Die letzte meile

G;NTER PROD;HL
        DIE LETZTE MEILE.
ГЮНТЕР ПРОДЁЛЬ.
       ПОСЛЕДНЯЯ МИЛЯ.
   Последний день на пятидесяти девятом году американского мультимиллионера  Георга Аллана Мартина был также последним днём его жизни. В то время, как жена Мартин Бетти принимала душ в ванной, а Георг Аллан Мартин стоял большой комнате перед телевизором, наполовину приглушив его, ожидая сообщение о котировки акций на бирже, в открыто стоящей двери на террасе, появился убийца, сделал, как позже могли установить посредством следов ног, ещё четыре шага в комнату и затем произвёл пять выстрелов. Пули попали Мартину в спину и тотчас убили  его. Застреленный завалился ничком вперёд и при этом рванул, стоящий на передвижном сервированном столике, телевизор, который, громко грохоча, упал на паркетный пол и разбился. От пяти ли выстрелов, или от, сильного издающего, шума, свалившего на пол телевизора, показалась испуганная супруга из ванной и, увидев убийство, тотчас вызвала по телефону шерифа Джона Брукса.
   Властитель полиции провинциального городка Гриффина, действительно появился несколькими минутами спустя на уединённой вилле, но был  в состоянии только установить смерть одного из уважаемых граждан Гриффини и на зеркальном полу отчётливо различимые следы предполагаемого убийцы. Госпожа Мартин почти бессильно облокотилась на кресло и была не в состоянии верные показания о происшедшем несчастье. Правда, Броокс пытался проследить следы ног, но в огромном неосвещённом парке, который окружал дом, не нашёл ни одной человеческой души. Ему  не оставалось ничего другого, как возвратиться в дом, подойти по телефону и уведомить комиссию по делам об убийствах столице Атланты, удалённой на пятьдесят миль. Госпожа Мартин, между тем, сидела, тихо плача про себя, в своём кресле и едва вразумительно, видя смерть своего мужа, жалобно причитала: «Почему же он должен умереть? Он ведь делал только добро всем людям. Почему же она его должно была поразить?»
   Несколько раз шериф пытался узнать у неё подробности случившегося, так, к примеру, видела ли она кого-нибудь в комнате, был ли тут визит, могла бы она представить, кто мог бы посягнуть на жизнь её мужа. Бетти Мартин ему не отвечала.
  Тем временем, пробило двадцать два часа, и это расспрашивание и бормотание со слезами продолжалось ещё более часа, пока не прибыла комиссия по делам об убийствах под руководством майора полиции Хунтинга из Атланты. В это время даже в  столице не было специалистов криминальной полиции, им ещё предстояло лишь собраться.
   Когда отчаявшаяся жена была не состоянии дать ясного ответа на его вопросы, Брукс вышел на террасу, там закурил сигарету, и поразмышлял  сам с собой о том, отчего могло произойти убийство.
   Георгий Алан Мартин родился в Гриффини, и он был не только богатейший человек, но и также самый любимейший сын города. Брукс не знал никого, кто бы был враждебно настроен к Мартину, а Гриффин был также не местом, в котором пребывает банда убийц. Отец убитого имел долгие десятилетия  торговое предприятие, занимался скотом и зерновыми культурами;  при этом не нажил богатства и никогда не обсчитывал  своих покупателей. Сын сначала построил из него предприятие по оптовой торговле, которое сначала  снабжала штат Георгия, а позднее почти все Соединённые Штаты Америки. Штат Георгия был одним из самых плодородных  сельскохозяйственных областей Америки производителей сельскохозяйственной продукции; штат фермеров, которые проводили всю свою жизнь со скотоводством, хлопководством и производством зерновых культур, и что  в последнюю очередь, благодаря предприимчивости Алана Мартина, привело штат Георгия к солидной зажиточной жизни. Мартин, который учился в Атланте и лучше, сем его консервативный отец, знал, какое  предприятие с продукцией фермеров можно было сделать, когда нашёл общий язык с беззастенчивыми методами большого бизнеса, Он создал из незначительного отцовского торгового предприятия сельхозпродукции, крупное предприятие, вытягивающее на миллионный оборот, ценные бумаги, которого поступали на биржу. Сначала в Атланте, позднее  в больших городах он обосновал в небоскрёбе свой раздел бюро, а в последующее время  открыл по всей Америке с почти пятьюстами магазинами, в которых предлагал  исключительно сельскохозяйственные продукты тата Георгия а также продавал рекламу. Когда Мартин два года назад совершенно возвратился в свой родной город Гриффин и предоставил руководство гигантскими предприятиями своим директорам и управляющим, весь город был горд этому и хотел выбрать его бургомистром города. Впрочем, ему никто не завидовал, что он на земле отца, на которой ещё до сих пор стоял  бедный фермерский дом из дерева, построил замок, что называется камень к камню,  которые на многие миллионы долларов были доставлены  из Шотландии. Также не сделало ему плохо то, что он отказался от должности бургомистра, а вместо этого, он объявил, что он хотел бы стать губернатором тата Георгия. Его четыре миллиона долларов самостоятельно финансировали его избирательную кампанию на предстоящих выборах губернатора; он был воодушевлённо поддержан всеми фермерами штата Джорджия Георгий Аллан Мартин был, после выяснения института общественного опроса, самой обеспеченным кандидатом на пост губернатора. Во всех газетах последних дней это можно было прочитать. Не из-за этого ли  его лишили жизни?
   Шериф Брукс был не тем мужчиной, который более, чем нужно,  печалился о политике, но что при игре в политику были частые убийства и преступления, и что они правили политикой в больших городах, ему, впрочем, не было чуждо. Тем не менее, он не хотел признавать - если бы я представлял, что случится с ним и Гриффином, - что здесь могло произойти политическое убийство.
   Поэтому он и оставил при себе свои мысли, когда позднее его спросил руководитель, прибывший из Атланты, комиссии по делам обубийствах: «Какого же вы мнения об истории с убийством, шериф? Был ли мужчина достойный убийства, имел ли он врага?»
   «Врага?» - переспросил Брукс наивно. «Нет, да я бы знал. Он был доброй душой города. Никто не ненавидел его. Напротив».
   Майор Хунтинг недовольно покачал головой. «Ну, а теперь обратите на один пункт. Гриффин на семьдесят процентов из черномазых. На одного белого приходится два чёрных. Итак, два врага».
   Шерифу, вероятно, было не до того, что волновало тут майора полиции. По правде, он был прав: на 12000 жителей города приходилось около 8000 негров, что обусловлялось экономической структурой. В сельском хозяйстве преобладающе всё ещё были заняты негры, а в Гриффин жил исключительно от сельского хозяйства. Однако благополучие, о котором позаботился Мартин, в конечном счёте, умеренно шло также неграм. Они могли селиться в городе, иметь машины – разумеется, дешёвые, подержанные автомобили, - и могли ездить на них на работу на ферму. Георг Мартин был тот, кто вступался за них, чтобы с ними не обращались, как с рабами. Он делал это не из не потому, что любил негров, или очень хотел добиться их равноправия, как он это объявил в Вашингтоне, а, разумеется, только из деловых соображений. Если к неграм относились лучше, то они и работали лучше. А, если они работали лучше, белые также больше зарабатывали. Среди негров с тех пор, когда они смогли жить в городе, как белые,  не царило волнение, как где-нибудь в стране
 И поэтому Брукс только сказал Хунтингу: «Во всяком случае, я не думаю, что это был местный житель».
   Майор полиции оставил его трясти головой, как деревенский полицейский, с которым не стоит говорить о таких вещах. Он пошёл к своим людям, которые осматривали следы в комнате и спросил одного: «Что, нашли?»
 - Никаких отпечатков пальцев.
 - А что со следами ботинок?
 - Только песок из сада. Гильберт и с ним собака-ищейка, посмотрите-ка.
 -  А гильзы от патронов есть?
   Сотрудник уголовной полиции после своих трёх коллег осмотрел каждый угол комнаты, искал гильзы от патронов в мягкой обивке мебели для сидения и среди шкафов.
 - Нашли что-нибудь?
   Мужчины комиссии по расследованию об убийствах отрицали.
   Хунтинг начал шуметь: «Боже мой,  ведь должен же остаться какой-либо след. Так ведь совершенно ничего нет. Пять выстрелов один за другим можно произвести только из автоматического пистолета. А они выбрасывают гильзы!»
   Он, возможно, их собрал»
   Хунтинг стал ещё свирепее.
   «Жена ведь сразу же, как только услышала выстрелы, пришла в комнату. Как он должен ещё собирать гильзы?»
   Шериф Брукс, который тоже слушал на расстоянии опрос, доверчиво подошёл ближе и сказал: «Он стрелял из кармана. Когда пистолет выбрасывает гильзы, они там же в кармане остаются, и их не надо собирать».
   «Вы, вероятно видели в последнем телевизионном детективном фильме? Но это вы сначала сделайте-ка мне. Из кармана брюк один единственный выстрел, чтобы не промахнуться! Такое бывает нечто в цирке, а не на практике», - указал он шерифу, и затем он оттопал из комнаты на террасу.
   Брукс крикнул ему вслед обиженно: «Он, может, даже поверх оружия пластиковый пакет натянул. Поэтому он мог беспрепятственно целиться».
   Не оборачиваясь, майор полиции высмеял его: «Да, да, что вы на земле, так всем дуракам известно. Что вы ещё не при ФБР».
   «Почему же он такой злобный?» - спросил Брукс  стоящего возле него служащего уголовной полиции.
   «Не знаю. Видно у него снова приступ гастрита.
   На террасу Хунтинг вышел вместе с собаководом, который принес ему пару грязных ботинок, и последовало затем новое разочарование
   «Стояли внизу при выезде из гаража. С того места он, вероятно, дальше побежал в носках».
   Хунтинг взял  ботинки в руки, повертел туда-сюда и сказал лишь: «Ну, чудесно. Такого сорта в Америке имеется двадцать миллионов пар».
   Он унял свою безрадостную интонацию, когда тут ему сюда навстречу из темноты ворот парка вышла Бетти Мартин. Она была у машины, которая должна была вести труп её мужа на вскрытие в судебно-медицинский институт в Атланту, которую она проводила до ворот.
…»Извините, мадам, я представляю себе, что вам сейчас не до этого давать мне объяснения, но пару вопросов я вам всё же должен задать».
   Сохраняя самообладание, госпожа Мартин сказала: «Пожалуйста, спрашивайте  сколько угодно. Это ведь, пожалуй, ваша обязанность». Затем она вошла в дом и повела майора полиции в зимний сад. «Может, мы побеседуем одни, или вам для этого надо свидетели?»
   Обдумывая способ, как ему, служащему,  обращаться с госпожой Мартин, Хунтинг, как это показалось, испугался. Теперь он разговаривал с хозяйкой дома совершенно иначе, чем он имел дело с шерифом и мужчинами  комиссии по делам об  убийствах.
   «Это не допрос, а только надо несколько справок мне».
  Еле-еле заметным движением руки она пригласила Хунтинга сесть. «Пожалуйста, спрашивайте».
   Вероятно, чтобы подчеркнуть важность своих вопросов, Хунтинг вытащил из кармана жакета блокнот и шариковую ручку и положи их на стеклянный лист низенького стола.
   «Так и быть, я должен знать, были во время происшествия ещё люди, кроме вас и вашего мужа, в доме?»  «Нет».
   Хунтинг насторожился. Конечно, было бы сейчас наилучше применить свой старый обходной способ,  и уже хотел сказать: «Ну, послушайте-ка, здесь, в дворце, вы жили только одни. В этом вы можете даже меня не пытаться убедить».
  Бетти Мартин, как будто, угадывая его мысли, добавила: «Одна супружеская пара слуг, которая уже двадцать лет служила у нас; обычно они живут во садовом домике. Она находится в отпуске, во Флориде».
   Хунтинг овладел собой больше. «одного шофёра, одного садовника имели вы, и что?»
   «Сад был хобби моего мужа. Он здесь не имел никого, то есть, если надо были большие работы, обсаживание и подобное».
   Хунтинг более-менее резко спросил: «У вас работали чернокожие?»
   «Негры?» - подчёркнуто почтительно спросила барышня Мартин, как будто она давала ему понять, что ей такое проявление жаргона ненравится.
   «Да, черономазые. Извините, если я их назвал чёрными, но как полицейский, я имею общение только с чернокожими».
   «Одного шофёра мой муж держал до сорока дней. Это действительно был черномазый. Но действительно только две-три недели».
   Неожиданно Хунтинг наклонился, отодвинул свой блокнот в сторону и спросил настойчиво: «Почему он больше вам не служит?»
   «Ибо он, или лучше его способ ездить, не понравился моему мужу. Он чуть не совершил дорожное аварию».
   Всё другое для Хунтинга перестало быть интересным. «Скажите, пожалуйста, мне его фамилию и где он сейчас пребывает».
   «Его зовут Насхвилле, Джим Насхвилле. Где он теперь пребывает, я этого не знаю».
   Тотчас Хунттинг схватил свой блокнот, записал большими буквами «Джим Насхвилле», и затем несколько раз подчеркнул фамилию.
   Бетта Мартин испуганно глядела на него.
   «Но вы ведь не верите сёрьёзно, что он…Нет, я  не, конечно, не считаю его способным на это».
   «Действительно, не считаете?»
   «Однако, почему он должен был убить моего мужа? Потому что он его уволил?  Ни в коем случае».
   Хунтинг кивнул ей снисходительно.
   «Вы, мадам, не считаете его способным на это. Но мы знаем ситуацию лучше. Чернокожие ведь сейчас проявляют взять верх. С тех пор, как онив Вашингтоне постоянно пустословят о равноправии черномазых, Верховный Суд в Вашингтоне  даже распорядился, чтобы их дети, как и наши, могут посещать равные школы; они ведь думают, что пришёл их час. Повсюду они распространили террор. Благодарите бога, что вы были в ванной».
   Преисполненная страха, Бетти Мартин схватила Хунтинга за руки.
   «Вы действительно считаете, что это примет  такие масштабы?»
   «Вам, мадам, не следует беспокоиться о своей безопасности. Пока мы его найдём, мы поставим полицейскую охрану. А после этого другие больше не осмелятся. Они ведь трусливое отродье, и не пикнут, когда они увидят, что мы их превзошли, что мы умнее и сильнее их».
   Как только дальше нельзя было оставить незамеченным свой  внутренний страх, Бетти Мартин отвела свои руки назад, спрятала их под крышку стола и затем неуверенно сказала: «Но ведь мы не имеем никакого доказательства для такого подозрения».
   «Действительно нет? – спросил Хунтиг настойчиво. «Подумайте-ка сами. Ваш муж был в городе, даже в целом государстве он был популярный, как вряд ли другой гражданин. И это определил институт изучения общественного мнения. Он был гарантированным кандидатом на пост губернатора. Кто всё же должен был убить его, к тому же ни за что и про что. Это было не убийство с целью ограбления. Преступник не сделал даже малейшей попытки что-то украсть, несмотря на то, что в вашем доме существует много ценностей. Только одна из многих картин, которые висят в комнате, если бы он задумал прихватить с собой, и убийство обогатило бы его. Но убийца вашего мужа не хотел награды, а нужна была только месть, примитивная , грубая месть, ибо он был уволен, так как он понял, что он чёрнокожий, и им остаётся, и с ним можно обращаться, как кто захочет».
   Бетти Мартин уткнула лицо в руки и сильно закачала своей головой, как будто она пыталась со всей силой защититься от этой, видимо, сплошной аргументации полицейского сыщика.
   «Но ведь это же до сих пор только предположение, можно всё же на этом…Это ведь может также быть совершенно другой».
   «Как же? Убийца должен был хорошо знаком с обстановкой на месте, как иначе он так быстро нашёл дорогу в дом. Откуда он знал, что ворота гаража выходят на необитаемую местность, где он мог быть, наверняка, никем не увиденным  и  не узнанным. Онт должен быть также осведомлённым с вашими семейными привычками; когда вы идёте спать, вы прежде ещё примите душ, что ваш муж вечером всегда слушает биржевые сообщения. Только в этот момент он мог его застрелить, не встретив сопротивления, быть  неузнанным. Убийцей вашего мужа мог быть ведь только некто, который был обо всём информирован».
   «Но имеется ещё больше людей, которые часто бывают в нашем доме у нас».
   «Среди них есть один, которого вы считаете способным на преступление?»
   Растерянно Бетти Мартин смотрела на майора. Она никого не могла назвать, которого она считала способным на убийство. Все люди, с которыми Георг имел общение, были друзья. Но тут должно было выйти довольно иначе, ей пришло в голову – имелись основания его ненавидеть. Торговые партнёры, для которых он был могущественнее их, он со своим дотошным методом экономически подрывал их. Он часто говорил о том, что многие бы радовались бы, если бы он сломал себе шею.
   «Вам не следует даже об этом и думать, мадам», - оторвал Хунтинг её от своих размышлений. «Мы это уже выясним. Если Насхвилле преступник, то мы также установим доказательства, которые его изобличать. Только хорошо бы было, если бы вы смогли нам помочь его быстро найти. Чем дольше это будет длиться, тем больше у него времени стереть следы убийства».
   Бетти Мартин вряд ли знала  что-нибудь о том, где работал Джим Насхвилле, прежде чем нанял его муж, где он родился и имел ли он друзей, у которых он мог сейчас остановиться. Однако потом она припомнила, что Георг ей бегло рассказывал, как он с ним познакомился. Это было в Атланте, когда с его машиной случилась поломка. Он пошёл в высотный гараж. Там он нашёл монтёра, который ему услужливо помог, несмотря на то, что была уже поздняя ночь. Он работал в гараже лишь в качестве мойщика, и обрадовался, когда Георг предложил ему стать ему его шофёром. Только, где находится этот гараж в Атланте, Георг ей не рассказывал.
   Очевидно довольный от этого сообщения, Хунтинг поднялся и засунул свой блокнот и шариковую ручку в карман.
   «Это, определённо, нам поможет его найти, мадам. Большое спасибо за это. Возможно, он даже уже возвратился в гараж, если нет, мы там о нём узнаем больше».
  Когда комиссия по делам об убийствах спешно оставила дом, шериф пришёл в зимний сад, и остался стоять у двери. Бетти Мартин смотрела на него вопрошающе.
   «Мадам, майор Хунтинг приказал мне оставаться в доме для вашей защиты», - сказал он извиняющее.
   Только лишь, когда Бетти Мартин одобряюще кивнула, он спросил дальше: «Вы что-нибудь понимаете?  Он что-либо говорил вам о нём?»
  «Вы считаете Насхвилле убийцей. Они сейчас ищут его».
   Шерих на это не ответил. Когда-то в последний час к нему приходила подобная мысль. Когда Насхвилле был уволен Георгом Мартином, он безрассудно напился в одной негритянской пивной города и при этом громко орал страшные оскорбления вокруг. Все белые свиньи, Мартин также не исключение – и намного хуже. Хозяин кабака поэтому позвонил в полицию, и Насхвилле оказался выброшенным на улицу. Когда Брукс запер его на полицейской станции в арестантскую на протрезвление, он сразу же стал миролюбивым. Затем утром он извинился за свой поступок в кабаке и сказал, что он снова возвращается в Атланту и поищет там новое занятие.
   Только лишь, когда Бетти Мартин спросила шерифа: «Вы также полагаете, что это мог быть Насхвилле?», - он сказал смущённо: «Я не знаю, мадам. Но это было бы плохо для Гриффина. Я боюсь, очень плохо. Старая ненависть снова бы выявилась бы у фермеров, и они бы, все чёрные, поплатились бы за это. Всё, что ваш муж делал в последние годы, чтобы здесь царил мир и порядок, в таком случае было бы напрасно».
   Усталая и обессиленная, Бетти Мартин пожала плечами, как будто бы ей было безразлично, что могло бы случиться теперь, после того, как её муж был мёртв.
   «Пожалуйста, мадам, - сказал Брукс убедительно, - пока ничего не рассказывайте об этом в городе до тех пор, пока это не доказано. Уж, есди заговорят о подозрении вокруг, грянет беда».
   Бетти Мартин ничего не ответила ему на это. Она покинула зимний сад, и лишь только сказала на выходе: «Если вы, непременно, должны остаться, то вы можете  задержаться сначала в жилой комнате. Я хотела бы сейчас побыть наедине».
   В одном дешёвеньком магазине самообслуживания Атланты  - в один майский день 1965 года – Джим Насхвилле был арестован одним  полицейским патрулём, который с самого раннего утра охотился за ним по всему городу без всякого предъявления ордера на арест. Без всякого объяснения о причине задержания пять служащих в униформе схватили его, когда он отошёл от кассы, неся в одной руке полную тарелку жареного картофеля, а в другой бутылку кока-колы. Двое полицейских выбили у него из рук тарелку и шипучку, схватили его за локти и крутанули ему так грубо их за спину, что юный, сильный негр дико заорал. Третий полицейский со всей силой, как футболист, саданул по берцовой кости так, что его ноги заскользили назад, и он во всю длину шлёпнулся на ровный пол магазина. Пока первые два полицейских прижали его к полу с почти вывихнутыми руками, два других держали ноги, чтоб он не мог ими  кого-то ударить, начальник патруля нацепил на ноги и руки ему наручники. Затем, как пень, Насхвилле потащили из магазина и через заднюю дверь, стоящей на улице, полицейской машине, типа «Воронок», затолкали во внутрь машины. Прежде, чем успели собраться люди, автомобиль с воющей сиреной понёсся оттуда на главную полицейскую квартиру.
   В одном голом, изрядно белом, кабинете без окон происходил первый допрос. Джим Насхвилле, лицо которого было всё в крови от падения на кафельный пол, был привязан тремя крепкими кожаными ремнями к кабинетному креслу, как к электрическому стулу: позади стоял один здоровенный, как бык, полицейский с автоматическим пистолетом, который он упёр негру в затылок, когда он от бессилия опустил голову на грудь.
   Перед ним, в левом углу, стоял голый письменный стол, на котором в качестве одной единственно принадлежности стоял телефон, а рядом восседал, болтая ногами и скрестив руки на груди, уверенный в победе, майор Хунтинг.
   Спокойно, как будто бы речь шла о том, чтобы выполнить две-три  обязательных формальностей, он сказал Насхвилле «Давай, Джим, скажи нам, где ты спрятал пистолет. Ты ещё сегодня должен быть доставлен в Гриффин».
   Совсем запуганный бесчеловечной процедурой ареста, Насхвилле совершенно не отважился спрашивать, почему его арестовали и в каком преступлении его обвиняют. Он также ещё не знал, что Георг Мартин был застрелен, так как сообщение об этом принесли лишь обеденные газеты.  Он только послушно поднял голову и сказал робко: «Сэр, у меня нет пистолета, и никогда не было».
   «Не говори вздор, Джим. Мы это знаем давно. Это тридцати восьми зарядный «Веблай-револьвер». Хунтинг опёрся на задний конец письменного стола и извлёк маленький пластиковый пакетик, в котором находилось пять пуль, которые были извлечены ночью  при вскрытии тела Мартина. Хунтинг взял из пакетика пять свинцовых  пуль  и взвесил их, играючись, в правой руке.
   « Вот здесь, в руке, пять пуль из него. Криминалисты-техники узнали их невооружённым глазом. Калибр тридцать восьмой. Семь нарезок по правую сторону имеет только только »Вайблей-Револьвер».
   «Мне жаль, сэр. Я не знаю револьвера системы »Вайблей».
   Хунтинг необычно радостно продолжал.
   «Ну, хорошо, ты, может быть, глуп, чтобы знать типы оружия. Я тебе даже поверю. Но винтовка у тебя есть. Скажи, наконец, где она спрятана».
   Всё ещё не подозревая, вокруг чего действительно идёт  допрос, Насхвилле чрезвычайно уверял: «Вы ошибаетесь, сэр. Я ещё никогда не имел револьвера. И для чего?»
   Хунтинг снова положил пули в пластиковый пакет». Ну, прекрасно, мы и одни найдём его. В Франклин-гараже нам сказали, что ты всегда живёшь в гостинице сомнительной репутации на четырнадцатой улице, когда ты бываешь в Атланте. Это тоже верно?»
   «В Миддлетон-готель, сэр. Но это не притон».
   «Хорошо, хорошо, мы сейчас не будем об этом спорить. Какой номер комнаты?»
   «Двадцать первый, сэр».
   Хунтинг радостно рассмеялся, как будто он хотел похвалить Насхвилле за его честный ответ,  сняв при этому трубку с телефонной вилке, и затем негромко сказал: «Миддлетон-готель на четырнадцатой улице, комната двадцать один. Проверьте-ка там немедленно. И возьмите с собой наверх портье, чтобы после этого не означало, что вы сами приложились к этому». Затем он снова медленно  положил трубку на вилку телефона, вытащил из кармана пачку папирос, слез с письменного стола, подошёл к молодому негру и предложил ему папиросу. Насхвилле всё ещё со связанными руками и ногами, и дополнительно обвязан кожаными ремнями, которыми он был привязан к стулу, совершенно не мог взять папиросу.
   «Ах, так!», - сказал Хунтинг, достал сигарету из пачки и воткнул её Насхвилле между губ.
   « В таких случаях есть предписание, Джимми. И мы ничего не можем в нём изменить».
   Затем он дал ему огня и кивнул полицейскому, который всё ещё стоял позади стула с автоматическим пистолетом, отойти и занять место около двери.
  Приветливо беседуя, при этом не делая даже намёка на убийство Георга Мартина, Хунтингне прерывно кружил вокруг стула, на котором сидел Насхвилле.
   «Чем ты занимаешься в Атланте? Ты работаешь?
   «С тех пор, когда я возвратился из Гриффина, ещё нет, сэр. Я пока ищу работу».
    Несмотря на то, что Насхвилле сам упомянул, что он был в Гриффине, Хунтинг  намеренно пропустил это мимо ушей.
   «Разве ты имеешь шансы найти работу?»
   «Может быть, снова в Франклин-гараже, сэр. Они могут меня взять, когда появится больше работы. Сейчас в прекрасную летнюю погоду, конечно, есть возможность, такая небольшая, мыть машины».
   Очень сожалея, что для мойщика наступили плохие времена, майор беседовал обо всём возможном, и при этом вновь и новь прислушивался к двери, как будто он ждал чего-нибудь определённого.
   Спустя полчаса постучали, стоящий на посту полицейский, открыл, надёжно запертую, начальную дверь, и вошли два молодых сыщики. Один передал  Хунтингу  маленький картонный коробок и к нему, написанный от руки, протокол.
   Позади спины негра Хунтинг открыл коробок, коротко взглянул и затем сказал обоим сыщикам: «Где он был?»
   «В ящике для цветов был закопан. На балконе».
   С открытым картонным коробком в руке Хунтинг продолжал ходить вокруг стула, пока он не остановился перед Насхвилле, вытащил двумя пальцами пистолет и протянул его негру.
   «Ну, Джимми, что я тебе говорил? Мы и сами его найдём».
   Джим Насхвилле, не произнеся ни слова, отчаянно взглянул на пистолет. на пистолет. Хунтингг внимательно осмотрел на гего, перевернул на другую сторону его, где был выбит фирменный знак и сказал: «Ваблей-Револьвер». Ты видишь, криминалисты-техники  - безошибочны. Если им только, хоть раз показать». Заикаясь от волнения, Насхвилле скал: «Но это не мой пистолет, сэр. Определенно, нет. Я никогда не имел его».
  «А как он попал тогда в ящик для цветов в твоей комнате, в гостинице?  Ты, наверно, хочешь сказать, что мы его там спрятали?»
   «Нет, нет, конечно, нет сэр. Но я ведь был в Гриффине две недели назад. Ведь в это время комната не стояла пустой!»
   «Джимми! Криминалисты-эксперты сразу после исследовали, эти пять пуль были выстреляны из этого револьвера. Я уже сейчас больше не сомневаюсь в этом. И, в таком случае, если  это научно точно исследовано, установлено и перед судом под клятвой будет подтверждено экспертами, ты будешь пристёгнут к другому стулу, через который проходит двадцать пять тысяч вольт. В конце концов ты не хочешь облегчить свою совесть тем, чтобы, возможно найти основания, которые покажут присяжные твои выстрелы оправданными;.
   Как с отсутствующим взглядом пристально посмотрел негр  на пистолет в руке Хунтинга, и крикнул: «Ради бога, сэр, что вы от меня хотите. Я ведь никогда в своей жизни не держал в руках револьвера. Я и не знаю, как с ним обращаться».
   Хунтинг возвратился к письменному столу, положил  коробку с пистолетом около пакета с пятью пулями, которыми был убит Георг Мартин, и через  несколько секунд повернулся к негру спиной и обернулся.
   «Кончай сейчас же с болтовнёй. Вы убили Георга Мартина. Ответите ли вы теперь, или нет, для нас это несущественно полностью. С доказательствами присяжные всегда пошлют вас на стул. Перед этим они ещё могут защитить признание, которое покажется им правдоподобным, что вы стреляли  из гуманных, оправданных оснований. Итак,  это ваш шанс. Почему вы стреляли в Мартина?»  Когда он, вообще, таки не понял, что ему сейчас открылось,  Так как он, вообще, не понял, что ему только что открылось, то негр растерянно тряс головой и молчал. Ствол автоматического пистолета снова воткнулся ему в спину.
   «Эй, тебя майор, что спрашивал?»
   Ошарашенный, едва понятным голосом Насхвилле пробормотал: «Разве мистер Мартин убит?» Я же совершенно не знаю, что он мёртв. Как я это могу знать. Что вы от меня хотите?»
   А затем он внезапно приподнялся, как будто бы он хотел со всей силой, которая в него ещё была, разорвать путы, которыми его привязали. Но не сдвинул с места стул, вцементированный в пол. Кожаные ремни привязали Насхвилле к спинке и сиденью, а ножные кандалы рвали ему кожу до кости, когда он попытался вскочить Затем он снова устало и бессильно опустился, как будто всякая воля, восставшая ещё раз против его рока, сломалась в нём. Он теперь молчал, и  из-за того, что полицейский постоянно жестоко толкал ему в спину автоматический пистолет, больше не склонен был отвечать.
   «Как хотите», - сказал Хунтинг, наконец, неожиданно спокойно, как будто он осознал, что всякое продолжение допроса бессмысленно. Его пальцы нервно тарабанили по кругу крышке письменного стола и выдавали, как он не старался, какой он действительно был неуверенный. Однако его разочарование было заметно. Внизу в его служебном кабинете его ожидала дюжина газетных репортёров на результат допроса. Сразу после ареста Насхвилле, Хунтинг пригласил их в главную полицейскую квартиру и поведал им в короткой пресс-конференции, что убийство Георга Мартина выяснено, и признание следовало ожидать. Чтобы поднять напряжение вокруг случая, он не только сказал им имя арестованного, но и не умолчал, что это был черномазый. Хунтинг, конечно, понимал, что этот таинственный намёк, о  сенсационном убийстве, повлёк бы за собой последствия. Ротационные машины остановили  печать вечерних изданий, чтобы каждая газета была ещё в состоянии, в которой можно было  опубликовать ожидающие сенсационное сообщение, была приостановлена, Хунтинг мог также высчитать, что редакции , тем временем, уже узнали, что произошло в ресторане самообслуживания. Владелец ресторана, гости и уличные прохожие за несколько долларов информационного гонорара давным-давно уже сообщили, что один молодой негр схвачен полицией и был отправлен в полицейский участок. Сейчас, когда майору Хунтингу пришлось  выступать перед репортёрами и самому давать подробный ответ, он вдруг от этого испугался. Убийство Георга Мартина негром незадолго до выборов губернатора было незаурядным случаем. Расовый вопрос наряду с вьетнамской войной был спорной политической проблемой Америки. В Джорджии, как и во всех южных штатах, где белое население и их политики, полные ненависти, сопротивлялись против равноправия негров, был вопросом их смерти и жизни. Если Георг Мартин был действительно застрелен чёрным, то это бы было сейчас же использовано защитниками расовой сегрегации, чтобы из этого набить политический капитал. Хунтинг, видит бог, не был другом черномазых и приверженцем политики расового равноправия, он также был абсолютно готов предоставить им  мужчину, как убийцу, которого они пожелают. Но к этому должно быть доказательство, безразлично, как они добудятся, и кто их ему доставит. От этой работы не освободил ни один его начальник, до такой степени они так настаивали на этом, чтобы подвести  обвинение в убийстве под Насхвилле. Ещё гораздо большим был ряд недостаточных доказательств, чтобы можно было его обвинить для всей общественности в убийстве Георга Мартини. Один защитник, который был не в состоянии утаивать ему, что мог обеспечить ему алиби на время совершения преступления, что ещё никакой такой хитрый прокурор не был бы в состоянии опровергнуть перед судом.  Хунтинг также не знал, удалось бы ему склонить к этому Бетти Мартини признать ещё раз в Джимми Насхвилле мужчину, который проникнул в дом и стрелял в её мужа. Может быть, также было и так, на одну не подвержённую чужому влиянию, схвачен и был доставлен совсем другой преступник. Сплошь факторы, не поддающиеся учёту, которые Хунтинг, когда-либо их обдумывал, всегда его обескураживали. Попадись, ему Джимми Насхвилле, каким образом, привести его на электрический стул, уже непременно, открылась бы ему блестящая карьера: поддержка влиятельных личностей ему была бы обеспечена. Это была одна сторона медали. Но не удайся ему эта задача – был бы черномазый оправдан, или вовсе лишь не обвинён – он был бы профессионально мёртвым мужчиной. Как бы ему отказаться от горячего картофеля, который ещё сейчас похвально колотит по плечам. В таком случае, благодаря своей неспособности, негритянский вождь достал бы аргументы для своей борьбы за равноправие. Это была оборотная сторона. Хунтинг сейчас чувствовал себя, так как ещё вся ответственность за то, что случилось,  лежала на нём, и дальнейший ход дела зависел  только от своего решения, не лучше в своей шкуре, чем тот, привязанный к стулу, беззащитный Насхвилле, которого ему выдали; что судьба их обоих чертовски  была спутана одного с другим, делали его ещё злее на ненавистного черномазого.
   Молодой криминалист-служащий, который приносил пистолет, сказал Хунтингу: «Майор, я полагаю, что вы должны сначала-ка спуститься вниз к репортёрам. Они, в конце концов, хотят написать своё сообщение».
   Хунтинг помедлил, и затем покачал головой.
   «Идите и скажите им, что мы должны ещё его допрашивать, он всё ещё нагло отрицает. Расскажите им подробно об убийстве и аресте.  Криминалист-служащий прервал его: «Они это уже знают»
    «Откуда?»
  « Генеральный прокурор, между прочим, устроил пресс-конференцию и наилучше дал все подробности. Они хотят только лишь снять с него фотографию».
   Хунтинг бросил короткий взгляд на негра, на его повреждения на лице.
   «Это сейчас не пойдёт. Однако подождите».
   Он походил вокруг письменного стола, открыл выдвижной ящик и взял в нём затасканный  кошелёк, который отобрал у Насхвилле с другими вещами при допросе. Он вынул из кармана несколько долларовых купюр и одну завернутую газетную страницу, которую он, прежде чем он её протянул криминалисту-служащему. Это была вырванная иллюстрированная фотография, на которой был изображён Джим Насхвилле молящимся в церкви. Текст под фотографией гласил: «В доверчивом смирении ожидает этот юный негр конца длинной ночи в старой методической церкви Монтгомери (штат Алабама). После сильных расовых волнений подонки осадили даже божий дом, в котором нашли убежище чернокожие перед бесчинствами Вера и терпимость оказались сильнее, чем нехристианская ненависть белых расистов?»
  После того, как Хунтинг ещё раз осмотрел  изображение, он помедлил отдавать репортёрам.
   «Есть, это, однако, я думаю, оно не годится».
   Молодой криминалист-служащий взял у него из рук, посмотрел на неё, ухмыляясь, и сказал: «Почему же нет? Наоборот. Всё-таки это прекрасно объясняет всё лицемерие этого отродья».
   Ни одна газета штата Джорджия не оказалась от  того, чтобы не опубликовывать фотографию молящегося Джима Насхвилле в крупном виде и злоупотребить одной из новых подлой, расовой пропагандой. С кричащими заголовками, как например, «Молящийся убийца», или «Этими руками Насхвилле застрелил Георгия Алана Мартина», он был заклеймён, как убийца, прежде чем было закончено полицейское расследование.
   Городок Гриффин к следующему полудню был похож на войсковой лагерь. Из всей  окружности прибыли белые фермеры на своих «шевролетах», «фордах», «бьюках» и осаждали пивные и закусочные, которые располагались вокруг деревянного здания полиции шерифа Брукса. Из газетных сообщений они знали, что Джим Насхвилле был переведен на осуждение в Гриффин, и сидел в полицейском участке. Негритянское население Гриффина не отваживалось выходить из своих домов, забаррикадировав двери квартир, и бежали из города. При этом, кто неожиданно сталкивался сбелыми, над ним зверски издевались. В пивных и барах фермеры упивались виски, и с каждым стаканом всё больше усиливалось настроение вплоть до погрома. Когда стало темно, перед полицейским отделением шерифа столпилась первая группа выпивших, которые размахивали налыгачами и верёвками для белья, как знамёнами, туда и сюда, и требовали горлящим хором выдачи негра. Шериф Брукс полагал, что знает своих односельчан, был убеждён, что они ограничатся криками и, в конце концов, так как они напились, возвратятся в буфет.
   В это время майор полиции  Хунтинг был у Бетти Мартин, чтобы ещё раз опросить её о ходе убийства и получить от неё подтверждение, что муж Георг Мартин был застрелен Джимии Насхвилле. Газетные сообщения, известия радио и телевизионные сообщения, которые единодушно сообщали, что арестованный негр является убийцей, настаивали на этом допросе не без влияния Бетти Мартин ещё в начале уверяла, что она,  в переполохе, вообще, не обратила внимание на то, кто кроме  её мужа был в жилой комнате; ведь совершенно она не могла бы видеть, был ли он там второй мужчина, так как её муж выключил свет,  и помещение скудно освещалось только от экрана телевизора. И она на наводящие вопросы Хунтинга, следующих один за другим, соглашалась , что это мог бы быть Насхвилле.
   Майор не дал  себя этим возрадоваться. Прямо-таки заклиная, он внушал ей: «Однако подумайте уж точно, мадам. Вы слышали только первый выстрел, ринулись из ванной и остановились у двери. В жилой комнате, правда, не было света, но часть помещения, которое находилось позади телевизора, вам было видно изнутри. А на террасе горела лампа.  Но Насхвилле выстрелил ещё четыре раза, затем помчался к двери, прочь от террасы, шириной свыше четырёх метров, которая была освещена ,и вы бы, однако, могли видеть».
    Бетти Мартин только беспомощно пожала плечами. «Я не знаю так точно, я ведь была так взволнована, так как телевизор….»
   «Может быть, вы осознанно не осмыслили, мадам, но вы ведь едите  на автомобиле. Здесь, знаете, даже если только прямо смотреть и сконцентрировать внимание на проезжую часть дороги, вероятно, примешь бессознательно, если вдруг слева, или справа пешеход побежит е машине»
   «Наверняка, это у меня уже несколько раз случалось», согласилась она.
   «Ну, видите, это было также не иначе, как позавчера вечером. Вы только должны поискать то, что должны вспомнить. Мы ведь уже знаеи, что это был Насхвилле. Мы нашли у него пистолет, и следствие бесспорно показало, что выстрелы, которые убили вашего мужа, были произведены здесь из этого револьвера».
   Хунтинг достал картонный коробок с револьвером из своего портфеля, открыл и затем медленно и важно положил револьвер системы «Ваблей» перед Бетти Мартин на стол. Сверх этого он положил тонкий акт, который содержал протокол предварительного следствия. Он раскрыл его и бегло перелистал его.
   «Здесь протокол осмотра комнаты гостиницы. Портье гостиницы присутствовал при этом  и здесь подписался, здесь отчёт криминалистов-техников о проверки оружия, протокол вскрытия, в котором опознаны пули. Это всё есть сплошь». Он снова засунул документ. Отсутствует только ваше показание, чтобы  тогда можно было предъявить обвинение».
   Револьвер, протокол, сообщения газет, которыми непрерывно внушал ей майор полиции – женщина не знала больше выхода. Она не узнала убийцу, она совершен не могла видеть, ели она  лишь от шума, падающего вниз телевизора, испугалась. Но больше не отважилась выступить против логики приложенных доказательств и против потока слов полицейского офицера. Может быть, она всё-таки видела убийцу. Она ведь должна была его видеть. И если Насхилле был убийцей, она ведь только его могла видеть.
   «Итак, хорошо. Что я должна делать?»
   Хунтинг облегчённо вздохнул, поспешно сложил свои акты и револьвер, и поднялся.
   «Вы должны прийти со мной в отделение полиции и там опознать Насхвилле. Затем мы занесём в протокол, и всё для вас окончено».
   Бетти Мартин испуганно распростёрла руки: «Я это не могу, Я не могу сказать ему в лицо. Я ведь так неуверенна. Конечно, всё это должно быть так, как вы сказали, но я ведь этого не знаю. Разве вам , вообще,  нужны ещё мои показания.?»
   Хунтинг снова сел на место.
   «Мадам, ваш муж убит. Вся страна возмущена этим. Ваша сдержанность истолкуется иначе. Ваш муж, наверняка, доброй воли, был  для политики расового равноправия. Его смерть опровергла его самого. Равноправия рас нет. Негры остаются неграми. Что уже двести лет несколькими росчерками пера в Вашингтоне не смеют уничтожить неписаный закон. Нам, белым, принадлежит страна, а на чёрным. Вы также подумайте о деле своего мужа, которым вы сейчас должны управлять. Вы разрушаете это одним ударом. Если узнают, что вы хотите прикрыть убийцу белого, будут бойкотировать.
   Когда полицейская машина, на которой Хунтинг привёз Бетти Мартин к шерифу, и приблизилась к полицейскому отделению, одноэтажное здание, подобное  блокгаузу, было осаждено, кипящей, воющей толпой напившихся фермеров. Ставни  были заперты, вход замкнут. Камни, замотанные в тряпки, смоченные бензином,  зажжены, бросали почти к зданию, чтобы вызвать пожар.  Пустые бутылки из-под виски пролетали бесцельно по воздуху, а в середине кучи раскачивалась вверх и низ  белая крыша машины шерифа, высоко поднимаясь от дюжины пьяных, которые пытались опрокинуть машину. В ритме к этому рычалось  сквозь темноту. «Сюда Насхвилле, сюда Насхвилле, сюда Насхвилле!» При этом самый большой буксирский канат, с бесчисленное множество петель, связанных из верёвок, как лассо, размахивалось над головами.
   Хунтинг остановил машину до того, как бушующая толпа стала смотреть на него  бушующая толпа , также стал смотреть внимательно, дал ей задний ход на боковую улицу и оттуда через мегафон кричал шерифу. Его дочь служила на радиостанции, но была так взволнована, что у неё вырвалось несвязанные предположения. Однако Хунтинг только понял: «Они хотят его линчевать».
   Затем, наконец, к аппарату подошёл Брукс. Он пока что стоял у двери с двумя, снятыми с предохранителями револьверами  Он информировал   Хунтннга, что он уже четверть часа запрашивал государственную полицию из Атланты, однако боялся, что ещё перед её прибытием полицейское отделение было бы взято штурмом.
   «Посмотрите,  как вы бы смогли незаметно сзади подъехать к дому. Там, правда, нет двери, но я могу вылезти через люк в полу. Он должен уйти отсюда прочь, иначе они его повесят».
   Это намерение удалось в последнюю минуту. В то время, как перед дверью здания замаячили пьяные с вырванными кольями из палисадника, и первые из них отбирали у шерифа ключи от камеры, и затем его запёрли в канцелярии, Джим Насхвилле выполз из погреба на другой стороне дома, скользил в паническом страхе по крыше и через три метра, как попало, свалился в пропасть.
   Мужчина, у которого была только одна мысль, посадить Насхвилле на электрический стул, не оставил его с вывихнутой ногой. А схватил его и поволок к работающей машине, и тем самым спас его от кровожадной белой черни, чтобы, пока что не случилось убийство, представить его добровольно перед судом и суметь приговорить его к смерти.
   Уже несдерживаемая толпа бесчеловечных белых пришла ещё в большую ненависть и ярость, так как Джим Насхвилле ускользнул от них, искали  другую жертву. Один почти семидесятилетний негр, арестованный за бродяжничество, был вытащен из камеры, как кусок мёртвой скотины, и его потащили за ноги через коридор на улицу, и, наконец, избитого, оплёванного, обтоптанного и уже без сознания привязали буксирным тросом за задний буфер мощной легковой машины. Только потому его не поволокли в таком ужасном виде  к смерти, что прибыла, вызванная  из Атланты команда государственной полиции и, паля в воздух предупреждающими выстрелами, обратила в бегство орду подстрекателей.
   Два месяца спустя в окружном суде Гриффина, в старомодном здании из песчаника, в зале заседаний, который едва вмещал сто человек, начался судебный процесс против Джимми Насхвилле об убийстве.
   Перед зданием стояло пятьдесят мужчин государственной полиции, чтобы предотвратить новые бесчинства. В течении трёхдневного процесса они бесполезно стояли вокруг. Хотя Гриффин снова заполнили фермеры  из всех частей страны, на этот раз погромное настроение не властвовало, а, скорее, буйствовала радость, как на народном празднике. Ни один человек в этот день не работал, дети были освобождены от школы, и почти все торгаши закрыли свои магазины. Так как из-за многих прибывших на процесс газетных репортёров могли выдать только пятьдесят входных билетов, самое больше людей собралось в одном, специально сооружённом шатре,0 откуда слушание дела передавалось о мегафону. Им также разрешалось пить пиво и виски, сосать мороженое, и.  все разыгранные события в зале суда, громко обругивать, или встречать с ликованием. Это сопутствующее обстоятельство происходило не случайно. Первыми гордилась полиция и юристы, которые названного убийцу по-настоящему изобличили в его преступлении. Другие длинными неделями травлей в прессе против Насхвилле, способствовали победе одного человека на губернаторских выборах, который фанатичнее, чем всякий другой, подавлял равноправие негров. И это успокаивало спровоцированных фермеров. Букмекеры , которые, обычно принимали только тайные пари на подпольное цифровое лото и бега лошадей, могли во время процесса спокойно принимать деньги бьющихся об заклад на исхрд процесса. Однако речь шла при этом только о том, будет ли Джим Насхвилле приговорён к смерти, или к пожизненному заключению. На оправдательный приговор никто и без этого не отваживался, - он был бы отколочен публично.  Закон, предписывающий обязанность защиты обвиняемого, был поручен одному защитнику, который ещё никогда в своей жизни не занимался процессом об убийстве. Его звали Джеймс Вуд, было ему пятьдесят восемь лет, и тридцать лет он занимался тем, что защищал бродяг и мелких воришек курей. Когда Вуд утром в первый день слушания дела подъехал  на своём десятилетней давности «Шевролете» к зданию суда, толпа любопытных отошла в сторону с таким принятым отвращением, с которым боксёр, которому местная знаменитость бросила вызов, выходит  и даёт ему только шанс продержаться в первом раунде без нокаута. Зато Судью Франка Митчелла из Атланты и прокурора Франка Насха приветствовали почтительными аплодисментами.
   Джим Насхвилле, на прибытие которого, собственно говоря, и ожидали более ста человек, был для верности, ещё накануне вечером, помещён в охранную камеру здания суда. Двенадцать присяжных, которые уже формально объявили это «виновен из-за убийства», были, само собой разумеется,  белыми: два купца, один владелец кинотеатра, один доверенный банка, три домашних хозяек, два фермера, один торговец аптекарскими и хозяйственными товарами, один строительный подрядчик и одна учительница. Речь шла об отобранных почётных гражданах, которые не скрывали своих враждебных взглядов против обвиняемого. С первой и до последней минуты процесса они глядели на него с таким отвращением, как будто он был ядовитый паук.
   Хотя всё торжественное слушание дела представляло законную формальность, однако сразу после начала слушания суматоха в маленьком зале для слушателей, и прежде всего в шатре, поднялась. На обычный вопрос председателя суда, признаёт ли себя виновным обвиняемый, или невиновным, вместо полностью апатичного и малодушного негра , ответил громким голосом, никем не принятый всерьёз, защитник Вуд: «Невиновен, ваша честь».
   Это длилось несколько минут, пока судья восстановил в зале заседания суда спокойствие.
   В ходе  слушания дела было удовлетворено лишь то, что сначала прокурор выступит со своей  обвинительной речью, обещая   полностью, без заминок, изобличить обвиняемого в его преступлении, и затем он позвал Бетти Мартин на скамью для свидетелей. Сейчас люди оправдывают свои расходы. Одетая вся в чёрное, , она медленно подошла через зал суда к трибуне около судьи и уселась.  И совершила едва понятным, исполненным болью голосом, написанную свидетельскую присягу.
   Прокурор Насхе  успешно использовал внешний вид, достойный сожаления вдовы, чтобы оказать влияние на присяжных , а затем сказал затаённым голосом: «Мисс Мартин, мы всё знаем, что вы на последней неделе должны были испытать, и зачем вы здесь для  обвинения пронизывающего дела, и какой удар судьбы вы постигли. Я хотел бы, однако,  вас спросить, что  в ваших показаниях вы абсолютно не руководствовались  чувством мести и ненависти против подсудимого». Бетти Мартин, соглашаясь, кивнула и начала рассказывать сбивающимся голосом о происшедшим вечером убийстве. Как только она запнулась, как прокурор задал ей вопрос, знала ли и видела ли она мужчину, который произвёл пять выстрелов. Когда она от одолевшей её боли – как думал каждый в зале – не ответила,  судья Митчелл участливо обратился к ней: «Мисс Мартин, мы вполне уважаем ваши чувства. Но для суда ваши показания являются необходимыми. Если вы желаете перерыв….»
   Решившись, Бетти Мартин снова собралась с духом и, сохраняя самообладание, сказала: «Да, я видела его и также сразу узнала».
   В зале для слушателей царила безмолвная тишина, когда прокурор Насхе тут же спросил её: «Находится ли тот мужчина здесь, в зале суда?»
   «Да», - прошептала тихо Бетти Мартин.
   «Тогда покажите, пожалуйста, его нам».
   Снова последовала пауза, затем она подняла правую руку, держащую маленький платочек, которым она время от времени вытирала слёзы на лице, и вытянула её по направлению на скамью обвиняемого.
«Там сидит он. Это был он».
   В зале для слушателей поднялось громкое негодование, и зазвучали отдельные реплики, но судья Митчелл быстро заглушил их своим колокольчиком. Но в шатре прямо-таки  поднялась суматоха. Подвыпившие кидались верёд к громкоговорителю и кричали: «Разделывайтесь побыстрей с этой свиньёй. Для чего ещё длинная болтовня. Повесить его сразу же на …»
   Слушание дела в зале суда продолжалось приглушенно. Судья Митчелл спросил прокурора, имеет ли он ещё к свидетельнице вопросы; прокурор ответил отрицательно, и затем поднялся и подошёл к скамье, на которой сидела свидетельница, чтобы, будто бы, быть полезным Бетти Мартин при спуске с возвышенной трибуны. Он поддерживал своей рукой и сопровождал её несколько шагов до близкого расстояния со скамью подсудимого. Здесь неожиданно Бетти Мартин вырвалась из его рук и кинулась на перила и закричала на испуганного Джимми Насхвилле: «Почему вы это сделали, вы изверг? Зачем вы убили моего мужа? Он же вам ничего не сделал». Защитник Вуд быстро повис между ней и своим подзащитным, отодвинул Бетти Мартин на пару шагов назад, а затем, всё ещё крепко держа свидетельницу рукой, повернулся к судье и сказал быстро: «Ваша честь, я всё-таки прошу свидетельницу обратить внимание на то, что она также должна и мне ещё ответить на несколько вопросов».
   Под возмущённые протесты слушателей судья Митчелл по долгу службы потребовал, чтобы Бетти Мартин заняла ещё раз место на свидетельском стуле.
   Все вопросы, которые теперь защитник адресовал свидетельницы, сопровождались волной негодующего возражения. Из зала слушателей.
   Вуд нервно снял свои роговые очки, после того, как он ещё раз прочитал в своём блокноте, а затем сказал нерешительно: «Миссис Мартин, , из акта расследования полиции, который я смог прочитать, мне стали известны местные условия в вашем доме. В акте также указано, что в жилой комнате, - а вы в это время купались в ванне, -  не горел свет».
   «Был включен телевизор», - прервала его Бетти Мартин.
   «Правильно. Но ведь это недостаточный источник света. А вы вышли из ярко освещённой ванной комнаты. Разве могли вы при таких обстоятельствах так точно узнать, что был за человек, который стрелял в вашего мужа. Ведь, в общем-то, нужно некоторое время, чтобы сориентироваться, если выйти из ярко освещённого помещения в темноту».
   «Но я его узнала. В противном случае, я бы не узнала, что это был он», - возмущённо оправдывалась она перед Вудом.
   Вуд испуганно добавил: « Но могло быть, что вы ошиблись, и лишь подумали, что вы видели обвиняемого, так как ведь уже на следующий день во всех газетах значилось, что он убийца вашего супруга?»
   «Я увидела его и узнала!» Так повышенным голосом настаивала Бетти Мартин на своём, однажды высказанном, показании. Едва защитник отважился  и дальше задавать вопросы, как тут же он постоянно атаковывался из зала слушателей.
   Один слушатель взволнованно вскочил и закричал на него: «Что же вы ещё хотите от женщины? Разве она только что не сказала, что она узнала его. Мало ли она испытала, может быть, вы хотите, чтобы этот подлец был оправдан?»
   Любое позванивание судьи колокольчиком было не в состоянии снова установить спокойствие. Едва защитник пытался задать женщине новый вопрос, его неизменно прерывали, рыча во всю глотку. Только лишь после того, как судья прервал слушание дела и некоторыеиз дежуривших перед зданием суда полицейских вошли в зал процесс смог продолжаться. Однако адвокат Вуд  не иог провоцировать людей в зале посредством промежуточных вопросов Для него  больше имела значение игра, чем жизнь своего подзащитного. Он жил в этом городе, и  людей, которые приходили к нему, которые были не в ладах с законом, или в других судебных спорах, выручал их. С этим процессом он сделал их своими врагами, рисковал своим существованием.
   Судебное следствие без дальнейших происшествий шло к концу. Джим Насхвилле, несмотря на все утверждения в невиновности, на третий день слушания дела, после одночасового совещания присяжных был признан виновным в убийстве  Георга Аллани Мартина. Тотчас после этого судья Митчелл объявил меру наказания. «Вследствие  убийства первой степени, обвиняемый Джим Насхвилле должен сегодня в этом месяце умереть на электрическом стуле».
   Без всякого волнения, равнодушно, как тысячу других приговоров произносил он в своей свыше тридцати лет карьеры судьи, проговорил  и на этот раз Митчелл обычный церемониальный  судебный приговор «   ровно через месяц умереть на электрическом стуле».
   Джиму Насхвидлле остаётся надеяться только на чудо : ещё четыре недели. Но и защитник Вуд имел четыре недели времени идти по следу, который он, никому не возразив, обнаружил во время опроса майора полиции Хунтинга. Он открыл ему глаза, кто мог быть действительным убийцей Георга Алана Мартина, и где его надо искать
   Это был случай. Как в любом американском уголовном процессе, подобранные предметы как косвенные улики обвинения, и на этот раз были представлены защитнику. Он должен был их проверить и составить протокол, что он их признал – потом их могли привлечь к вопросам подлежащим разрешению судом при вынесении приговора. Вот так Вуд получил в руки револьвер системы «Ваблей», с которого так называемый Джимми Насхвилле застрелил Георга Алана Мартина для проверки. Сначала он только бегло осмотрел его, но и при этом сделал открытие, что его подзащитный не мог быть убийцей. Как всякий револьвер, и этот также имел выштампованный  фабричный номер. Он был ничем не выделяющимся. Однако, кроме фабричного номера этот имел одну букву. И эта буква удостоверяла определённую фабричную серию, которая выштамповывалась  на оружии, определённо предназначенную для полиции.
   Вуд часть свей стажировки проходил при уголовной полиции в Атланте. И поэтому он также узнал, что револьвер должен был принадлежать одному родственнику полиции Атланты. Более того, каждое служебное оружие, кроме фабричного номера, имело второй номер, выштампованный между стволом и прикладом, для того, чтобы в любое время можно было контролировать место нахождения оружия. Этот номер отсутствовал на оружии преступника – был сточен – что он сразу же заметил, когда он незаметно  провёл пальцем по тому месту, на котором он находился. Однако Вуд признал револьвер системы «Ваблей» в качестве вещественного доказательства. Поему, он и сам до сих ор не знал. Возможно, он боялся протеста слушателей, которые, без сомнения, допускали вину негра, может быть, потому, что он не захотел обратить внимание полиции на своё обнаружение, которая представляла доказательства для приговора Насхвиллю, или просто  только потому, что он, беспокоясь о своей репутации и о своём существовании, совершенно не имел намерения  расследовать эти следы.
   Когда тут же Джиму Насхвилле снова надели наручники, прежде чем он был увезён в камеру смертников, он на какой-то миг он остановился и сказал Вуду: «Сэр, я хочу  вас поблагодарить за то, что вы меня защищали. Я знаю, что все другие адвокаты отказались бы, чтобы не получить затруднений». И затем он сказал ещё тише: «Вы думаете, что есть ещё возможность повести борьбу против приговора?»
   Чтобы не смотреть в лицо Насхвилле, Вуд схватил   свою папку и собрал свои записи, прежде  чем ен ему сказал: «Я ещё не знаю, Джим. Мне нужно ещё обдумать».
   Камера 401,хорошо охраняемая полностью исключавшая побег, созданное помещение с тремя, выкрашенными в травянисто-зелёный цвет, метровой толщины бетонными стенами и одной решетчатой двери со стальными прутьями величиной в три дюйма. Она полтора метра ширины, три метра длины  и 2,20 м. высоты, расположена на северной стороне верхнего ряда камер тюрьмы Райдсвилле и служит в качестве последней квартиры приговорённым к смерьте в штате Джорджия. Путь в камеру 401 идёт через тщательно ухоженный, выхоленный сад, который при мягком климате южного штата почти целый год вес красовался  разноцветными цветами, и готовил дружескую встречу кандидатов на смерть. Сто двадцать семь мужчин и женщин перед Насхвилле навсегда прошли эту свежее погребенную деревянную дорожку, и не один из них  снова не возвратился.
   Тридцать дней провёл Насхвилле в камере 401. Большую часть времени он на грубой камерной табуретке сидел, тупо уставившись перед собой и судорожно сжимая кулаки так, что нижние части ладоней покрылись ранами со струпьями. Широкоплечий, добродушный сторож Глендале, который в качестве единственного персонала охраны имел вход в камеру смертников, приносил ему еду, бритвенный прибор и напитки, никогда не вступал с ним в разговор, как бы он при этом не старался.
   «Благодарю, сэр, пожалуйста, сэр, «да» и «нет» было всё, что Насхвилле сказал за эти недели. Он никогда не говорил о своей жизни, о своём процессе, о своём страхе перед смертной казнью, или о том, что он невиновен. Он не шумел, не плакал, никогда не спрашивал о своём защитнике, или о каких-либо родственниках и друзьях. Он только ждал в тупой покорности утра смертной казни.
   Вечером этого тридцатого дня, во время, когда Глендале, обычно всегда с точностью до минуты, приносил ему ужин, так как он заканчивал работу и шёл к своей семье, сторож появился  без пластикового подноса. Взамен него он нёс ярко-красный камчатовый костюм на плече – предписанную одежду для предстоящей процедуре смертной казни, - а в руке Библию.. Он отпёр решетчатую дверь и вошёл, негр не обратил на него внимания.  Глендале бросил красный камчатовый костюм на кровать и положил Библию на откидной стол, который был прикреплен к левой стене камеры. Затем он сел на край кровати и нагнулся к Насхвилле, который седел, поджав ноги, на табуретке.
   «Это теперь, в общем, пришло, Джимми. В двенадцать часов ты будешь поджарен». Он сказал  это без сарказма, без насмешки, без всякого особого выделения. Это вошло в плоть и кровь Глендале, смертную казнь на электрическом стуле представить  как причуду. Все, кто последние дни находился в этой камере, знали это. Негр ему не ответил. Глендале привык к этому и продолжал непринуждённо говорить дальше. «Затем оденешь костюм. Это по инструкции, и, если у тебя появится возможность исполнить какое-либо желание, скажи его мне. Я останусь сегодня здесь».
   «Нет, спасибо, сэр».
   «Это предписание, Джимми. Каждый, кто будет поджарен,  ещё имеет право пожелать себе чего-нибудь особенного, и поэтому наш закон  является правильным: естественно, без женщин и водки. Это аморально».
   «Спасибо, сэр. Я  ни в чём  больше не нуждаюсь».
   Глендале ещё несколько сантиметров придвинулся поближе к Насхвилле. «Закажи себе что-либо прекрасное на ужин. Что-нибудь, что ты самое лучшее ел, может быть, такое, какое ты совершенно не мог купит себе. Ты же ведь не богач?»
   «Я сегодня не хочу больше кушать. Спасибо, сэр».
   «Я советую тебе, Джимми, советую заказать индюка. Прекрасно испечённый, поджаристый, с калифорнийскими специями и зелёным горохом. Разве ты знаешь, какой он имеет вкус. Так я тебе скажу. Это есть единственное блюдо, которое они могут разумное приготовить здесь в этой норе. К этому они даже приспособились. Почти все прежде заказывали индюка».
   Это было бесчеловечно, противоестественно, как Глендале пытался предложить обед накануне смерти. Но это было едва ли намеренно. В некотором смысле, молодой негр  за эти тридцать дней всё же прирос к сердцу сторожа. Он не доставлял ему трудностей, был дисциплинирован, как никто другой до него. Глендале всегда имел много хлопот со своими опекаемыми.  Они ломали оборудование камеры, или высыпали еду на входе, чтобы он подтирал Все они сдавались, самое позднее, в последнюю ночь, когда он приходил с красным камчатовым костюмом и Библией.  Только этот не такой. Некоторым образом Генделе думал о том, что он, вероятно, внутренне очистился и готов был умереть, чтобы искупить свою вину. Поэтому Гленделе немножко его любил, хотя он был негром, и старался сделать ему последнюю ночь легкой. Но Джим Насхвилле оставался к его неудачной попытке завязать знакомство, замкнутым, и, наконец, всё-таки испортил радость Гленделе, хотевшего поговорить с ним по-человечески.
   «Ну, уж, если ты, во что бы то не стало, не хочешь, я не могу тебе помочь».  Он поднялся, и раздасованный и покинул камеру. После этого он запер её снаружи и крикнул ему ещё: «Потом придут ещё поп и парикмахер. И свет также останется гореть сегодня ночью. Но это ведь не будет тебе мешать, ты всё равно не можешь заснуть». Он пошёл, насвистывая, к своей стеклянной кабине, откуда он наблюдал за Насхвилле,чтобы суметь принять меры, если он всё-таки попытается погубить себя, чтобы убежать от палача. Когда штат Джорджия  отдавал распоряжение о смерти одного человека, он также использовал право смертной казни сам, и через своих оплачиваемых за это служащих, производил сам. Это был закон, а закон должен исполняться.
   Вечером перед намеченной смертной казней Джима Насхвилле адвокат Джеймс Вуд  проводил время у стола своего бюро с телефоном. После приговора он целыми днями, борясь сам с собой, продолжал наблюдать за делом дальше. Его жена, его восьмидесятилетний отец, у которого он заимствовал адвокатскую практику, его лучшие друзья, все отговаривали его от этого дела, ибо они считали, что утверждение  Вуда, что, будто бы Насхвилле невиновен, что Георг Аллани Мартин был застрелен из политических оснований, чтобы  тот не стал губернатором, недоказуемы.
   «Прочь руки от политики!» - сказал ему отец. А его жена умоляла: «Не приноси нам всем несчастье! Если ты и вскроешь что-нибудь, то они поступят с тобой точно также, как с Мартини».
   «Мы живём в правовом государстве, и, как адвокат, это моя святая обязанность выступать в защиту того, чтобы право это совершилось»,  возражал он им и даже выговаривал  своему отцу о поводу этого: «Право обязано защищать и не вредить штату Джорджия и его гражданам. Не обнаружить такой скандал, значит навредить  штату Джорджия, и поэтому  это было бы несправедливостью»
   Но наихудшем для него, в качестве всех сомнений и угрызений совести, было ещё то, что он пока ещё, не имел возможности проследить дальше следы  действительного убийцы. Для этого ему нужен был револьвер системы «Ваблей», из которого был застрелен  Георг Мартин. Он должен  провести ему спектральный анализ. Только таким методом  можно ещё выяснить, какой полицейский номер был выбит на револьвере до того, как, как они пытались его сточить. Однако револьвер находился при судебных актах, которые после окончания процесса больше нельзя будет просмотреть. Это потому что Верховный суд штата Джорджия сохранит приговор в порядке кассационного производства и предписывает новое заседание суда по делу. Но для этого Вуд нуждался в веском  кассационном основании. Он должен доказать, что во время слушания дела суд присяжных допустил ошибку.
   С тех пор днём и ночью Вуд вёл свои заметки по процессу, мотирования приговора, и, наконец, сотни сообщений о процессе в  ежедневных газетах, пересмотрел фотокассеты и иллюстрированные журналы. Буквально напоследок он там нашёл одну фотографию, которая была заснята на второй день слушания дела во время опроса майора полиции Хунтинга, и на заднем плане  которой выделялась скамья присяжных заседателей. Вуд сам себе не мог объяснить, прежде чем к нему пришла мысль пересчитать число присяжных заседателей. Их было только одиннадцать. Один отсутствовал на скамье. Неспециалисту это кажется не очень важным; однако, по уголовно-процессуальному кодексу это является ошибкой производства дела. Здесь в течении допроса одного из самых важных свидетелей обвинения один присяжной отсутствовал в зале суда, и Вуд по своему собственному опыту определил,  что по представлению доказательств нельзя выносить приговор. Итак, тогда смертный приговор Джиму Насхвилле, объективно поставленный в известность только одиннадцати  присяжным был вынесен незаконно.
   Из этого Вуд нашёл обнадёживающие кассационное обоснование, но у него ещё  к этому отсутствовали доказательства. Газетная фотография не признавалась американским судом в качестве способа доказательства. Это можно было смонтировать или отретушировать. Десять дней понадобилось Джеймсу Вуду, пока он разыскал двенадцать присяжных, которые не смогли оставить общественности постоянный адрес, чтобы защитить их от влияния, и узнал, кто отсутствующий присяжной, Это был доверенное лицо банка. Уже вначале процесса он жаловался на зубную боль, и в первой половине второго дня слушания дела врач вырвал у него загноившийся зуб мудрости. Картотека доктора, у которого он удалял зуб, представилась Вуду неоспоримым доказательством для своего требования проверки в Верховном суде Атланты. Утром тридцатого дня Джим Насхвилле по приговору присяжных должен был ещё жить; и защитник Вуд получил из Атланты подтверждение, что его требование для проверки было принято.И поэтому решение, должен ли смертный приговор  быть отменён, суд сначала собрался  ещё проверить. Вуд знал, что на это нужно неделю, а порой продолжалось месяц, и назначенный срок смертной казни не отменялся. Отдать распоряжение об отмене смертного приговора мог только губернатор штата Джорджия, человек, который благодаря убийству Мартина, выиграл выборы.
   Джеймс Вуд тотчас поехал в Атланту, в его канцелярию. В приёмной ему сообщили, что губернатор находится в служебной командировке, и лишь пообещали Вуду передать ему по телефону требование об отсрочки смертной казни, как только он будет на связи.
  С тех ор прошло четырнадцать часов. Часы  на письменно столе Вуда показывали середину ночи. Десятки раз, наверное, он звонил на частную квартиру губернатора в Атланте, так и не сумев дозвониться.  Только восемь часов ещё оставалось, чтобы предотвратить смертную казнь. Джима Насхвилле.
   Глендале в своей стеклянной кабине ожесточённо боролся против усталости. Он смотрел на большие электрические часы в конце тюремного коридора. Они показывали одну минуту третьего. У решётчатой двери стоял негр,  уже одетый в красный камчатовый костюм и также смотрел на часы вверху. Бесшумно и неудержимо  кружилась секундная стрелка по белому циферблату. Минутная стрелка продвигалась вперёд по делениям.  Глендале  снова зевнул, а затем поднялся в своей стеклянной кабине, чтобы размять затёкшие ноги. Когда он направился к камере, негр отвернулся от решётчатой двери и сел на табуретку.
   Звонок позвал Глендале назад. Он взял трубку, с минуту послушал, а затем пробормотал: «Да, я иду». Он покинул стеклянную кабину, и снова пошлёпал вниз в противоположном направлении  тюремного коридора и отомкнул, защищённую тремя тяжёлыми поперечинами, стальную дверь. Вошли тюремный парикмахер и его помощник. Глендале запер дверь и повёл мужчин в камеру. При этом он быстро  взял из застеклённой кабины ещё одни стальные наручники.
   В камере он сказал Насхвилле: «Встань, Джимми, и заложи руки за спину». Негр послушно поднялся, повернулся к Глендале  задом и подставил ему свои руки. Глендале накинул  стальные наручники на запястья рук и защелкнул их. Таково было предписание. Уже много раз преступники пытались вырвать бритву у парикмахера, чтобы ей перерезать себе вены. Джим Насхвилле к этому не готовился. Помощник парикмахера быстро закатил ему штанины до самых колен.  Затем мастер небольшими ножевыми полосками сбрил ему редкие волосы с икр ног.
   «Так, теперь садись на табуретку», - сказал Глендале и прижал его книзу руками. «Нагни немного голову». Парикмахер  быстро вытащил свою бритву из кожаного чехла и тут же натренированным движением выбрил вокруг головы Насхвилле пучки волосы, и получился круг шириной в два сантиметра. Прежде чем он снова сложил  свою бритву, он ещё раз проверяющее посмотрел свою работу, и затем кивнул довольный. Глендале снова снял с негра наручники, проводил парикмахера с его помощником к выходу. Затем он быстро возвратился к камере, как будто бы  ему только что пришло в голову, что Насхвилле ведь не знает,   для чего было сделано бритьё, и объяснил ему через дверь: «Здесь они тебе наложат электрические контакты, поэтом…»
   Между тем, Джим Насхвилле лёг на кровать. Объяснение Глендале о выполнении парикмахером своих обязанностей он слушал с закрытыми глазами.
   Бесшумно и без остановки проходили последующие часы. Лишь в семь часов снова зазвонил телефон в стеклянной кабине Глендале. Показался тюремный священник – маленький, кругленький человек с нежным выражением лица. Он был одет в обычный тёмный костюм,  и только по Библии, которую он, зажав под мышкой левой руки, нёс при себе, можно было узнать в нём священника. Не без опаски он посмотрел на охранника, прежде чем он подошёл к камере. Глендале поджал нижнюю губу и поднял широкие плечи, что должно было, по-видимому, означать: ничего подобного! Затем он открыл решётчатую дверь, быстро убрал поднос с нетронутым индюком, быстро поднял руку над табуреткой и призывающе сказал: «Джимми, священник здесь».
   Священник быстро сел на табуретку, пододвинулся немного к кровати, когда Насхвилле всё ещё не обратил  на него внимания, он коснулся его плеча правой   рукой и сказал доброжелательно: «Молись, сын мой».
   Негр ему не ответил, и только неподвижно глядел в потолок. Священнику, казалось, это не мешает; он открыл свою Библию и начал молиться сам. После этого он громко сказал: «Ты сильно согрешил, мой сын. Иди, помолись сейчас со мной, чтобы бог мог простить тебя».
   Не поворачивая головы, Насхвилле закричал на него: «Оставьте меня одного, ваше преподобие!»
   Священник увещевал его безукоризненно: «Нет, мой сын, так ты не сможешь спасти свою душу. Ты сильно согрешил, и у тебя только остаётся на божью милость».
   «Ваше преподобие, - прервал его Насхвилле взволнованно, - я не убийца, и мне не в чем раскаиваться. У меня только одна просьба, оставьте меня сейчас одного. Если бог хочет, чтоб я умер, тогда я охотно это сделаю без святых изречений. Пожалуйста, сейчас уходите».
   Глендале, который оставался стоять у решётчатой двери громко прокашлял. Священник посмотрел на него недовольно, однако затем всё же поднялсяс камерной табуретки.
   «Я оставлю тебе, на всякий случай,  мою Библию, мой сын, здесь».
   Глендале головой указал на складной стол.»Он уже имеет одну, ваше преподобие».
   «Так, так, ну хорошо», - пробормотал священник и поспешил покинуть камеру.
   Когда Глендале снова уселся в своей застеклённой кабине, и только что хотел раскрыть иллюстрированный журнал, неожиданно начало мигать электрическое освещение, и за секунду оно почти полностью потухло.
   Насхвилле испугавшись,  подхватился со своей кровати. Глендале крикнул ему успокаивающе: «Это ничего более не значит. Они опробуют только один раз электрический стул, в порядке ли устройство. При этом напряжение всегда так падает».
  Он продолжал листать свой иллюстрированный журнал.
   В семь часов сорок пять минут появился начальник тюрьмы с тремя великолепными, как для парада, служащими в униформе, и велел  открыть дверь камеры. Он сделал три шага в камеру, поддерживая рукой свои широкие камчатовые брюки и, стараясь принять военную форму, как его учили во время службы в армии.
   Начальник тюрьмы, не глядя на него, развернул свою бумагу, и затем начал машинально зачитывать  написанное распоряжение о намеченной смертной казни.
   «По делу, возбуждённому народом штата Джорджия против Джима Насхвилле, многоуважаемый почтенный судья Франк Митчелл поручил мне привести в исполнение назначенную вам смертную казнь. Срок смертной казни назначен на сегодня в восемь часов. Я прошу вас принять это к сведению.
   Не дрогнув ни одним мускулом на лице, Насхвилле, выпрямившись, выслушал сообщение о своей смертной казни. Когда служащие, одетые в униформу, быстро и натренированной хваткой схватили его за руки, как будто они его боялись, что он мог обессилить, он сказал: «Я уж пойду сам». Ни один звонок в последнюю минуту экзекуции на электрическом стуле больше не помешал. Шериф Брукс, прокурор Нассе и представитель присяжных заседателей контролировали убийство невиновного позади помещения, где проводится смертная казнь, через бронированную стеклянную задвижку, как свидетели, предписано протоколом, после  десяти минут восьмого часа о правильном осуществлении смертной казни.
   Адвокат Вуд узнал об этом из после полуденного  издания «Атланты» - газеты «Эксаминер», в которой их главный репортёр поместил сообщение очевидца с крутым заголовком на всю страницу: «Молящегося убийцу обезвредить». Оно заканчивалось предположениями: «Убийца Георга Аллани Мартина умер без исполнения покаяния и раскаивания, и поэтому, слишком быстро. Смерть наступила уже после четырёх минут и десяти секунд».
   На наследующий день в канцелярии губернатора Вуд  получил  написанное уведомление, которое гласило: « Ходатайство об отсрочки смертной казни лично на губернатора представляется письменно и с подробными обоснованиями не позднее сорока восьми часов перед назначением смертной казни. Адресованное вами ходатайство в устной форме в бюро губернатора по этой причине не может быть проверено и решено».
   Кроме того, на одной газетной полосе даже сам губернатор занял свою позицию о смертной казни и обвинил Вуда, намекнувшего в своём требовании о пересмотре дела из-за отсутствия одного из присяжных заседателей, болевшего зубами. Он упрекал Вуда, будто тот  хотел неприемлемым трюком подпольного адвоката помешать и, в конечном счёте, сорвать справедливую и надлежащую кару государственному преступнику.
   В ночь после появления этой статьи у Джеймса Вуда на его машине были прорезаны покрышки и на вывески его адвокатской конторе в Гриффине было написано: «Друг черномазых».
   Вероятно, чтобы продемонстрировать свободомыслящую, независимое судоговорение в штате Джорджия, Верховный суд спустя шесть недель удовлетворил поданное письмо и подробно обоснованное Вудом заявление о пересмотре дела. Он отменил, вынесенный в Гриффине судом присяжных и давным-давно приведенный в исполнение, как незаконный, и назначил новое заседание суда по делу. Для белой общественности это было огромной сенсацией, которую они возобновили против чернокожих, но прежде всего защитника Вуда.
   А опытные политики и юристы довольно почесывали руки.  Однако все, здесь и там,  теперь в некоторых газетах Америки опровергали самым изящным способом распространившиеся сомнения в виновности преждевременно казнённого негра. Но и три месяца спустя он, по-новому составленный, снова  равным образом, как и предвзятый суд присяжных в Гриффине, «при отсутствии» Джима Насхвилле приговорил  его к смерти на электрическом стуле, как виновного в убийстве первой степени Георга Алана Мартина.
   При подготовке этого второго процесса Джеймс Вуд, как и самого начала, приобрести на несколько дней оружие преступления, находящиеся при деле, променяв его, на купленный до тех пор револьвер системы «Ваблей». В одном металлургическом институте Нью-Йорка  он решил его обследовать с помощью спектрального анализа, чтобы восстановить сточенный полицейский номер. (Однажды выбитое в металле углубление оставляет после себя след даже в нижнем слое, которое нельзя выпилить, и поэтому можно снова обнаружить). Благодаря своей ранней деятельности при криминальной полиции, это дало ему возможность незаметно узнать через его секретаршу последнего владельца оружия: Роки Ротшильд сыщик-агент при криминальной полиции В Атланте, за сорок дней до убийства Георга Мартина занимался при управлении борьбой с контрабандой алкоголя и подпольными винокуренными заводами, а затем за взятки был уволен, и с тех пор исчез бесследно из Атланты.
   Однако на втором процессе суда присяжных Вуд об этом не сказал ни слова. На приговор  его недоказанное утверждение ничего не могло бы повлиять, Джим Насхвилле от того не стал бы живым, а  он сам бы был впредь заклеймён, как государственный преступник. Поэтому это остаётся загадкой, почему Джеймс Вуд в своём тогдашнем затруднительном положении, несмотря на всю безнадёжность, ещё вообще собирал сведения после убийства Георга Мартина.
   Сделал он  это из святой обязанности к профессии, из политических убеждений, из стремления к сенсации?  Джеймс не был Ли Бейлем , не был светилом, на все руки мастером, который каждую мысль, которую он продумывал, каждый разговор, который он проводил, каждый шаг, который он предпринимал, записывал  и продавал издательствам и редакциям. Информация о том, как он напал на след убийцы, и поэтому только неполно и с небольшими подробностями было опубликовано.
   Наверно, целых два года он пальцем не пошевелил по делу, и продолжал незаметно заниматься деревенской адвокатской практикой, радовался тому, что его роль в деле убийства Георга Алана Мартина медленно уходило в забвение, и в Гриффине на него больше никто не обижался, что он заступился за чернокожего.
   Так это оставалось до четырнадцатого июля тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года. В этот день «Атланта-Эксаминер» опубликовала, что в штате Кентукки  при облаве на ипподроме был арестован Роки Ротшильд, скрывавшийся нелегально под видом букмекера, после того, как  он подстрелил одного полицейского и тяжело ранил его.
   Джеймс Вуд прочитал сообщение и не мог оторваться от него. Фамилия Роки Ротшильд не была необычной. Это был не тот человек, которого он искал. Но, а если это был он?  Если бы, когда-либо, тогда можно было дознаться что именно он застрелил Георга Мартина, или, по меньше мере, также состоял в контакте с убийцей?  Вуд быстро пришёл к  возможности выяснить эти вопросы. Он написал письмо Ротшильду в тюрьму и предложил  себя как бесплатного защитника. Ротшильд также уполномочил Вуда стать его активным правозащитником. Однако, когда они затем оба встретился в первый раз в переговорной кабине  тюрьмы города Сартанберг, Вуд заметил, каким недоверчивым был Ротшильд по отношению к фактам, что адвокат из Гриффина добровольно предоставил ему себя в распоряжение.
   Вуд попытался ему объяснить. Совсем просто, Роки, Ваш случай предоставляет возможность неизвестному провинциальному адвокату за ночь  известными войти в большое дело. Поэтому он каждый раз работает задаром. Однако не так легко честному служащему криминальной полиции было надуть его.
   «Каким образом? Разве на моём деле уже пожинают лавры? Я убил полицейского. Он ведь, между прочим, мёртв, или  вы ещё этого не знаете?»
   «Нет, конечно, Роки»
   «Н, и как же вы хотите из этого выкрутиться?  Это убийство первой степени. И поэтому они отправят меня на стул без всякой пощады. Я сам такой сведущий в вопросах права»
   «Даже так? Откуда же?»
   Ротшильд не сделал Вуду одолжение, чтобы  сразу сказать: «Я тоже был в полиции и имею юридическое образование».
   «Это не важно».
   «Но ваши юридические знания недостаточны, и вы обречены! Они видят ваше дело совсем наоборот».
   В первый раз Вуду показалось, что он направил Ротшильда на суть дела.
   «Как же вы это видите?»
   «Совсем по-другому Роки. Сначала, вы не стреляли в полицейского, но полицейский вам угрожал. Во всяком случае, вы поверили в то, что он вам угрожал. Он вас ударил, оскорбил, схватил вас за грудки, и затем вы от страха вытащили «пушку» и нажали на спусковой крючок. Разумеется не целясь, без хотения попасть в кого-нибудь, или совершенно убить. Это вы затем скажите под присягой на процессе, и тогда это сперва должент опровергнуть прокурор».
   Мужчина с фигурой и шеей гориллы, и с детским лицом ученика-подхалима забавно ухмыльнулся.
   «Неплохо, мистер. Но ищейки под присягой выскажут прямую противоположность. И  я боюсь, что  присяжные этому поверят раньше».
   «Это вопрос тактики допроса».
   Вуд всё лучше и правдоподобнее  входил в роль защитника, который готов был к любому манёвру, чтобы отвертеть своего подзащитного от электрического стула. Ротшильд недовольно покачал головой. «Всю тактику вопроса нельзя изобразить так, что смертноносные пули не прнадлежали моей винтовки. А криминальную технику, в которой я немного разбираюсь, её нельзя исказить».
   Вуд на этот раз удержался спрашивать. Он скорее сделал вид, что его это не интересует. «Дело ведь не в этом».
   «Неужели? Я считаю, что для прокурора этот вопрос наиважнейший;
   «Человек, в которого вы стреляли, ещё ведь десять дней жил, прежде чем он умер».
   «Это ведь ничего не меняет. Решающим является не то, когда он умер, а отчего. И, определённо, они ведь  установили это при вскрытии. Моя пуля, как гласило заключение, разорвала ему кишечник».
   Защитник Вуд засмеялся, положил руки Ротшильду на плечи и затем погладил по его широкой шее. «Роки, медицинское заключение является неопределённым и всегда опровергается».
   «Три профессора подтвердили эту экспертизу».
   «Я приведу тебе шасть профессоров, каждый из которых утвердит что-то другое. И, когда на процесс мы натравим их один на другого, и тогда ни один из присяжных не определит, в конце концов, отчего в действительности умер полицейский. Кроме того, лечащий врач, который его прооперировал слишком рано или слишком поздно, был убийцей, а не ты!»
   На круглом ученическом лице Ротшильда начала светиться уверенность и надежда. Он внимательно смотрел на Вуда, который родолжал ему дальше растолковывать: «Тогда прокурор никогда не сможет доказать причинную связь между твоим выстрелом и смертью полицейского, и тебя не обвинят в убийстве первой степени. Этого ты не осознаёшь».
   Ротшильд  кивнул с благодарностью.
   «Вы считаете, что вы меня действительно можете спасти от электрического стула, мистер?»
   «Смертная казнь, вообще, не в этом», - сказал Вуд, развлекаясь.
   «А что потом?»
   «Всё, кроме убийства: телесное повреждение, повлекшее за собой смерть, причинное убийство второй степени, если тебе это плохо пойдёт. А если тебе  совсем здорово повезёт, то денежный штраф за превышение самообороны.  До сих пор это зависит от тебя, от твоей жизнедеятельности. Или ты всегда был гангстер, или ты даже  уже раз кое-что делал доброго, может быть, даже работал. Я ведь ещё не о твоей жизни. Однако присяжным и судье  придётся в этом сопоставить свой приговор и меру наказания».
   Ротшильд некоторое время молчал, а затем доверчиво сказал Вуду: «Вот уже два года, как я потерял работу. Раньше я даже работал в полиции, в Атланте. Сыщиком».
   Джеймс Вуд прислушался, а потом перебил его: «Что ты когда-то служил в полиции, Роки, для тебя, безусловно, не может быть от этого пользы. Почеиу же ты оттуда вылетел?»
   Ответ на этот вопрос Джеймс Вуд получил не на тот же день, а позднее лишь после многих и долгих часов беседы, когда Ротшильд снял своё последние подозрение. Тогда лишь он рассказал о своём увольнении, и это в связи с историей убийства Георга Мартина. Но при этом Ротшильд налёг на важнейший пункт.
   «Я работал при управлении по борьбе с контрабандой водки и самогоноварением. Если вы из Гриффина, то вы ведь знаете, что в штате Джорджия в общественных местах  черномазым не продают водку. И это занятие по водке и самогоноварению было делом контрабандистов. Самую дешёвую самогорящую сивуху они сбывали чернокожим по самой дорогой цене, и зарабатывали на этом миллиарды – естественно, боссы».
   «А ты боролся с ними?»
   Ротшильд чуть-чуть смущённо засмеялся, прежде чем ответил. «Только поначалу, когда я прямо с армии прибыл в полицию, и ещё по-настоящему не был в курсе дела».
   «А после, когда ты затем вошёл в курс дела?»
   «Тогда не больше. Тогда мы же получали от синдиката свою месячную  долю. Так, в три сотни долларов без вычета налога».
   «И поэтому ты вылетел?»
   Ротшильд забавно передёрнул своим детским личиком.
   «Где же! Все получали свою долю до самого полицай-президента. Кто же поэтому меня должен увольнять?»
   «Но ты всё-таки вылетел?»
   «Не так прямо».
   «А как же?»
   Ротшильд снова оставил время для важнейшей части своего объяснения, лишь сначала выкурив  со смаком сигарету.
   Посредством предвыборной программы Георг Мартин хотел стать губернатором, чтобы снискать себе расположение негров, которые ведь ещё могут участвовать в выборах в штате Джорджия. Он разоблачал контрабанду алкоголем и кое-что этим заслужил».
   «Однако это не было основанием для твоего увольнения»
   «Против одной части наших людей он, чтобы доказать, что он наведёт порядок, он подал в суд жалобу».
   «Против тебя?»
   «И против меня также».
   «Против кого ещё?»
   Я не могу их всех перечислить. Мне лишь мой начальник сказал, что против меня и ротив нескольких других товарищей было сообщено в прокуратуру, чтобы она устроила нам процесс, если до этого ещё что-либо не произойдёт»
   «Что же должно было случиться, чтобы воспрепятствовать процессу?»
   «Это мне не было сказано».
   «И что произошло?»
   «Георг Мартин был застрелен».
   «Тобой?»
   «Нет, он был застрелен одним гангстером из синдиката».
   «Но твоим револьвером?»
   Одно короткое мгновение Ротшильд глядел на защитника, как будто бы он предчувствовал, что он замешен в этом происшествии.
   «Это было бы глупо! Если бы вскрытие обнаружило, что Мартина застрелили из полицейского револьвера, меня бы из-за этого расстреляли бы».
   «Но тогда у негра  был найден револьвер. И, разумеется, со сточенным полицейским номером».
   «Всё тогда было так ловко сделано этой комиссией по расследованию об убийствах, что не было больших проблем. Неожиданно Ротшильд насторожился, схватил Вуда за плечи и подтянул до себя.
   «Откуда вы знаете, что это был мой револьвер,  и что мой номер был спилен? Это же ни в одной газете не сообщалось, об этом ведь  же никогда не говорили на процессе!»
   Вуд без страха с тряхнул сильные руки Ротшильда, которые вцепились в его ватный жакет. «Это не твоя забота, Роки. Я ведь хочу тебе помочь. Но для этого я должен знать, стрелял ли ты в Георга Мартина.
   На ребяческом лице Ротшильда лишь с трудом укрывалось, какие подозрительные мысли пришли неожиданно ему в голову, и нельзя было рассмотреть, что он снова сейчас замышляет. В это время он сказал Вуду: «Это был не я, определённо не я. Я был лишь такой глупый, что согласился дать свой револьвер».
   «Тогда скажи, кто это был, или я отказываюсь защищать».
   Поспешно он назвал фамилию. «Это был Лонние Неал. Спросите в Атланте моего старого шефа. Он вам может сказать, где вы его можете найти, он старый клиент».
   «Хорошо», - сказал Вуд и нажал кнопку звонка, чтобы позвать охранника открыть дверь, так как во время той беседы двери комнаты для свидетелей были всегда закрыты.
   «Но вы всё же снова придите до меня», - умолял Ротшильд,  исполненный на этот раз страхом, хватая за рукава Вуда.
    «Если, Роки, вы мне сказали правду, то да!»
   Вуд  нашёл Лонние Неаль в штате Иллинойс  в тюрьме Кальб, где он отбывал двухлетнее наказание за похищение автомобиля. Он за последние время специализировался на том, что похищал цистерны с государственных винно-водочных заводов. Это упрощало контрабанду алкоголя, экономило дорогостоящую  и затруднительную подпольную торговлю водкой. Он рассказал Вуду про убийство Георга Алана Мартина совершенно по-другому. Роки Ротшильд прошёл на виллу Мартина и сам застрелил его. Он только со своим автомобилем стоял на шухере у ворот, чтобы Роки мог убежать неопознанным. И в отличии от Роки Ротшильда Лонние Неал  смог подкрепить конец своего изложения.
   Роки проник в замок Мартина в полицейской форме, так как он считал, что в таком внешнем виде он будет менее узнаваем. Один полицейский, как думал он, выглядит, наконец, как и любой другой. Затем по возвращении он одел в машине гражданку, а униформу закопал на кладбище. Оно расположено на половину пути между Гриффином и Атлантой».
   «Вы были при этом. Вы можете описать точно то место, в котором находится униформа?»
   Чтобы самому же не попасть под  обвинение в убийстве, Лонние  уже готов был к этому. «Приблизительно пятьдесят шагов по гравийной дорожке в сторону от главного входа. Под цистерной, которая стоит по левую руку», - сказал он поспешно.
   Джеймс Вуд одержал величайший триумф в своей адвокатской карьере, когда комиссия по расследованию об убийствах из Атланты под наблюдением своего шефа, майора Хунтинга на следующий день на кладбище  Саллиес Крек под цистерной выкопала полицейскую форму Роки Ротшильда. И уже на первый взгляд, без большого осмотра, нашла доказательство, что Георг Мартин был застрелен одним служащим полиции. Карманы с правой стороны полицейской куртки были продырявлены, и в подкладке карманов, после свыше двух с половиной годов, ещё торчали выстрелянные гильзы револьвера системы «Ваблей». Хунтинг только сказал по этому поводу: «Очень хорошее сукно используют для униформы».
   Четырнадцатого января тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года в Колумбии, столицы штата Южная Каролина Роки Ротшильд был приговорен к пожизненному тюремному заключении.
 Из короткого сообщения прессы, которое затем появилось в штате Джорджия, нельзя было уяснить, кто стал жертвой убийства. Его защищал один из малоизвестных защитников, но, ни в коем случае не Джеймс Вуд. Адвокатская палата штата Джорджия лишила его удостоверения адвоката на основании того, что он пытался оскорбительным способом использовать средства доказательств. Очевидно, этим намеривался тайный обмен револьвера системы «Ваблей» из судебных материалов. Выяснение убийства Георга Аллана Мартина, следовательно, означало не высшею точку, а конец его адвокатской деятельности.
  ПЕРЕВОД  С НЕМЕЦКОГО ВАЛЬДЕМАРУСА.