гитары нельзя представить экстаз,
Что затмевает любовь, потери, слабости всем скопом.

Гитарная музыка, будто муза в ночьнушке посещает, 
Своего горемыку, словно, морячка сирена на века.
Она током артерий с венами управляет, поглощает,
Она даже судьбу мою кует на свой лад и может всегда.

Есть вариант свою чашу передоверить другу или продать,
Самостоятельно не в силах пить ее без аффекта конвульсий.
Хотя может сердцем мастер ныть, изнемогать, осознавать,
Лишь бы не знать, что самозванец в музыке и в эволюции.

Но продать за индульгенцию струны как Петр Христа,
И пронести уже чашечку горя мимо себя ради добра.
Не скривиться от того, что похерена, отвергнута стезя,
Не гарантия, что и жизнь моя не задохнется, от Музы зла.

Гитарная музыка, будто муза в ночьнушке посещает, 
Своего горемыку, словно, морячка сирена на века.
Она током артерий с венами управляет, поглощает,
Она даже судьбу мою кует на свой лад и может всегда.

    2012

               Про Володю запойного.

Он еще совсем юным, впрочем, как мы все пропадал,
На то юность и дается как фильтр добродетели.
Мы мечтали, а план как вода сквозь пальцы исчезал,
В итоги в дураках водкой или просто ядом ответили.

Но он глотнув в первый раз сжимая бутылку как змею,
Змей искуситель еще давно яд Еве и Адаму подливал.
Так и пил жадно за нас Володя, обреченный на стезю,
Что воспела и сыграла жизнь, что не зря Христа народ распял.

Володя пил до потери сознания, до смерти, запойно,
Володя как на Голгофу полз лишь бы не ты и не я.
Так за народ муками изнемогал, корчился достойно,
И пьяный и обколотый, но отгребал каторжно яд на себя. 

Яд человек в сладких плодах яблонь в Эдеме принял,
А расплатится смертью вечность обязан смиренно.
Но вот загвоздка слаб оказался и на перед не видел,
Значит, обвейся духом зла спиртом теперь усердно?

Каждый пьет мало или много кто на что мастак,
Вот только Володя жизнь отдал в мытарствах за нас.
Его создали как машину, вездеход не имея брак,
Чтобы в бездорожье душ подстрекать не на водку, а на квас.

Володя пил до потери сознания, до смерти, запойно,
Володя как на Голгофу полз лишь бы не ты и не я.
Так за народ муками изнемогал, корчился достойно,
И пьяный и обколотый, но отгребал каторжно яд на себя. 

Он может и хотел отречься от чаши не посильной,
Ведь четкого плана судьбы не кто на руки не получал.
Судьба маскируясь случаем под рукой Бога щепетильной,
Не желала его напоить не водкой, а водой как бы ни мечтал.

Так всех нас в муравьев обрекает мощь из космоса,
Тщетно надеемся библиотеки шерстить и поумнеть.
А он пил, читал, пел, играл, умирал и воскресал без фокуса,
И все же план выполнил и обломил зла бьющую плеть.

Володя пил до потери сознания, до смерти, запойно,
Володя как на Голгофу полз лишь бы не ты и не я.
Так за народ муками изнемогал, корчился достойно,
И пьяный и обколотый, но отгребал каторжно яд на себя. 

    2012

                Про Лету.

Прошло много или мало слитых как в цепь лет,
С обычным металлом жизни без восхищения и чести.
И кануло все якорем в океанскую тьму как ночной бред,
И черт с ним, главное, что не подстрекает это всё к мести.

Хотя, иногда клокочет, вскипает кровь в висках,
Требует, выплеснуть содержимое, встречная месть.
Ее кровью смывают, а потом сжигают в прах,
Лишь бы не семя обиды, от непосильного рока кривясь, есть.

Но в лету столкнут грубо, проворно, будто разбой,
Не успеешь вякнуть, лишь боль, торжествуя, разорвется.
И все же, жаль, что речка одурманит, парализуя стон и вой,
Накопившийся от кровавой нагайки, что жизнью зовется.

Лета течет вольготно как Днепр с людьми вместо рыб,
А люди косяками плывут без элементов различия.
Где то профессор или дурак делает одинаково зыбь,
Без причинно женщины рядом раздетые и без приличия.

Неожиданно мелькнуло лицо слабоумного, а когда то поэта,
Все равно ему теперь, муками не пропитываться, ради Музы.
Зато, среди живых его вспоминают, точно он как комета,
Что иногда, одаряет общем величием, не разбивая жизни узы.

Но в лету столкнут грубо, проворно, будто разбой,
Не успеешь вякнуть, лишь боль, торжествуя, разорвется.
И все же, жаль, что речка одурманит, парализуя стон и вой,
Накопившийся от кровавой нагайки, что жизнью зовется.

И вот мой черед настал, бултыхнулся туда на скорости,
То ли тормоза, то ли зрение, подвело старым подлецом.
Я падаю куда то, словно магнитом, тянет в кротости,
А перед очами Лета плещется, радуясь, изменить памяти лицо.

Я возможно и рад тоже, забыть, все не удачи мгновенно,
Порой, они мешали жить дальше,с надеждой не в признании.
А сейчас нагло на века все труды заграбастают отменно.
Но ты работай реаниматолог, плевать на смерти свидание.

    2012

            Про памятник, и жизнь под ним.

Разорвали сгусток нервов с органами ими обросшими,
Не успел крикнуть на прощание, что не будь куда-то.
Энергично в дерево вложили с физиономиями дотошными,
И земелькой накрыли как махровым одеялом, виновато.

Но тут я очнулся как Диоген в пространстве малом и уютном,
Все тревоги и муки как в младенчестве стерлись бесповоротно.
В полной релаксации и с самим собой в отношении не угрюмом,
Наконец-то, ныне заслужил, в конце концов, думать свободно.

Хоть, и света нет, и толком не шевельнутся, и сырость не отнять,
Тем не менее, мысли с образами как в кино, лишь глаза закрой.
Финита ля комедия там наверху удосужилась пыл унять,
А мне, хоть встречай здесь философских трактатов рой.

Так, лежу как собака драная, суровостью никчемной,
Раны зализываю, как волны камни точат и анализирую.
Смысл природных мытарств? Нет, чтоб сразу в смерти темной,
Улечься, как не будь, а страдания уже там до-фантазирую.

Раны былой жизни зияют, но покой берет свое родное,
Утроба матери изначально дарит, как и гроб, нам забвение.
Совершено лениво отдыхай, пренебрегая в жизни все злое,
А доброе в ней по пальцам перечтешь, для обмана зрения.

Часто при жизни мы все мечтаем съехать с трассы в лес,
И подальше забежать туда без оглядки, где грибы и звери.
Вдали от людей звери проще, приятней, чем города пресс,
Который, давит, чтоб быстрей были души мук потери.

А если действительно перемучился за всех, спичкой сгорая,
То соизволят памятник воздвигнуть на Ваганьковском.
Лишь, бы при жизни был талантлив и как собака дворовая,
И чтоб из начальства с тобой кто не будь, да попанькался.

Памятник стоит, манящим ореолом мерцая, как комета Галлея,
Он основное, чем пропитан дух, вместо болезненного тела.
И по ту сторону покой царит как заблуждение о земле Птолемея,
Не спрашивая о том, что может не доделано до конца дело.

    2012

Прошло пять лет сечки с водичкой холодной, и желтенькой…

Прошло пять лет сечки с водичкой холодной и желтенькой,               
Ее видно поленились, заправить хлоркой с целью экономии.                            А чо ежели хозяину семья приказала иномарку младшенькой,
Вот средства и всей зоной тужимся, выдавливаем вне гармонии.

Но тут мы порешили амба нам, коль не помочь биксе с аппаратом,
А по концовке балабасы со шнапсом не укушать в препрыжку.
Ну, чо не самим, допустим, откинутся на сутки всем бараком,
И не приватизировать тачку, минуя в автосалоне барыжку.

Так восьмирить и поканали к хозяену как ходоки Ленина:                               
«Ты начальник если не всю хату то одного с ксивой откинь.
И нарисуем машину у ворот кичмана через сутки как у Репина,
И без шняги век воли не видать гоп-стоп сей в арбузе прикинь.»

Алямс-тралямс полетел в наши морды как баланда в миску,
«Так вас так растак,еб в вашу медь,архангелы погорелые явились.
Ну, может и можно прокурора набухать с лярвой в сиську,
И фото зафиксировать, чтоб маргалы когда надо затварились.

Он падла заворовался реально не на одну жизнь филками,                         
В дерьмо загнать бы как хряка на ферму, для страстей.
А то жалко помрет от венерических ночей с подстилками,
Или гляди самому подвалит еще вдруг из хламидий счастье».

Так дыбать на цирлах и слямьзить аппарат для дяди малой, 
Не куда не денешся, все и порешили как лапоть клопа за раз.
Всё таки не каждый день на воле и при специальности старой,
Удосужишься лярв с водкой на машине и в тошниловке в глаз.

И вот уже зарядили вальта на гоп-стоп для дяди, чтоб ему…,                               
Кто маляву, кто дурь, кто вообще борща банку упросил.
А валет был полностью вальтанутый и кумекал не хуху,
И говаривал: «хрена лысого вам тут я на волю, лыжи навострил».

Поэтому, уже пишем всем кичманом, царьку в стране огромной,
«Дайте воды с хлебцом, не то тухним как килька прошлагодняя.
И если пракурора от сифона не излечите медициной народной,
То без амнистий с ним и с его стрессом, крышка и нам плотная.

    2012

                Про плагиат всех великих поэтов

Недавно, доктор прописал больше валерьянки, срочно пить,
Хотя, я юлил,умолял боярышника на каждый день побольше.
Но коновал сказал, если не послушаюсь, то шибко мне идтить,
К наркологу, коему с белой горячкой в бокс определить проще.
   
И сей дохтер прописал, книжки читать, отдав ему телевизор,
Коль, по квартире Мамай прошелся, и нет, даже хрена.
А еще сказал, «Мамай это уже у наркологии стадия, не мизер,
Если дальше пить, будто глушится боль, будто гангрена».
 
Так вот он говаривал: «не доверитесь, то гангрена в печени,
Через месяц тут как тут, привяжется, не отцепится, она не дура.
А если на валерьянке, да под Пушкина, не теряя времени,
То сам и печень будите одна сплошная литература, культура».

Нашел я книженцию АСа Пушкина, талант не пропить, это так!
Открыл, читаю, Онегин как Гамлет, не совсем с ума сошел,
Годунов как Сарданапл и все не как у людей, а в пух и прах,
Короче, списал как я в школе, чтоб на следующий год перешел.

Проверю Есенина, на сей счет, а то воровство на каждом углу,
Ну, поэма о тридцати шести своеобразная как не крути ее.
Но Пушкина, призрак с ним пил, так что он брал потом метлу,
Дабы, отработать попойку в кабаке, что даже я бы не то не се.

А Высоцкий не перекручивал на современный лад всех оных?
Он и прилег с братом рядышком, на долгую память, без изъяна.
И все через нее, бутылку ядреную и родную в разах сотых,
Что к хрякам по происхождению сближает, чем к обезьянам.

Я не произведение так вредные привычки великих скамуниздю.
Что читать, когда и поэты пили как сапожники, то есть как я!?
А лучше как таксист в одно место с водкой поставлю клизму,
Пусть, кумекают, как избавить от проспиртованного Вия меня.

Но зашел в кабинет смотрю врач как Пушкин с бакенбардами,
Наталье Гончаровой читает рецепт как Руслан и Людмилу.
Значит, совсем я перечитался своими поэтами и бардами,
И клизму бы с водкой пока и меня Дантес не свел в могилу.
    2012

Про несчастных богатых, что ноют в Мерседесе, а не в Жигулях.

Тыр-тыр-тыр, чих-чих-чих как приятно вкушать,               
Сей сладкий звук как в младенчестве голос мамки.
Особенно если движок ВАЗа, где то лет двадцать пять, 
Поить бензином как из лужи, из-под осла и его самки.

И еще если как мазута маслецом, кормить раз в три года,
Ведь, обычно обещанного ждут тройку лет, как говорится.
То и следственно, заведешься ключом с одного хода,
И хоть теще вези грыбочков, что у дорог куча наплодится.

Но как Трою сожгли нежданно, не угадана и бессердечно, 
Так и я возроптал на судьбу, и всем железом вооружился.
Взял все ключи, зубила, отвертки и орудие вечное,
Что молотом зовется и без которого русский бы не ужился.

Короче, добрался до поршней, а они как груди девы,
Под звездами белыми пампушками, слюни пускают.
Но вот именно двое, а не четверо стоят в ряд стервы,
А остальных где искать мои мозги охренивают.

Ладно, на буксир такой Таз, а не ВАЗ надо брать,    
Пока лично в з*емлю, голыми руками его не закопал.
Но какой дурак на металлолом захочет глаз подымать,
Когда хозяин еще с молотом как гладиатор и аксака*л.

Ан нет, влияет моя палочка-выручалочка  еще на людей,
Однако тяжелая она для жонглирования при луне.
Так остановил я Мерседес холеный как мавзолей,
А мужик в нем бормочет: «только оставь те жизнь мне».

Потом щебечет. «Меняю на ваш автомобиль свой,               
Хоть сейчас все подпишу, уж поверь те Христа ради».
А я ему мне бы поршни сгонять купить за четвертной,
Но и меняться не прочь, а поршни бандеролью кстати.

И вот сел в Мерседес, завелся, поехал, а он падла, фашист, 
После встречной заправки не тыр-тыр и не чих-чих.
Только лампочки горят, а под капотом движок как глист,
Что спрятался и нет сил его определить не каких.   
   
                2012

Про самолет и смерть

Мы взлетели как пташка с поля в небо,
Из одной бездны в другую, но более лояльную.
Нас земля как рыбу или птицу держит нелепо,
Как свободу променявших на тюрьму банальную.

Самолета турбины ревут как негры на плантациях,
Слегка шумя, не подавая каверзного вида.
Хотя, железо, бунтуясь, не нуждается в овациях,
Однако, шибче человека сумеет быть разбито.

Человек свое детище, в чертежах создавал весь, краснея,
От того, что, грешен, творить все обреченное на смерть.
Он и сам всегда умирал, оставаясь, глупее, не умнее,
Лишь, на папиросе или бумаге, он воскрешаться мог, уметь.

Так турбины нашего самолета на высоте одиннадцать,
Будто, цифра приказала нам палками наказание,
На всех тысячах метров решили просто, обидится?
Или продуман распорядок действий за ранее, вне понимания?

Обидится-то обиделись как всевышняя сила какая-то,
Ураганом с цунами или микробом чумы, жизни скосив.
Но, пере-хотеть быть на высоте как барышня дурная та,
Не ошалела ли турбина дрянная или обеих порыв, спесив?

И вот уже под вой, падения, самолета, все обалдело,
Словно, волчий вой голодом изморенный по нашим душам,
Падали на землю, чтоб глубже в ней вдолбило тело,
Отсоединившись от души или сознания, жизнь порушив.

Мы на небесах бы лучше уже дружно остались,
Кстати, они рядом возле нас в это не чудное мгновение.
Но, пролетели мы как фанеры над Парижем, как не старались,
Видимо, обязан человек вкусить предварительно омертвение.

Что же, давайте все части тела изуродуем и поцелуем смерть,
Она не исключено красавица и как жена в брачную ночь.
Только, точно бы знать за секунды до встречи божью весть,
Хотя, годы также мчатся что, не заметив, удосужишься занемочь.

    2012


Про самолет и смерть на борту среди пассажиров.

Глотает самолет как аист лягушек на болоте,
Народ, подобно обитателям болота за жизнь борется.
Где как не в нем, чтоб не съели все наготове,
Только, там пред гибелью никто доверчиво не помолится.

Все же трап убрали, задраили люки, ремнями пристегнули,
Турбины резко разогнав, высь вонзили фюзеляж.
И нет проблем, если бы стоимость на билет не загнули,
А то молились о небесах, а заработали глазам блажь.

Ладно бы если остаться на высоте среди облаков,
День сумел бы в самолете прожить в первом классе.
Там, хоть не разгуляться ногам, но и не как в плену оков,
Вероятно, бездна облаков дарует свободу, как и дома на матрасе.

Но вот как, смерть забыть там, ведь она консервный нож души,
Живо топливо перекроет или в турбинах гайки свернет.
Да, промашка оказалась, один не допил жизни кувшин,
Хоть, и пил горше из него, чем иные судьбы пьют гнет.

Он должно быть удачлив предельно в жизни не в деньгах,
Это мы подлавливаем ее, дурея, ради наживы как Крез.
Пренебрегаем здоровьем, душой ползаем на четвереньках,
Чтоб, обворовали скрытно, включая дух и личный крест.

Вот и ответ, почему мы как самолет, духом, почти рухнули,
Машине плевать на роскошь дьявольскую и его спутницу.
Тут я к нему послушай, а смерть по сердцу как ухнула,
Я и вякнуть не сумел, в суп страха бросив себя как курицу.

Смерть меня отпустила и шибко к нему разговор елозить,
Шепчет:«я тебя не трону, парашют дам и вовремя брошу,
А ты дай поработать здесь спокойно» снова и снова просит.
Но он песню закатил и не дает над ним усилить вожжу.

И рискнув, спросил я, оглядываясь, как суслик по сторонам,
Не могу молчать, жизнь и так чертовски коротка без предел.
Песня что ли привередливые кони? Так и я ее знаю сполна,
Ночтото кони и мнепопались привередливые,что дожить не успел

    2012

Про знакомого писателя

Я встретил недавно, знакомого как специально,
Был поначалу весомо рад как ветерку при штиле.
Но гадал, не обернется ли в шторм он принципиально,
Из-за того, что пожал руку холодную как в могиле.

Рука как рука, да вот загвоздка, ее хозяин исписался весь,
Карандашом до огрызка, что Музе враг наихудший.
Холодом веет творческим, потому, что не расчел всю спесь,
И на дно камнем погрузился, не сберегая мозг кипучий.

Я читал его книги-зеркала, верховного нерва жизни,
Который в ответе за смерть и тупую пору горя,
То есть, нерв как мыслей луч оптической призмы.
Короче,его писанина заткнула бы бушующее море.

А по жизни он чернорабочий скот, кутнуть да грабануть,
Но мозг во связи с далекими звездами, носит грустновато.
Или наоборот в радости, что иногда сможет посягнуть,
На голову как на девку, чтобы обрюхатить её грубовато.

Так в него и вцепился кровожадный клещ любопытства.
Но любовь барышни нежной, и стройной чаровала.
В общем, парализоваться сладостью чувств и ими обвиться,
Как удавом надо,чтоб кости хрустели, и мыслей было мало.

Помню он любил одну, как воду пил ее облик и присутствие,
Жадно не жадно, но в богиню обличил и сам пропал.
Маниакально на Парнас метил и познавал напутствие,
От чего личную гору книг получил, а невесту потерял.

Я все понял, холод он накликал на дух свой, а значит на тело,
Видите ли, заартачился, сдурел и расфантазировался.
Мне бы встретить его чуть раньше, живо бы все отболело,
Как дал бы промеж глаз,чтоб кровью, бы по-облизывался.

И не стану тебя уважать полноценно, ты слаб как червяк,
Вроде, книжками живешь, а метишь могилу собой кормить. 
Знал бы ты, что заразу зреешь, не обдолбаный тюфяк,
Я ее гоню, обжигаю, глушу, а ты за руку тянешь, о ней мнить.

    2012

Про политику денег

Мой друг, начитавшись и пленившись, впал в апатию,
То ли был жизнью не скован, то ли книги мозг украли.
Не важна причина, дороже жертва, с кой иметь симпатию,
К службе богу денег коварных из бумажной швали.

Деньги красивые и чарующие, бумажки, беспрекословно, 
Но шаманы Крезы внушают ими в души божество.
Вот люди и пляшут тупо под тамтамы добровольно,
Променяв, христианство на кости жаб денег, слепо и легко.

Ты браток возьми-ка лучше шарманку, да сыграй,
Не жалей крути ее как хвост черту и попроворней.
Тут же козыри раскроет судьба как поле урожай,
Ни к чему богатство обязывать, и жизни злые корни.

Я дружка помню робким как крокодила в яйце,
Как только, скорлупа треснула от голода, сразу осатанел.
Видно, рождаются не которые с зачатками в голове и в лице,
Хищника, к жертве ожиревшей, не для сердечных дел.

«Деньги хищника для того чтоб, мол, глас божий лицезрел,
Что обид голод возвеличится ещё более крепкий».
Одна ремарка: А кто кроме Христа руки не грел,
Не воровато, не попробовал, сладкой жизни вкус терпкий?

Ты браток возьми-ка лучше шарманку, да сыграй,
Не жалей крути ее как хвост черту и попроворней.
Тут же козыри раскроет судьба как поле урожай,
Ни к чему обиды обязывать, и жизни злые корни.

Были разношерстные мысли, на деньги не лирические,
Например: сидеть и умирать, не зная как заработать.
Всегда, деньги нужны для решения дел идеалистических,
И для проблем, связанных, с бессилием судьбу одурачивать.

Любой в богачи или в царьков, вегетативно метит, прётся.
И многим рыбой в деньгах как в болоте не купаться.
Но щёголю с кретином успокоиться от безденежья не мнется,
Вот он значит мнимым князьком, и кумекает как бы обогащаться. 
    2012

Про любовь и черта

Родственные предки, скинувшие телесные робы,
Что тяготили их на земле успехов сорвать цветок.
Так и не научились жить без ленивой злобы,
По причине дисгармонии тела и души, что дал Бог.

Родственные предки, зато маршрут проложили,
Гнать душу в душу как блок к блоку в пирамидах.
Чтоб в тайне, как и в Эль Гизе силу взрастили,
Устоять пирамидой перед чертом в разных видах.

Так и ты, подавив обременение души робы,
Осмелившись, раз, потом изведаешь другой беды деву.
Она детей пустит землю унаследовать для заботы,
Дабы, была стихов наука от бога к человеку.

По высокоточному расчету девушка твоя родит кого то,
Кто, как и ты умрет расчет прорабатывать духом.
Однако, если в скуке проживешь с семьей без оплота,
То в старости такой оплот предстанет, что будишь как муха.

Но черт начеку всегда, возьмет и как мухе крылья оторвет,
Понаблюдать и время скоротать тоскливое,бесконечное.
А пока вырастут новые, разной были с ядом шепнет,
Дабы, ползать в его чертоге и гореть как топливо вечное.

Вот в чем тонкость тебя, всех нас, горим лучше нефти.
Но все дружно взорваться можем, где душ скопление газов.
Вот так обречены, опасаться и спасаться без вести,
От той, что не сладко душе или телу или потом или сразу.

Но если не в силах из знакомой сотворить невесту, жену,
Черт тут как тут сосредоточиться желать зло и делать благо.
Лишь раз, глотнув яд, не избавишься век во сне и наяву,
И если не душу сворует, то тело помучает ядом не мало.

Лучше обними другую покрепче, свежее деву как гвоздику,
А за красоту эталонную роз, пусть кровью платит глупец.
Девушка в виде гвоздики милее без шипов для души и лика,
Обняв раз, не отпустишь впредь ее нежностей венец.

    2012

Про друга, что как черт

Нас познакомили за рюмками яда, цвета злого,
Впрочем, без особых предисловий,главное,что не в беде.
Я наверно был затуркан без малейшего тоски улова,
Мыслил вольготна, налегке, как яйцо был в кожуре.

И видно споткнулся нарочно, в виде случайности,
Раскроить себе череп и скорлупу свою для раздвоения.
Мозги в таком случаи другой частью, в сей крайности,
Взамен гематомы, развиваются по-иному в усилении.

И я, возможно, хладнокровно раскроил бы суть судьбы,
Не нуждаясь в помощниках, тем более в не знакомых.
Но поздно ныне, когда друг, новый, с не известной тропы,
Лично в наставники привязался, добрым и злобным.

Говаривал он уйму вещей, как умеют еще врачи,
Словно, диагноз разговор, имел силу врачебную.
И нет-нет, да и досказал, и все запротиворечило во лжи,
Мудреней Заратустры, мысль в душу вбил учебную.

Говорил я ему раз за разом голосом томным,
Женой, хочу сделать актрису играющей чувствами.
Ее в цветах губы попутаешь легко, как вечно сонный.
А как талант облюбуешь ее, завалиться душа рока рустами.

И лишь раз не выдержав, все же не Христос,
Не создан, на отрез, не поддаться дьяволу.
Я другу по философски так, не из далека, задал вопрос,
Хочешь, покажу госпожу свою, но не по делу пьяному.

Тут же он мне, хоть сейчас готов, всё к чертям собачьим,
Значит, в театр пришли, а моя Офелию рада корчить.
В первый раз девушка решила засбоить любовью пьянящей,
Так друг ее шибко пленил, чтобы в грехе её упрочить.

Что говорить, силен был он искуситель в личине,
Подобрал ее ловко с сутью невинной и утонченной.
А богиня моя яд глотнула при первой причине,
Что мол, брошу дуру, с душой грешной, бездонной.

2012

Про самоубийство

Вместо красной, черная выпала в рулетке,
А синхронно последняя надежда намокла в сусеках.
Слишком усердно скребла, жизнь, птицей в клетке,
Когда друг пропал, подавившись на судьбы объедках.

Выбрала хозяйка жизней его, утончено и наперекор,
Для цели собственной, что порой циничная и тяжелая.
Все хорошо бы, если и сама не заработала бы горб,
От которого, ноет, не дав другу на удачу, зацепку голую.

Иди ты судьба, судьбинушка дорогой окольной,
Может, без тебя поживут припеваючи чуток.
Надоело гадать, коль по своему, мордой темной,
Всем командуешь, живя, с детства бок в бок.

Но привела с веревкой на шее и с камнем на мост,
После того, когда я коня другу, одолжил как чумной.
Знал бы, я что быть или не быть, для него, вопрос,
По крайней мере, дал бы ещё ящик коньяка дорогой.

Спирт отсрочит беду, но в сговоре с ней контрактном,
Вероломным спиритусом окутает как змея.
Но все таки веру не на долго, хоть и абстрактно,
Позволит в виде мыльных пузырей лелеять веселя.

Иди ты судьба, судьбинушка дорогой окольной,
Может без тебя поживут припеваючи чуток.
Надоело гадать, коль по своему мордой темной,
Всем командуешь, живя с детства бок в бок.

И вот подул норд-норд вэст на конец-то желанный,
Живо, атеизмом холодным мысли пленить.
Ветер дьявольский работу с окладом славным,
Подбросил с девкой, какой-то, чтоб не скулить.

Друг и не вдруг, а по ходу пьесы на глазах таял,
Хотя, вроде не топился он  якобы, в реке как мешок зато.
Однако, атеросклероз ножом в спину как ударил,
Что напрасно врата смерти повременить было дано.

                2012


Про горе и радость творчества

Час стелется для часа проспаться чередой,
Не тревожась, алчно и не освобождая, от пут свою суть.
Что, говорить если год за годом заражается как больной,
Дабы, была лихорадка жизни, сокращающая, к смерти путь. 

Лишь, резко, случайно, что-то бросится к ногам,
На, дескать, подавись, особо, не возвеличиваясь.
Но все же тоску, хоть не красивую, но и не напополам,
Удосужишься иметь,как объятия кончины не ограничиваясь

И вот старое и вечное ворвалось, душу теребить:
«Бери меня, пропитаться мной, напиваясь, до горла».
Так ляпнул я оное в тоске и пустился в грудь себя бить,
Обосновывая, в одиночку быть или не быть, это не спорно.

Зато четко, с работы турнули, крикнув, в глаза цвета океана,
«Иди ты к такой-то бабушке как сайгак по кукурузе.
Нам работу работать надо, чтоб не задело чиновничьего сана,
А ты под гитару заливаешь как пулеметом в амбразуре».

Домой волочу тоску как кизяк на подошве протертой,
Поймать бы тоску змею, вмиг глотку бы раздавил.
Она полагает, меня залить ядом натуры упертой,
Но, я ей пасть порву камнем как нож, что для нее наточил.

Вырвать философский камень из науки мерзко надо,
Кровью из носа или ишемией сердца, не важно.
Важно, что таблетка веры проглочена, не требуя, блата,
Только, бы камнем в морду мытарства звездануть отважно.

Десятки лет трудишься для судьбы как жирный вол, 
А она, деградировала цель без энтузиазма, денег и прока.
Хотя, беда отличница, не швырнула в дерьмо на произвол,
И не лишила в отчаянии набухшем свинцового вздоха.

Все же, зубы змеи тоски, в голову вонзиться, норовят,
А камень стёрся до брелка, оборону держать.
Но нечего таблеточку приму противоядия и пусть шалят,
Ее амбиции долг фиктивный без устали напоминать.

    2012


Про ценности.

Когда-то, блеск в ночи, проникнувший в воздух,
Странствовал, сквозь планеты и звезды.
Воспалил мозг и больным нам подал посох,
Выстоять, не упавшим, и лизнуть мыслей слезы.

И как побочная от яда жизни из тоски стая мальков,
Взбудоражиться приманкой заброшенной с горяча.
Точно так, стая мыслителей, дур и дураков,
С огнем денег в глазах сожрется, пьяная, без вина.

Так вот зачем тебе подруга жизни из денег бальзам?
Передай ты мне лучше: черный хлеб и селедки.
И пить водку не постыдно, как и блевать от любовных драм,
Пробуждаясь, от злой заразы мозга с петлёй веревки.

Но снова, не один раз, с силой золотой нашего мира,
Что зовется для насмешки в дыме денег смертного дурмана,
Закружилась голова до рвоты, когда весит рока секира,
От кой жрецы денег не избавятся, покуда она не поубивала. 

Но почему-то сжалились, все призраки в роду надо мной,
Вдохнули космическую силу в виде простой удачи.
Да, так, что моей половине, картиной предстало простой,
Взять пожитки и укатить, куда подальше в придачу.

Так вот зачем тебе подруга жизни из денег бальзам?
Передай ты мне лучше: черный хлеб и селедки.
И пить водку не постыдно, как и блевать от любовных драм,
Пробуждаясь, от злой заразы мозга с петлёй веревки.

Без стеснений открыла нам дорога горизонты разнообразия,
Успевай, лишь в охапку набирать райских яблок.
Природа, высший интеллект, ей и подвластна апатия,
Усыпляющая, своих зверьков в дупле, на коих хищник падок.

И пока, я не в мирке любви и ход работы творческий,
Скроюсь на долго, от хищных денег, в лиричной шкуре.
Хоть, и ком бед катится, но я духом сил и почестей,
Возьму, потрогаю дрожащими пальцами истину не всуе.

    2012

Про рыбу-меч

Все попался на крючок, словно кто-то парализовал мозг,
И специально толкнул проглотить смерть во всей красе.
Может не вышло что-то и обречен, щеголять, показывая лоск,
В последний раз своей кожей на поверхности и мощью всей.

Точно, голод не, причем, на мне прилипалы сыты как во сне,
Еще вчера на косяк макрели удача спокойно расщедрилась.
Я всеми жабрами восхищался Рапанами огромными на глубине,
Но крючок в глотке режет, так что боль и в хвосте отметилась.

И курс, намеченный давно, все, же не поменяю в коварной беде,
Есть надежда, что сорвусь с крючка или ле*са оборвется.
Иногда не грех сбеситься, чтобы не оказаться по тарелкам в еде,
А сглупить, надеясь на милость все нутро, рвется, а не плетется.

Ладно, если бы жестче лесу натягивал кто-то и рывками,
Я бы определил кто сильнее из нас по разные стороны стихий.
Так нет хитростью, решил мой господин, а не голыми руками,
Послужить, потея для погибели моей, растеребив душу до трухи.

Остается, всплыть из воды и встретиться, хоть на миг глазами,
С тем с кем зрачки обменяются последними картинами бытия.
Он дрогнет, и нить смерти лопнет как пузыри с мечтами,
И я молча умчусь в Марианский желоб ждать тьму как змея.

Всё силы на исходе на третий день плавники не подвластны мне,
Сардину не глотнул кроме воздуха вперемешку с кровью.
Сейчас всплыву, и гарпун приму сердцем для агонии в беде,
И вверх животом отдамся Гольфстриму со смертью с любовью.

Как бредил так все и сделал, хотя лучше бы взбунтовался с собой,
Легче всего клянчить у судьбы вразрез собственной пользы.
Прилипал нет, гарпун в сердце, сам на крючке у лодки простой,
На которой старик рыбак на коленях, в молитвах, и в просьбе.

Хорошо хладнокровным сердце стоит, а все еще шевелишься,
Голова кое-как понимает в течение минуты после кончины.
За такую минуту, зато к жизни так гигантски приценишься,
И моллюска покажется красивой до размеров океанской пучины.
    2012

Про рыбу-меч и акул
 
Плывет старик рыбак мой под парусом на дырявой лодке,
Подчинив не обузданную силу ветра как крылья альбатроса.
Старик как с креста снятый терпит хлестанье от плетки,
Что лучами солнца слизывает кожу и рассудок для погоста.

А вдоль борта елозит по волнам плоть скованная веревками,
Со струйкой крови, отрешенная от мира и сознанья.
Я пытаюсь шевельнуть плавниками или глазенками, 
Но тщетно всё, горазд лишь на паралич духа и стенанье.

Мои предки пожили, и соизволили, вверх брюхом представится,
Без тревоги по искусной мысли лишь заботясь о желудке и сне. 
А я копошился на дне среди водорослей, где рачки и каракатицы,
И сейчас не в сновидениях вечных греюсь, а в теле как в пустоте.

Смекнуть бы, что это за сила поддерживает огонь в моем разуме,
Ладно, было раньше не спокойно на душе о вихрях Гольфстрима.
Так зачем таить кладезь премудрости не в извилинах, а в вакууме,
Чтоб там гомункулусом быть, а не плыть к солнцу как льдина. 

Но не долго роптать в неясностях как пылинка летает во свете,
Чуть мыслью шевельнул, так сразу струя крови акул привила,
Я сначала старика палача хаял в непробудном бреде,
А его гарпун в акулье сердце встревал как стрела.

Акулы бока рвут ночью мои, словно черти грешника,
А рыбак как херувим в глаза им ножом как молниями бьет.
Потом мой Гавриил румпель отодрал и одной по лобешнику,
В миг все отчаялись, что ни кто для чрева мук не уплетет.

Отбившись, старик помолился за принесенные горести,   
Все мы пляшем под дуду природы, пока ее мелодия весела.
А когда очнулся в мольбе, решил преподнести все почести,
Вот только понял, что ему они нужней для непробудного сна.

И осталась голова с хребтом под мерцанием холодных звезд,
Лодку старик причалил к ласкающему луной берегу.
Усердно карабкался выбраться, сгорбленный позабыв свой рост,
Как Христос на Голгофу, хладнокровно, отвергая истерику.

     2013

Про поэтов

Попросились мысли вон от хозяина на бумагу,
Словно вассальный их манер, испитый до дна.
Или нетерпение подрывает их, толкая к страху,
Или чаша отчаяния переливается через края.

Вот мыслишки полились расой тюльпана на почву,
В ней, авось и взойдет сладкий плод познания.
Досадно, что ароматом розы не ласкают и в рассрочку,
И не цепляются шипами за душу, сдерживая от скитания.

Но кто-то услышит и как начнет душой мается,
Вот, дескать, ко мне все причислено в такой-то строчке.
И лихорадочно не то, что будит от грехов, кается,
А лично с вирусом творчества уляжется на век, не на ночку.

Дай то Бог новоиспеченного поэтика на зубок попробовать,
Он может и меня впрочем, поддеть словесной лирой.
Струна оборвется и мою Музу возможно изуродовать,
А она живо в неведенье заточиться сразить меня секирой.

Хотя пиши братка, коль из-за всех сил выплескивается,
Все внутри забродившее как брага на застолье.
Поплюю и я за компанию, ведь и моя мыслишка вылеживается,
Просит наружу, а я ей кляп в рот и все раздолье.

Тревожно, что труд тщетный кропается днями, ночами,
Иногда с застоем сражаешься как с пчелиным полчищем.
Глотнув меда творчества, правда, снова сытый вещами,
И водой обратно глушишься, но не на бумаге чудовищем. 

Кто-то без спорно нагрел деньжата на чужом горе,
Публично выставляя работу как подругу полуобнаженную.
Христос один устно сочинил и раздвинул море,
А Байрон с Пушкиным плату затребовали не сапожную.

Гюго эмигрировал и ату писать стишки от злости,
Лучшие нюансы прозы, позабыв, уничтожая пером Наполеона.
Среди нынешних Вознесенский сложив свои кости,
Не забыл картину Дали обменять на вирши в дни оны.

Но черт руку свел судорогой кропать конкурентов огульно,
Я бы и о Спинозе Бенедикте обмолвился, но позитивно.
Короче он тот же в принципе поэт мыслящий бурно,
Но за станком шлифовальным, а не праздно и фиктивно.

    2013

Про поэтов (продол.).

Под шелковой водой в строчках, на пожухлой бумаге,
Но еще не на мятой приливом, презрения, скудости ума.
Рождаются слова как безотцовщина, скрытно в полумраке,
Вначале, придав удовольствие, от их, в грезах тепла.

Случается, после, свершения обряда, рождения мысли,
С учетом, красоты и еще тонкостей богоподобной,
Улицезреть, всласть, живую, жилу не без корысти,
И выпестовать отцом, но не без науки добротной.

И возможно, не дурно знать, где скрыт истинный луч,
Что является носителем сил, стряпать писанину как в котелке.
Порой, выскочки тупость, спасая, мысль сбрасывают с круч,
А луч с небес посветит и лицом тыкнет мастера в листке.

Знала земля истерзанная: огнем, водой, льдом и руками,
Чосера, проломленную дорогу в Ке*нтербири к Фоме Бе*кет.
После Мильтона, потерянным раем, но нашедшего грани,
Продолжающие, обогащать конструкции слов в ином веке.

Земляки отчизны, в те временна изрезанным ртом на колах,
Голосили труды царю по прихоти азиатки жены.
Видно, долго страх держали писать прозу или что-то в стихах,
Что нарушил Пушкин, ограждая страх в виде исполинской стены.

Есенин в поле, книжками начитавшись, кривясь от сохи,
Сочинял как царь метафор, молодым древом познания.
А Пастернак, зная взмах, коммунистической безбожной руки,
Не побоялся творить классической поэзии, страданья.

Но после Высоцкого, иссякла мука любви творца стихов,
Хотя Бродский и Евтушенко писали, но не отличительно.
Словно, зараза проникла из запада надеть душе оков,
Дабы не зрели как отцы и деды наши омерзительно.

И если смельчак объявиться, христову хромосому перенести,
Бог поможет в любом случаи, ежели народ истосковался.
Пугает одно, что как Иисуса истерзают без нужды,
Ради, традиции дань отвести, чтоб умник не зазнавался.
    2013

Про скрягу.

Затуши дорогая или бесценная свет, сею секунду в хате,
Еще чуть-чуть и нам все отрежут провода с аортами.
Ночью луна выскочит из облаков, добежим до кровати,
Прилечь, говорить шепотом голодными, но гордыми.

Утром ранним встанем и работать, поспешим, согреваясь,
Для чего солнце весит в небе, лампой собора казенного?
Не то замерзнем без лекарств, с жизнью расставаясь,
Деревянные костюмы и те не поимеем для царства хваленого.

На обед воду с хлебом заготовь, порадовать живот,
Но немного расщедриться надо, ему растянутся как за здрасте.
Он из всех родственников и друзей, первостепенный обормот,
Его первого преступника надобно держать в лютой власти.

Ты дорогая шевелись больше, свари чай с вчерашнего нам,
Твоя фигура придаст счастье всем на диете и в работе.
А вот мне рациональней надеется на доброжелательный диван,
Он силы сохранит и с чаем об ужине облегчит заботы.

Вечером, когда стемнеет и холод сведет зубы, включи печь,
Но только если голод на мысли революционные натолкнет.
В Эдеме наши предки фрукту ели и изволили это пресечь,
Напоследок яблоком на двоих, голода решив, побороть гнет.

В печи что-нибудь уготовь, все ровно в ночи не разглядеть.
Золото нам там не узреть, что накормит лучше любой стряпни.
А если есть и все спустить, чтоб только отупеть и потолстеть,
Не то что Рокфеллером не быть, а и до ротвейлера не дорасти.

Сейчас печка протопит кости, стены и наши мозги,
Хладнокровно думать мало, чтоб имелись крупные финансы.
Вот раздав все под проценты и запустив свои долги,
Сэкономив, подкупить, не трудно будит слитков золота на авансы.

Авансы, где взять вот вопрос столетия, если заработка нет,
Значит, беги скорей всем выводком к кровати пока луна светит.
И холод обдурим все вмести, укутавшись в постели в плед,
Не расточая энергии напрасно, а экономя ресурсы на планете.

                2013

Про скрягу (продол.).

День появился цинично, предлагать свои бандитские проблемы,
А я не олигарх радоваться жизнью или сладострастностью богемы.
Одна задача вечная у меня, где настигнуть экономию и в чем,
Вот мы с экономией на брудершафт черный хлеб с солью и жуем.

Может водой спасаться, а по праздникам так уж и быть чаем?
Академики твердят, организмом, почти из воды мы обладаем.
Так я на речку побегу запастись из помпы артезианской водицей,
Отчистить органы, отравленные огненной водой сторицей.

Как деньгу уберечь, чтоб она была как в Марианской впадине,
Наверно пальто рванину носить, но с замашками барина.
Могу скинуть пальто и в миг в мазуте по обтираюсь в гаражах,
Или не снимая, важней будишь в массах и в узких кругах?

Факт, на воздухе экономить, закрывшись в чулане с бельем, 
Там за час повыситься температура для сна как в печи с лишком.
А если желудок расстроится нарочно, то так душу согреешь,
Что взлетишь на небеса, так как от обиды до смерти офигеешь.

Недавно пошел своими теми, что даны бесплатно богом,
Не одна колесница не в силах столько километров ходом.
Выйдя, с утра и к вечеру, дойдя, истратив, лишь воды,
Банк предстал процентами ободрять для капитала горы.

Так подзарядившись теорией, снова работа для цели,
То бишь сэкономить экономно в экономном деле.
По-моему, если спать на час экономнее Эммануила Канта,
То сэкономить сумею, а там подрастут мои дети проценты банка.

Но слабость человека с энтузиазмом, норовит раздавить.
В виде жены с гурьбой детей, она может скалкой сразить.
Поэтому, я уборщик в банке, но с саквояжем трактатов,
Жду иностранцев вразумить экономикой, но не без блата.

И блат один - продвиньте по службе до охранника банка,
Я тогда наведу жуликов, пусть помается администрации банда.
Лучше с жуликов потребую, чем ждать окончание депозита,
Уж очень долгий срок и процентная ставка не так солидна.

2013

Про поршни ДВС.

Ключ вставил в зажигание и пошел ток как по жилам кровь,
В свою очередь топливо с воздухом проникло в цилиндры.
Но вопрос кто принудил меня крутить маховик вновь?
Ведь, я не уполномочен был лично, на все прерогативы.

Впрочем, поздно, витиевато роптать на собственную силу,
Она, хоть и возможно, не без позорная, зато реальная и личная.
Еще, неизвестно, аморальна она или хорошая, не на диву,
Так как, коленвал крутится и цифра на тахометре приличная.

Чуть быстрее поршни вращайте всё, что судьбой нагружено,
На холостых оборотах как на лаврах почивать и как птице парить.
Или в нагаре клапана и форсунки и все так будет запущено?
Что при порыве к жизни все легко, обломить и умертвить.

Все же пока послушно, на увеличение оборотов, реагирует всё,
Притирание деталей по расчету, составленных чертежей.
Не горе если масло как спирт, душа, вначале много ест и сосет,
Важно компрессию, как удачу сохранять для жизни и ее стезей.
   
Однако удача и есть, возможно, бог на шее и на крестике всегда,
Иногда бога молим, забывая, что и он в Гефсимании маялся.
И не пронесется, мимо меня топливо, а, не медля, попадет туда,                Где сконструировано ему, истратится, как бы я не каялся.

Чуть быстрее поршни вращайте всё, что судьбой нагружено,
На холостых оборотах как на лаврах почивать и как птице парить.
Или в нагаре клапана и форсунки и все так будет запущено?
Что при порыве к жизни все легко, обломить и умертвить.

Но вот чувствую по испытывав меня, не много улаживает кто то,
Стрелку тахометра к красной метке, слушая рев трущихся частей.
Я не спорю, иногда надо давать как по шее, повышенного хода,
Вопрос, какая цель подготавливать столько высокоточных затей?

И годен ли я, крутить на вале повышенную нагрузку ради всех?
Или только для испытания давят на поршни как под ложечку?
Может я насочинил в одиночку в будущем грандиозных прорех?
Или неспособен чашу Отче пронести мимо, даже понемножечку?

                2013

Про великих личностей.

Крылом черного архангела накрыли вас властно и четко,
Как грозовая туча цветок мака застилает усердно, но не кротка.
Казалось, затмили грозно и раздавили, оставляя семена,
Что утоляют жизнь плодами, как мозг, жаждущий сна.

И решили гурьбой: мысли, души, и еще черт знает что,
Не просто опьянить в разгаре отчаянья, восхваляя, муки и зло.
А забвением задушить, как только сила природы подловит,
Яркую личность, парящую на просторах славы вне воли. 

Но пока, никто на примете, среди разбора душ людей не ловок,
Чьи мысли впитываешь как мак росу для опиумных головок.
Затишье перед бурей никто, не отменял, как и бога навек,
Зато, известно кто-то смертью измается христовой не на грех.

Все, попробовав писать и лизнуть млечный опиума бальзам,
На всю жизнь муку взгромоздят себе на шеи, как бедлам.
Иногда радуются глаза, а душа в море грехов безбрежном,
Но Голгофа представит океан боли выпить с уксусом потешным. 

Рискнёте,удрать от сочившегося через пальцы сока головки мака,
Быстро вернетесь слизывать, трясясь, слова как высшие блага. 
Книги, от творчества одурманивая, наградят таким похмельем,
Отчаетесь, лечиться от писанины самым тошнотворным зельем. 

Но пока никто на примете среди разбора душ людей не ловок,
Чьи мысли впитываешь как мак росу для опиумных головок.
Затишье перед бурей никто, не отменял, как и бога навек,
Зато известно кто-то смертью измается христовой не на грех.

Но вот если украдкой, постепенно дозировать затейное дело,
Вне крыла огласки, чтобы трудами получше печка пыхтела.
И ляжешь на дно как в реке Леты или в поле снотворного мака,
Тогда годы продлятся скудные, но зато не взгромоздится плаха.

Голову трудов философских срежут головкой опиума набухшей,
Если не в одиночку впитать добровольную отвагу лучшую.
Продлевать процесс словесный, усыпляясь как в опьянении,
Есть зелье для души, а не схимичиные яды в заблуждении.

Но пока никто на примете среди разбора душ людей не ловок,
Чьи мысли впитываешь как мак росу для опиумных головок.
Затишье перед бурей никто, не отменял, как и бога навек,
Зато известно кто-то смертью измается христовой не на грех.

    2013

Про памятник, и жизнь под ним (продол.).

Метеорит ворвался из далеких далей разрывая слои атмосферы,
Завораживать всех, кто удостоился его огня без чувства меры.
Он как на колеснице с огненными конями встревожил резко небо,
И море зашипело гневно, а земля встретила как то даже, нелепа.

Приютили с высокой рентой как с каким-то подвохом,
Кромсая, рубцы на жизни до судорожного и последнего вздоха.   
Но памятником из того же метеорита наградили и закрыли,
А смысл глыбой покрыть, чтобы под ней жизнь и истина ее были.

И живые люди те, что над землей ноги кровью согревают,
Ходят к памятнику как будто инстинктивно обоготворяют.
Под ним человек уже прахом не щеголяет, лишь идеей былой,
Той, что сильней магнита, умы ногами несет как озноб чумной.

Памятник накрыл, точно, бумаги вот-вот сдует цинично вспять,
В небосвод где звезды полыхают, которых не трудно созерцать.
И так не камнем, человека, планета имеет, довольная крайне,
А если он имел для истории книги, то земля счастлива в тайне.

Человек пытался, сочинять, просто как все, живя, не умеючи,
Может, и был миг счастья на фоне мытарств и тревог зреющих.
Но высший разум затмевающий знал всю подноготную, смеясь,
Но на образ памятника, как на дело не важное, взирал не злясь.

А камень как тело, коренное для земли, где почти все тленно,
Лишь, памятнику смешны: болезни, тоска, огненная гиена.
Поэтому, заселена ими, на кладбищах, наша коварная планета,
Такая форма целее у ней, как бы истинна не была задета. 

И смотрят на памятники, стезей связи: к родственникам,друзьям,
И к тленной жизни ради добра или зла, или к другим делам.
А он молчит как не ангел, не черт, а что-то пустое, ни какое,
На земле, на которой родное, не вечное, а тленное и живое.

Вот значит, почему ходят иногда к памятнику как к ручью,
Мыслями напиться и частично приблизиться к концу.
На него взглянешь, а мозг на подсознании уже примеряет среду,
Где ему жить как Диогену в бочке и обсасывать мыслю.

    2013

Про памятник (прод.).

Земля молнией, озарила весеннею, ласкающую прохладу.
И памятник человеку, которому с трудом дается оная услада.
Он стоит как в доспехах, с каменным сердцем внутри,
Но с пылающей идеей не зависимо от природы с зари до зари.

Но сила духа человека куда-то должна деться после погибели,
Скошенная кассой как колосок пшеницы в чужой обители.
По традиции в землю положить в деревяшке сколоченной раз,
Все спешат обреченно долг отдать смерти с церемонией напоказ.

А сила просочилась в почву родины своей тщеславно,
Ей бы покоится, подольше не зная преград и цели главной.
Ан нет, в памятник изловчилась влиться как бактерия в организм,
Хоть, как в тюрьме, но зато для мышления создавая царизм.

И вот в трещинку лезет вяло, что-то без прогресса,
Капле росы, радуясь, как слезе от поцелуя смерти процесса.
Затем, камешек волоском выпал тревогой скованной целиком,
И хоть, грудью выплюнуть, из горла окаменелый ком.

Но бесплодно всё и нечего другого в виде жизни нет,
Лишь, окаменелым мечтать и не говорить вслух в ответ.
И если кто-то слезы пустит,и повезет теплою каплю их получить,
То это вкушаешь, как залпом воду в жгучей пустыне испить.

Памятник стоит не кому не нужный для объяснений как чужой,
А в нем жизнь узницей бьется, но не для понимания души живой.
Но родственник изливается как водопад на острове Итуру*п,
Отдалено в сознании прохожих, у коих тревога там не как шуруп.

Он душу притягивает в живом человеке усердно не раз,
Словно, на острове молиться на корабль, богу напоказ.
А прыгнул бы духом в тело и на птичьих правах ютился бы там,
Авось, нашел бы компромисс с настоящей душой сам.

И вот кто-то носит в себе дух перелетный, дремлющий.
Он жизней не угомона перепробовал и душ зреющих.
И рабски изнурял как мотыга в поле жизни страстей, 
Принося, урожай для иного перехода добра и зла стезей.

    2013


О любви родственных душ.

Ястреб мощными когтями птенцов жадно срывает,
Пока, одиночеством для гибели их судьба раскрывает. 
Судьба или случай мудреный или бог их подталкивает,
Впрочем, резонно если смысл, после обволакивает.

И вот дрогнул коготь по причине, неважно какой,
Возможно, все всецело завертелось, да и с чертовой рукой.
Вот и сорвался, и падает птенец смышленый, и не простой,
Словно, и я таким манером ввергнусь в одиночества зной.

Как в гнезде нагретом, уютном и любимом любовью,
Выпрыгнул, точнее, шибко упаковался и в самолет с болью.
Всё в груди как тернием заросло, взамен пустоты в разлуке,
И протыкая, колючками сердце, устрашает муки.

Но фотография в кармане, где растерзанное сердце,
Закрывает от нападок и отчаяния шипов, давая отогреться.
Не спорю, что не ценил любовь, когда для нее было много места,
Следовательно, под раздачу бича гнева любви вступил резко.

Любовь мужчины к женщине, не только слияние плоть к плоти,
На инстинктах внедренных суровой природой в злобе.
Она душа, тянущаяся как детскими ручонками к другой, 
Не подвластная разгрому природы, мощнейшей и злой.

Ведь, может душа переполненная горестями и мечтами,
Союзничать с другой подобной без расчета, долго, годами. 
Как же горько ей награда достается, на фоне борьбы жизни,
Так как не сладко быть, у хозяйки природы, в её отчизне.

На чужбине в изоляции от божественной улыбки любимой,
С грудью сдавленной давлением разлуки, без пальчиков милой,
Усердно оттягивал плиту постепенной кончины идиотской,
Раздваиваясь, медленно и трезво, природой скотской.

Но как от Моны Лизы загадочной и власть излучающей,
Возвышаюсь над землей и пантеоном, себя, спасающий.
Все готовый отдать руками, не богом данным, ради красоты,
Виршами сдавленным, лишь бы поцеловала сладко ты.

2013

Про капитана корабля.

Шторм рвет в клочья все на баке, словно Посейдон в буйстве,
Совместно с Дионисом в пьяном разносе горе затапливают.
Леера правого и левого борта гнутся грешниками в богохульстве,
Словно, перед богом накипь греховную смывают.

Страх господний глаза как окна души вот-вот сломит,
И душа как подчиненный начальника рвется, провиниться.
И если не угомониться ураган, творец, который гробит,
Тогда познаешь, что случайно без выбора всё твориться.

И скомандовал капитан, силясь, ветер перекричать,
Полный вперед и лево на борт, сукины дети или скоты.
Я вас всех тут спишу на сушу, если команды исполнять,
Не желаете четко и быстро, без мыслей и прочей ерунды.

Для всех на моем корабле я бог и дьявол, а вы мои грешники,
Прикажу, и вылетит пробкой с кормы офицер или кадет.
Здесь моя философия и религия взобьется в лобешники, 
На берегу в кабаках и в церквях, по притворствуете для потех.

Если человек закваской бурлит как море при шторме,
(Вода первый источник, любой жизни, на любой планете),
То посмотрим с мной как справиться его гадость во всей форме,
И пусть брожение бактерий мыслей человека жрёт бактерии эти.

Мне с радостью отправить к богам, ваши слабости духа:
Посейдону, Алаху, Буде или Христу для спасения.
Люцефер выскользнул из под рабства Отче как медуза,
А его в бога зла обличили, но что-то не удается его искоренение.

И всё навыдумывали трутни, во благо их законного ропота,
Лучше, бы писака их брат с проститутками трудился.
Девке гулящей как природе нашей надо молнией и грохотом,
Позабавиться автоматически, чтобы дух раскрепостился.

Но не скрою, что и меня сила брожения живого, а не духа,
Поглотит в виде исковерканной мысли и забросает камнями слов.
Христос и капитану надо для пощады, когда природы оплеуха,
Инсультом сбивает с ног, набрасывая, могильных оков.

    2013


Про капитана корабля (прод.).

Шторм угомонился как улей мыслей в воспаленном мозге,
После боли свирепой в результате крушения надежд.
Волны улеглись безропотно, слегка вольготно по полоске,
Словно, и не было их вовсе, в судьбе закрытых вежд.

Штиль спокойный даже добрый, какой-то, разложился,
Лучше, бы жизнь человека такой меланхолией плыла.
Но природа как машина запустилась, и ей уже не разбиться,
Как бы человек не изобретал себе бога или гениального пыла.

Природа случайно Богом вечной неизвестностью дана,
И не стоит ее осуждать все равно она истина вечная.
Хотя, наш капитан решил, что он Люцифер или хотите сатана,
И уполномоченный для человека, как природа бессердечная.

И взял, пустил судно как самоходный город на воде в дрейф,
А все как дети выстроились на баке перевоспитываться без слов.
Потом схватит старого матроса за горло и а ну давить сильней, 
Чтоб, дескать, помнили он сила природы, дьявол и бог.

Экипаж как тухлая рыба под солнцем, без движений и ропота,
Прогнивает до скелета традиционных мыслей о добре и зле.
Один капитан о своем брожении бактерий в хлопотах,
Что живут, имея, многомиллионный веков опыт на Земле.

Он нам в умы вбивает кулаками с криком шаманским,
То, что его мозги выгоду эгоистичную стервятниками рыщут.
Но для многих вера и Бог были достоянием гигантским,
И пусть остается для облегчения жизни, когда иного не сыщут.

И вот стармех с электромехом на сто тысячном контейнеровозе,
Свой дух направили в сторону капитана без закваски бактерий.
Бактерии это слишком просто, человек с душой и в неврозе,
Настоящая сила взамен слов и мускул без критерий.

Валялся, потом капитан поверженный без нас в инсульте сам,
А бактерии его возвеличенные, на койке в пролежнях объели.
Вроде, что-то соображал, но крест Христа не поцеловал, 
И сгинул как последний сапожник, пьяным в своем деле.
   
    2013

Про родственных душ.

Лабиринтом Минотавра путь к любимой составлен богами,
Которые, напомнают о себе рациональностью в судьбе.
Спора нет в их участии над вечными человеческими рабами,
Вопрос зияет, как смирится с неволей везде, всегда в борьбе.

Человек с хрупкостью хрустальной рождается во всем,
Годы впитывать губкой, познание многогранное.
Венцами природы, идиоты, мнят себя с золотом и серебром.
С удачей каверзной и бьющейся в осколки обманные.

Есть любовь, награда за муки ада, у грешной души,
Для умножения сердец отростка души и для пребывания.
Душа будет в лимбе, увидит Эмпирей, завязнет в глуши.
А счастье не родится никогда, отсекает самобичевания.

Любовь как река, впадающая в море, без удержу несется,
С силой магнетизма планет и звезд во вселенной.
Так родственная душа в теле женщины и мужчины рвется,
Слиянием пустить дух в простор, для гармонии гомогенной.

И состав страсти слитой, души сковывает иногда,
А искра откровения любви, улучшает душу дитя.
Но в итоге ложность, врывается в любые года,
Когда счастье в неизвестности скрывается, миф громоздя.

Блуждание душ, как в аду и рае, на земле и в ней,
Принуждает бог для пребывания, и существования.
Но не рожденным, не быть, не жить, не гнить: мудреней,
Ведь, в раю лета, одурманит все, что было для понимания.

Женщина без любви гибнет как в скитаниях в пустыни.
Бархан за барханом стелет миражи гордости не упоённой.
Основы человеческие - в меру испытать грехи и святыни, 
Но без любви, любой станет чертом закабалённый.

Любить значит жить, легкими разгоняя воздух мироздания,
Всё что не возьми, не для вечности, дано человеку.
А когда любовь подавляет, бытия разочарования,
Неволей продолжаешь: вечность, истину, и утеху.
                2013

Про родственных душ (прод.).

Словно, в сумрачном лесу, в отчаянии натуральном,
Свет сделал мне богиню с теплом в душу вдуваемой.
Голос сказал твоя дева нынешняя, не в виде амальгамном,
А в духе родственном, станет спутницей венчаемой.

Души как птицы в полете небесном, себе подобными,
Стремятся ввысь на седьмое небо счастья в любви.
Может не сразу покорят всё они манерами пробными,
Но в конце неискушенными душами, настигнут рая слои.

Родственную душу в переживаниях мира и природы,
Необходимо найти как отброшенным, в океане, землю.
Не какие бальзамы не залечат в одиночестве на долгие годы,
Душа в душе одной красоты слиться, жаждут, внемля.

Природа, Ава Отче рассчитало любую жизненную форму,
И пусть будит все как не мне надобно, а наперекор мне.
В моей власти, лишь возлюбленную любить как догму,
Не выдумывая, амебную теорию во вселенной и в ее гнезде.

Возможно душе одной зажатой в клыках демона,
Нужна, по горю одинаковая, такая же душа в подмогу.
Они вместе, гнилые пасти бед оттолкнут, предана,
И еще своей титанической любовью вызовут злобу.   

Душа, когда парит в образе каждодневного сна,
Полет направляет к женской душе для слияния.
Ей родственная душа она же жена как вода телу нужна,
В любви наяву души детские создавать с их пестованием.

Плод любви в виде дитя, природных законов,
Лишь, как тайная и не случайная конвертация семя в душу. 
В итоге, мозг как скорлупа для души, взамен полетов,
И птицей в восторге, не уготован зреть небо, море и сушу. 

Скорлупа лопнет с душой для божественной цели,
А дома родственники в земле скорлупу схоронят в горе.
Но метаморфоза бытия произошла, не без любовной трели,
Дабы души в любви пускали подобных в ангельском хоре.
                2013

Про ад.

Время с черепашьим темпом и с такой же тоской ползло,
И казалось до ста лет не нарушиться хладнокровное житьё.
А что будит? Если панцирь жизни крепок, а не как стекло,
И присутствует как ангел хранитель, отводящий всё.

Что только,не случалось с личной как бы то не было шкурой:
Были болезней козни и сердце в отчаянье, вырывалась вон.
Тем не менее, полз на брюхе со стыдом, но с жизней дурой,
Всем на зло, как под панцирем судьбы, не сражен.

Но ворвалось, молниеносна погибель без сигнала или знака,   
Я как в сумрачном лесу провалился в яму, в адскую тьму.
Или от затяжного застолья, отключился от сотого стакана,
Или разум, к обыкновенному, но крепкому, ушел сну.

И спутника мне приставили из моих фаворитов поэтов,
Всегда желал ему руку пожать и обнять, а потом понять.
Вот он и явился как когда то после его смерти и запретов,
Легендарный на изображениях, на коих мог представлять. 

Я сморщенным изюмом мозгом и душой юной, и простой,
Вопрос за вопросом вожатому строю как рабочий в поту.
Но он утолял жажду мыслей, чтобы я алкал хмельной,
Зелье рока по всевышнему расчету, таящий пустоту.

Поражение личности или сущности моей не знало предела,
Словно, все легенды и верования на свете ворвались в явь.
Покровитель стоял без ухмылки и с серьезностью дела,
Хотя еще вчера он был сам легенда века, на ять.

Спросить без сил и повременить учителя и проводника,
Дерзнул с наитием: «Это ад или хуже очам предрешено»?
«Да, это место лимб преддверие ада для душ до Христа,
Здесь не знали и не верили в бога, а лишь в черти что».

Но тут я улыбку к сердцу перенес в торжестве своего бытия,
А сердце ударами божественную музыку играет награждая.
Слава богу, и Богородице, живой еще пока на радость всем я.
Дышать и мечтать, созидая рассвет, верховная радость святая.

    2013

Про ад (прод.)

Сердце бьется ровно или нет, но все, же бьется, хоть так,
А не материей мертвой покоится на вечное исчезновение.
Ведь, нет боли адской с воем и в удаче не полный крах,
Значит, всевышний предоставил благоволение.

Но очутился живым в аду с девятью кругами,
И страхом душераздирающим, стоя, на коленях с молитвой,
Предстал моему взору проводник награждающий дарами,
Как в поэтическом, так и во всех смыслах,богатой палитрой.

И сказал поэт с родственной душой, наставник, коллега,
«Ты в лимбе, и я поведу ко второму кругу, минуя, Ми»носа.
Воля не моя, с судимой целью и не чья-либо потеха,
Вести среди грешников проклятых, дабы нрав усилился».

Мы спускались из круга в круг с океанской мукой в очах,
И вечные мученики спрашивали в недоумении о нас:
«Почему один дышащий, а другой не по статусу в грехах,
Среди демонов проходят и ими не истребляются в раз».

Из круга в круг всем на зависть и в упрочение мук адских,
Грешники, открыто казнились, мухами на яствах в Пасху.
Точнее люди просто прогонят мух с яблочек райских,
А у богов высокий подход и жесткий, не знающий ласку.

И пред воротами Аида, вся мерзость возроптала не по силам:
«Здесь живому и из лимба нельзя быть под огненным небом 
И глазеть на палачей натыкающих всех по своим вилам
На склонах ведущих к Коциту, изгнанного архангела, светом».

Но ворота открылись по воле света, и мы шли к концу,
И грешники в восторге мизерном нас лицезрели.
А слуги Люцифера сбоили, замахиваясь по грешному лицу,
И люди в терпении, надежду на стойкость грели.

На дне Коцита, где дьявол, от греческого слова клеветник,
В пасти держит Иуду, примера никчёмности людской.
Мы проворно и толково прошли, словно через родник,         
И с остатком сил, дальше держали путь в рай внеземной.

    2013

Про чистилище

Мне посчастливилось при жизни увидеть чистилище душ,
Где не случается раскол, скорлупы истины соблазнов.
Возможно, бог мироздания отвел судьбы прорву стуж,
Леденящую венец живого и все что прекрасно.

Хотя, не доказано, что не случайно чернота держащая звезд,
В небосводе ночном радует глаза к ней устремляющие.
Случайность как тайная спутница душа, у тела в сонме грёз, 
Так как все объяснения и науки в итоге опьяняющие.

Однако, я попал как-то в чистилище, нарочно и случайно.
А там люди вернее, несчастные материи бездарные,
До ворот Петра шли, понурив чела и как то, аморально,   
Лишь с душой и мелкими грехами, богу благодарные.

Мой ангел хранитель или мнимый друг, или плод рассудка,
И тут не оставил как бог и друг, на земле раздолья грехов.
Все в чистилище на мою тень смотрели жалобно и жутко,
Ведь я вне земли, как рыба в не воды, и как песня без слов.

Так я шел и как по маслу божественного умысла скользил,
Всегда с тоской тени клоаки греховной, мирской.
Всю жизнь, не желал кануть с головой в дьявольский ил,
И в чистилище шагаю по склонам руководимый и чудной. 

Не истина, но её лицо много обозреваемое в жизни: 
Как не хотел бы,а сердце возьмет и застучит как у подранка.
Я не желаю, принимать слёзы сердца душой и ее алогизмы,
Однако, не ведаю в мироздании без слабоумия орангутанга.

Из одного склона в другой тоскливо шагал, как в аду, 
По семи кругам известных грехов, где отмывание пред раем.
Например, гордился по жизни, тогда ждешь, пока грехи уйдут
И на лбу сияющий, носишь грех, дабы найти путь шалопаем.

Всё как в аду до врат Аида, лишь ангелы крыльями хлопают,
В аду среда для мук, в чистилище хорошо вокруг ради мук.
Не покой могильный, а по мудреней всё, все пробуют,
И не дай бог человек сгниет тетивой, нарушив потехи лук.   

    2013

Про чистилище (продол.)

Я куда-то попал с внезапностью шторма на морском просторе,
А очнувшись на корабле без мачт и экипажа с пассажирами,
Вступил на берег горы, бросив разбитое корыто принесшее горе, 
Или скрытую идею как под досками палуб, таящих ром литрами.

Глаза не видели раньше столь художественно богатый край,
Всё спокойно, не одна травинка не гнется как прислуга богача.
Лишь, покой ощутим легкими в первый раз, будто рай,
Хотя, что это? Если человек живой и мысли льются с горяча?

И тут кто-то совершенней венца природы, по плечу хлопнул,
Так еще делает отец своему чаду для напоминания о защите
Я обернулся и узнал своего поэта, и затем идола тронул,
В котором спасение мое прочитал, как на санскрите.

Он сказал: «ты в чистилище, очи радуешь, и душу развиваешь,
Цель не моя, а отца небесного и в целом всего существующего.
И надо подготовить тебя, коль Всевышнего посещаешь,
Все же живой явился до срока и нежданно для грядущего».

Но спросил я поэта и проводника что, в сущности одной меры,
Ведь поэзия проводит душу к плоти как по волоскам тончайшим.
Почему люди маются как в аду, где так все мрачно и без веры,
В красоте горной, среди ангелов и с солнцем величайшем?

Ад кишит как кишки паразитами волка вечно голодного,
Но человек рождается как ангел без грехов, а паразит паразитом.
В чистилище очищение должно быть как от труда потного,
А не до гноения душонки до черта охранника Коцита.

Так я прошагал в печали по склонам горы с красотой немой,
Хотя горы на Кавказе с растениями и пейзажами, не хуже.
Горы завораживают вечностью, чего нет в жизни людской.
У нас лишь цинизм, что на земле, что в аду, страдать дюже.

Вот в чистилище и попадаем, заказанные с умыслом чаяния,
В среду роскоши природы с ангельским пением добрым и злым. 
И жилу муки волочим, хоть и вкусив плод с древа познания,
Но с обещанным раем и с богом, и с разумом от Леты пустым.

    2013

Про рай

Гром и молния ударила, в водовороте неба при разных явлениях,
А потом дождик освежающий льется, смыть все на всех.
Словно, высокоточный механизм вращается без трения,
И значит, вечное космическое движение не совершает грех.

Лишь, высокоуважаемый чин или высокоразвитый Бахус,
Имеет преклонение идолопоклонническое, затуманившееся.
Простой и натуральный человек, и вся его цель или казус,
Без челобитья, печалится, живет и умирает заартачившийся. 

И вот мой черед подкрался черным человеком или вором,
Точнее, убийцей душежадным с цинизмом вселенским.
И разорвал нить связующую с телом, будто пробежал боров,
Или живьем выдернул с тайным умыслом корреспондентским.

Всю жизнь у моих глаз как не ад так чистилище в пребывании,
Всегда душа и тело или по отдельности, шрамы множили.
А тут взяли как на поруки как корифея в не понимания, 
И не куда-то там, а в рай. Но вопрос я без грехов прожил ли?

Среди ангелов, девы Марии, и Христа, я как в театре на драме,
А память сильно зудит гвоздем как на кресте для распятия.
Я бы рад отречься от гордыни в новом божественном храме,
Вот только, лета не смыла горечь заблуждений в покаяниях.

Мне яблоки райские в изобилии чар не нужны были никогда,
Доводилось оскомину и аллергию лечить многократно профаном.
Готов исследовать рай и нырнуть в пучину, домой туда,
Где не окончены дела и плоды их с без дышащим станом.

Прости мне все грехи и сохрани господь, ибо слеп, как крот,
Яму грехопадения рыл отважно, но не без личного приказа.
Хотя, помню дьявол шептал, а я поводья тянул мчатся в обход,
Не осознавая, что ангел был запряжен и хотел иного расклада.

Но рано стих прерывать, стихии в небе тоже пошалят и молчат,
Пусть, молния сожгла старое дерево познания на глазах,
Все же яблоки сохранились, после мытарств как бы ни причитал,
Лишь,зубы не готовы их вкушать, оставляя земле тела прах.

    2013

Про рай (продол.)

Внезапно провалилось все вокруг в темноту туннелеобразную,
Где свет в конце магнитный и приятный как грудное молоко.
Я без мысли, при каких обстоятельствах мчался в среду райскую,
То ли оставив тело с ножом,то ли во сне разум,запеленал естество

Где-то хор ангелов песни пел с веселым полудетским мотивом,
Свет резал глаза, но с легкой приятной болью, повсеместно.
И приятно, и просто все без малейшей роскоши, и не игриво,
Всё встречает искренне и не в коем случаи с хитринкой лестной.

Но жалко стало всех праведников и святых в их добром мире,
Ограничено их лик смотрел как у грудных детей вблизи матери.
Кто-то в одну точку с улыбкой глядел, шевеля струны на лире,
Некоторые, в тишине, наслаждались как застывшие мечтатели.

Я и там нервы дернул в тоске как лозы плодов виноградных,
Решил, пообвыкнуть, но видно не совсем как все в окружении.
Ангел по братски, молча, взглянул манером странным, 
Что я как пацаненок побагровел, в полном устыжение.

Не готов я в рай попадать, лучше на земле жизнью вечной,
Поэтическую и музыкальную силу перенимать и передавать.
Поскольку, могильная тишина и полный покой без сердечный, 
Есть ангельская песня способная тишиной, лишь услаждать.

Я яблок райских не уверен, не трону ли,как праотец мой Адам,
Не я создал сам себя, я лишь как травинка подвластная всему.
И если в куст, затем в дерево обращусь, молния сломит стан.
И не сочиню красоту, что ценнее рая и прилегающее к нему.

Дух как дитя утробное, пуповиной к богу привязан,
А родившись, жмётся к матери с оторванностью от божества.
И радость ищет, хоть в одиночество постоянно впряжен,
Чтоб тело ветхой одеждой, сбросить, и была душа такова.

Но сон прошел, отряхнулся я, и опять в работу с головой,
Нет ножа в спине от предателя, и работа любая как рай.
После трудового дня как на облаке нежишься в кресле, простой,
И дети и жена рядом, но печаль сменяет благодати край.

    2013

Про любовь и смерть

Мысли, закружившись, водоворотом в городской кутерьме,
В действительности, не породили дело толка вопиющего.
Дай бог хоть зацепки за жизнь остались бы в судьбе-тюрьме
Дабы не напрасно думы думались вне материи и будущего.

В подобных случаях бальзамом жилье, на природе, на даче,
Порезы души затягивает бойко как лета на горе чистилища.
Возможно, сердце отчаяньем пере-зажатое как-то иначе,
От любви судорожной облегчит, происки рока судилища. 

И мой друг поехал на дачу, когда взывал я добродетель его,
На береге выпивать у зеркальной речки под шелест птиц.
Казалось, нашли грехам врачевание и для души тепло,
Лишь, вернувшись в природу, тревоги, падают ниц.

Но была и женщина, которая, имея, бездну грехов, не одну,
Жаждет и тоскует, создавать по инерции, ещё и ещё.
А превратится все от тяжести надо рвом лжи жизни,во мглу,
То прибегнет к мужчине и как ребенок под плечо. 

А у моей мечты и женской границы совершенства все бывало,
Она даже в друга моего безрассудно вмечталась с любовью.   
Все наладилось в жизни, но в последний миг, всё оборвало,
Соблазном к деве красоты горя и в моей голове дробью….

Через души, сквозь времени горизонт в обход Леты и рая,
Буквами оживает в словах, новая жизнь за жизнью.
Да,и какая разница кто, и что я теперь, если убивая и спасая,
Подобное повторяется, описывать с горькой жизни слизью.

Продолжение чудить, моими силами загробными, не суть,
Слова не убить ни одному властелину, они или есть или нет.
В итоге спустя несколько лет мой друг сам влюбился в жуть
И изначальная любовь стала, излучать ужаса красоты свет.

Выбрал бы он девульку мою сразу, через силу и не желание,
Но бог дал ему право выбора вне своего согласия и расчета.
А у меня в словах утешение и услада, но не без созерцания,
Другими глазами коллег по словесному цеху поэзии завода.
   
                2013

Про отлучения от родины

По горло, до крайней меры комом намотало,
В пьесе судьбы, жилы обыденности городской.
Глаза впитывали жадно, и тошнить стало,
Ровной и просто традиционной, расчетной средой.

Кто-то мысль похерил в зародыше уродливом,
Рвать когти сломя голову вдаль за горизонт.
Но, а если стерпеть как Христос угодливо?
Для Отче вселенной, ради душ, одержавших афронт?

Терпение как затяжной нарыв, вот-вот лопнувший.
А рана очищением и омовением лечиться толково.
И если не терпел, как бог велел на кресте не ропщущим,
Значит, не жил толком или забытый даже богом. 

И вот мой черед настал как гром осенний редкий.
Всё подчиняется окончанию без разборному, злому.
Хотя, моя обыденность дурная, несущая след едкий,
Захлебнувшись в объятиях кончины, даст отрады истому.

Семь футов под килем, а не в дырявом кармане золота,
И мой корабль надежды как на крыльях упорхнет.
Пусть, в опасные или злые страны, но без ропота,
Мою искалеченную душу нежиться на камнях отнесет.

В иной стране с людьми впрочем, обыкновенными,
Но с разным цветом кожи и волос от местной природы,
Пришвартовавшись, всходишь с мыслями степенными,
Если взор обрушился: на горы, леса и морей просторы.

Яхта порой опасный друг в изменчивом море,
Капризней морской стихии нет на планете вне звезд.
Так подруга еще умеет после любви дать горе,
Что волнами разбивает как корыто об ближайший утес. 

Но окунутся очами в лазурь пугающую и родную, 
Это не пустословием тошнить, впитав городской серы.
Вода создала нас и бога и мысль философско-золотую.
И нет во вселенной воды как у нас под носом и без меры.

    2013

Про отлучения от родины (прод.)

Несет судно по нежным волнам с радостью проворно,
Волны в штиле как женщина во сне на домашнем ложе.
Но сон кончается, как и все существующее покорно,
Дабы в тайне покоились смертной ответов вожжи.

Однако, скрытность природы каждодневной сеет раздор,
В суждениях при виде реки с плавнями, с людской грязью.
И не важно, что глаза впитывают: моря или вечность гор,
Все равно не в радость зреть, добро и грех, со связью.

Верный и проверенный вариант это одиночеством глотать,
С голодом неутолимым красоты, те что спасают наш мир.
Лишь, глаза на максимальном раскрытии хватают как тать,
Лазурные берега, верхушки гор, морей, лесов, звезд пир.

И вот он конец резкий штиля с дельфиньим пением,
Как жену застать с мужскими запонками в руках на софе.
Всему приходит финал и обычно с коварным оледенением,
Иногда, правда курносая на смертном ложе бывает налегке.

Ладью нашу по сторонам, швыряло как Моисея заветы.
И кто разберет, что есть природа и дьявол лакающий?
Если взбунтовавшийся архангел нагоняет морские стены,
То значит бог истинно мудрый и не упрямый, страдающий.

И как весенним утром прохладным, силой необъятной,
Лучики солнца до каждой клетки рвутся отогреть духовно.
Так и козни шторма забываются с лихвой не изрядной,
Ведь, впереди вид лазури моря напоит глаза расторопно.

В море один или двадцатью людьми, пафос зыби волн,
Встречаешь отрадно, как дряхлый старец объятья смерти.
Словно, жизнь удалась, как бы мрак грехов не был полон,
Ведь, тайна мироздания крепит дух к небесной тверди.

Красоты, природы ох как в охоту в жизнь вливать,
Когда сердце, взаимно, рассветает бутоном тюльпана.
А в стадном городском окружении нечего восхищать,
И нет, некого кто не бросал бы камни не грешным неустанно.

    2013

Про Херсон

Солнце, поднимаясь ввысь, лучами, пронизывает всё,
Что достойно будит омовению врачебному горячим светом.
В Херсоне, как и в Херсонесе, для достойнейших житье,
Как аристократам, толк красивейших образов поведан. 

В нем небо разное, в связи от общего духа настроения,
Иногда серостью клокотание нервов резко отображает.
Беда есть,гор нет оказать сопротивление ветру и повелению,
А так реки, море, песок сахарный и даже лес окружает.

Херсон мой Херсон, благородная ты пристань кораблей,
Жизнь и ту как сбившийся с курса корабль приютишь.
Хиреть не дал не кому, кто талантом страдал, сильней.
Простотой конгениальной в чистоте природной паришь.

Город во много раз мощней боготворишь, стойко и четко,
Если взору предстали как наложницы иные города.
Забрось любого мудреца куда подальше и на долго,
И год не пройдет ему повсюду сходство, померещится тогда.

Если родился в Херсоне и плавал по дельте Днепра,
То сердцем сквозь глаза пропитался камышовым дымом.
Он точно до Крещения Владимиром был атрибут божества,
Поскольку, магнетизм родины везде внимаешь с пылом.

Херсон мой Херсон, благородная ты пристань кораблей,
Жизнь и ту как сбившийся с курса корабль приютишь.
Хиреть не дал не кому, кто талантом страдал, сильней,
Простотой конгениальной в чистоте природной паришь.

Но злые языки творят разгром и всему красивому пепел.
Так Троя неприступная сгорела из-за Елены красивой.
Вот только Херсон с названием античным растет как плевел
Для глаза дьявольского, нимфами, природой дивной.

Впрочем, есть больше, богаче, теплее и ярче города,
Где памятник на памятнике и небоскребы с прочей туфтой.
Не обмануть подсознание на родине с тем, что мать родила,
Родина уродина, нянчится, со своим чадом с любой судьбой.
    2013

Про Херсон русский

Русские сапоги топтались, сгибая нежные цветы,
Стебли как челядь гнула спины лишь, потворствуя.
Но стадо пастухом оберегается и запутанные пути,
Он разгадывает с божью помощью не философствуя.

Новороссия на Причерноморье родилась для потомков,
Турку били и сказочно красивые просторы себе подарили.
Екатерину II пригласили с греческим манером и толком,
Она по гречески Херсоном нарекла и отдалась идиллии.

Херсон русский город, надежда переродившейся Руси.
Русский дух Очаковскими воротами держит из века в век.
Новорусс здесь родней алкал русского языка меда сил,
Не сломить Херсон, другим языком, сеющим грех.   

Но пока в Херсоне русский человек не отличаем от русских,
Также течет река, есть лес и снег заметает кровь и слезы.
В принципе все говорят по-русски и культура не круг узкий,
И таит плавнями богатых кислородом не ординарные грезы.

Кто плыл по речушкам Днепра на лодке и устраивал обед,
Тот с божественными плодами вкусил и к кораблям страсть.
Если красота Пандоры создалась в Херсоне, живой в свет,
То тем более корабли красивые конструировались всласть.

Херсон русский город, надежда переродившейся Руси.
Русский дух Очаковскими воротами держит из века в век.
Новорусс здесь родней алкал русского языка меда сил,
Не сломить Херсон, другим языком, сеющим грех.    

Нет, не нужны достигнутые, великими русскими мужами, 
Происки золота, вечно губящего, вместо смерти духа.
Русский человек детьми пустил как дуб корнями,
Закрепить ковчег русского мира от дьявольского слуха.

Молва за молвой шатается, как праздно шатай-ка хмельная,
Что другой Херсон не такой как был Потемкиным создан.
Но город покоится, как и прах основателя, нечего не зная,
Покуда, Страшный суд не подымит мертвых, рано или поздно.
    2013

Про заключенных

Грохнула железная дверь, как в пасмурный день
Умеет небо, гром и молнию извергнуть без размышления.
Пасмурность это хорошо, если была от жары мигрень,
Но не в тюрьме, где закрытый и объятый лишением.

Жизнь текла как у истока реки, уверенно и лаконично,
Словно, шестерни механизма вращались принудительно.
Не было толком нечего, что вдохновляет лирично
На смысл существования, как бы ни было все убедительно.

Но дверь закрылась, а сзади ключ в ней провернулся, исчез,
Двадцать лет впаяли в душу бога мне, усилив тревоги удар.
Все, что в былом успел с поля жизни собрать судьбе в разрез,
То и осталось в голове перебирать, взирая на скопище из нар.

Бледная стезя жизненного начала, стелилась тоскливо,
Лишь, тревогами и болезнями, приукрасившись, липко.
А потом с нарами и решками и с чифирем, цинично, ретиво,
Поседел, подумал, будто надо кровь из носа, отсидка.

Сижу десятку лет на зоне с грехами каракуртами в банке,
Хотя, на свободе у людей рой грехов ежечасно тоже.
Допустим, срок от звонка до звонка, отмотаю, как в танке,
А горящий мой скелет надежды мечты, не выгорит там Боже?

Я бога часто вопрошаю, точно мысль заела и заржавела,
Недосягаема о всевышний философия, хоть и живу тобой!
Книги жадно изучил в заточении, до нюансов всецело,
Но вера шатается, на свободу, но не во Христа и в дух свой.

Как долго еще в камере заключенных, будто пауки ядовитые,
Надеяться на окончание срока тяжелого как сталь?
Но не менее лукавый вопрос точит силы с душой слитые,
Если откинусь из кичи, не загремлю ли снова как шваль?

А верховная тревога сердце рвет от тоски в клочья как волк,
Кому задать вопросы кроме бога и внутреннего второго я?
Стальное всё: нары, решки, двери, но еще и страха полк,
Ведь, не дерзнувший смерти, горазд, лишь на поле веры боях.

    2013

Про то, как я сижу на нарах закрытый, забетонированный от жизни.

Я сижу на нарах закрытый, забетонированный от жизни,
На столе моем баланда, от голода, спасающая. 
Луч солнца тусклый мелькает, правда из отчизны,
Где тяжко стало дышать, и мысль не менее страдающая.

Не от хорошей судьбы или трех богинь дочерей Мойры,
Те, что прядут нить жизни, распределяют и в срок обрезают,
Являемся на глазах кума и для его шестерок своры. 
Если не мертвые, то схожие с теми, кто от рака умирает.

Наше существование на киче, полной всех мук и грехов,
Есть картина ада у Босха с не большим сокрытием.
И мерзко на сердце становится, коль накушаешься слов,
Мол, на свободе вены режут перед загробным отплытием. 

На зоне если краем глаза узрел, как слезал, солнца закат,
То энергией солнечной на месяц пропитываешься.
И работай как ломовая лошадь, без каких либо зарплат,
Лишь бы лучик пронести, как чашу жизни, не разлившуюся.

На свободе люд всякий работает как из под палки грозной,
Без мысли о ценных и истинных наград для человека.
Идея догмой, у них стелется подстилкой ничтожной,
Чтоб денег размножать курицей безмозглой ради бреда.   

Сюда бы за уши втянуть бы, да на нары такой народ,
Что рабами готовы воздушные удовольствия покупать.
Бог если видел бы, какой людям подлинно требуется оплот,
То не позволил, бы роскошью дьявола, нас обворовать.

Но, что движет зэками срок тянуть в среде не человечной?
А фраерки на свободе гуляет до потери, гибели сознания.
У нас взглянул на небо с адской работой не быстротечной,
И десятку зим сидишь с верой в лучшее, вопреки страданиям

Свобода развивает до отупения, до синдрома Альцгеймера,
А все же люди, освободившись, дышат назло смерти дела.
Хоть, и бога, хуля, и не видя, счастливого жизни гейзера,
Но сильнее преданней жизни, чем те, кто не ел зоны хлеба.

    2013

Про ничтожную старость

Вот ты и окончательно состарился как пес шелудивый весь,
Всю жизнь, лая, как не на луну так на солнце в чем и был крез.
Судьба подкинет кость, в одиночку зароешь куда подальше,
Парализовано, думая, о своей бездне мозга брюха, без фальши.

Другой не доедал, не досыпал о любимых думая,
Кто-то готов был конурой жертвовать ради благополучия.
У тебя же ночью луна на уме, без тревоги, но в смысле бытия,
А днем о солнце размышления за пол литрой и вся в жизни стезя.

Наверно ты из первых в прошлом веке кто пил пол тоны в год,
И не пиво с раками, а водка лилась, голая в рот.
Как собака, налакавшись, лаял на всех и вся, лежа как свинья,
Но и в этом вытекает философия, нерушимо, в мир своя.

Кто пьет от горя кто от счастья, а ты с природной точки зрения,
То есть огненная вода как огненное солнце, греет растение.
Так дубом легко двести лет прожить, правда, без мысли и души,
Хотя, а есть ли душа у нас, кто наперстками пьет, лишь в глуши?

Бог его знает, как быть всю жизнь и в чем быть лучше грешным,
Ведь, старики уже не годны в постели для греха, манером потешным.
Не секрет что старый родственник ради ямы не за раз всё отдаст,
А в параличе, в подгузнике диктовать условия царем, станет горазд.

Вот ты тиранию и устроил всем поколениям рожденных от тебя,
Как Адам родоначальник наш в сарае и без штанов вне себя.
Кричал, «идите, коль время дороже, я вас всех сделал и так и сяк.
Кто из вас будит умнее, когда под девяносто и весь мозг иссяк».

«Это сейчас я овощ, сгнивший от времени, но не тупой,
Пусть в пеленках как младенец, но со смертью на ты и боевой.
Я историю глазами девяносто лет просмотрел и пропил,
А кто пил водку и всех пережил вольготно как крокодил»?

«Я захочу, во сне сплюну и в вечный сон перейду как барин.
Смерть сотворю от нехер делать, не отвлекая природу и ее тварей.
Философом в подгузниках на инсультной мине дулю скручу,
Кумекайте умы, кто из нас парит быстрее душой к истине лучу».
    2013


Про вещи, которые не такие как мы видим

Мы шли, шли, спотыкаясь на дороге о банку или бутылку,
Крылья, отстегнув и уложив их в сумку как состояние основное.
На нас взъелось начальство архангелов, будто нам в бутырку,
А не подальше от России, куда, то на дело другое.

Я говорю подельнику тьфу ты, но впрочем, собутыльнику,
«Даешь привал в ближайшем поселении, чтоб поесть и поспать,
Ведь и так не курим, не пьем, а все чаще по подзатыльнику,
Получаем зарплату за добро и как по контракту не сбежать».

Пришли к богатому дому собака гавкала как на попрошаек,
Двери открыли, в погребе закрыли, точно рабсилу заманили.
Что мы ели сумку с крылами не подарили, как при виде шаек,
Которые, чертями потом становятся от гоп стопа силы.

Я сежу как в бутырке, несправедливостью закусывая, запивая,
А корефан смотрю, работает как Ленин в октябре за всю партию.
«Ты чё заделываешь им дыры в погребе в белой горячке, угорая,
Да мы щас чертей, будим звать и архангелов для гарантии»!

Не знаю, почему, нас вызволили из свето-приставления земного,
Я думал, разжалуют в привидений или бросят на краю галактик.
А мы пешочком топ, топ по шпалам в поисках ночлега другого,
Чтобы крылья постирать да кваску с сольцой намять под салатик.

У двери обветшалого дома, где бог даст, люд рабоче-этнический,
Нас сходу под ручку ввели как Санта Клауса и его родственника.
Песни орали,гитару,поломав,самогоночку кофть эпизодически,
И на лежак в обнимку с бутылочкой погрузились ровненько.

Вдруг утром в доме корову убитую все оплакивают по очереди,
Я сразу на руки гляжу, в голове память давлю, бога молю.
А собутыльник бутыль рассола глушит спокойней, чем в погребе,
Где был как глухонемой, негром на плантации за воздушка долю.

И спросил я,ну на кой ляд корову прибивать у хороших людей?
А у плохих погреб как храм господа нашего, чинить корпел.
А он«я там клад гробил с верой,что станут они,когда то бедней,
А к тем ангел за хозяйкой прилетел,в нос получил,но корову огрел.

                2013

                Про приметы

Иду, как-то в магазин, а мне кот черный, дорогу перебегает,
И собака быстро, так что я вдогонку за ним, чтоб помешать.
Я по делу туда, другу плохо, машину новую он обмывает,
А тут черт бежит, будто примет я не способен понимать.

Догнал, не догнал, возвращаться за деньгами надо стремглав,
Ай, сукин кот брюки шиворот навыворот у меня, не у кота же.
А я то думал, что он смеется этот черный, когда за ним бежав,
Пересек, дорогу покойнику, не удач нахвататься покраше.

Нет, лежал гроб, как ледокол Арктика на приколе к доку, 
Но я и перебежал дорогу, процессии похорон лихую.
Так потом слушал как судовой тифон, поверий роман то ли оду.
Что жизней двадцать надо, чтоб по-исполнялось все под чистую.

Иду снова через магазин, друг где-то нашел пива по бутылке,
Я счастливый как солнце свечусь и не знаю помехе дурной.
И решил, что это за приметы такие, если легко после поилки,
То есть ложь все это, а правда, лишь, что лечит алкоголь пивной.

Да, если по каталогу соблюсти все приметы, то не родится мало,
Нужно, чтоб предки блюли, их как положено по учебнику без оглядки.
И выход: лежать всю жизнь в гробу, чтоб в каталог не что не попало.
Или сразу все нарушь для гибели, чтоб не было накладки.

И вот тот же кот с покойником, поджидают запугать пьяненького,
Да, я котяру на шапку, а покойника воскрешу, налив самогонки.
И каталог нарушу как язычество от имени православненького,
Ишь, приметы как коммунизм серпом по мошонке.

Я даже в магазин не зайду, а сразу на радио, на телевидение,
Сколько людей травмируется, не блюдя дорог, а черных котов.
На базаре кота, а не кролика купим и стрескаем стремительнее,
А на похоронах покойнику путь не перекроем для его делов. 

Но, взяли менты меня, попенали, статьями попугали,
Сижу в карцере, где отведал бы рагу из котов, а не баланду.
Прав кот, а я чтил Байрона, Гегеля, не зная, что и они соблюдали,
Какие-то приметы, чтоб успех был максимальный в награду.

2013