Мой дядя Азриель. Рассказ Хаима Гури

               
               
      Из рассказов моего дяди Азриэля мне известно, что он три раза пытался репатриироваться в Израиль без английской въездной визы и был схвачен. В четвертый раз прыгнул ночью в море и поплыл к берегу.
И ты поверил ему?  Ты уверен, что это правдивый рассказ?
Да!
Странно.
Почему странно?
Ты намекал нам, что он был фантазер. Возможно также, что заплыв от корабля на берег не что иное, как фантазия, мираж.
Мой дядя достиг берега вплавь!
Кто поручится, что ты не выдумываешь.
Есть свидетели!
Лже-свидетели!
Все правда!
Ну, положим.
Все правда! Все правда! Все правда!
Не волнуйся!
Я не волнуюсь! Я только говорю, что все правда.
Есть у тебя какое-нибудь свидетельство, кроме красивого рассказа твоего дяди Азриэля?
Доктор Вайнштейн написал об этом книгу.
Возможно, он тоже поверил рассказу.
Одна из девиц, что были в палатке,  подтвердила при мне этот рассказ.
Сколько лет ей было, когда она тебе рассказывала?
Восемьдесят.
В какой палатке? О чем ты говоришь?!
Я хочу рассказать вам, но вы не даете мне возможности. Если будете слушать, поймете все.
Хватит. Слушаем. Тихо!
Три раза отплывал мой дядя Азриэль на румынском судне и был схвачен. Я честно оплатил эту поездку, сказал он, после того как устроился кочегаром в чреве судна.
Он туда прокрался?
Да. Английской визы у него не было. Его молодость, так сказал он, была единственным въездным документом в его руках.
Свободный. Без паспорта. Без связей. Без денег. В четвертый раз решил прыгнуть в море и доплыть до берега. Его друг матрос, сообщник, дал ему пробковый спасательный круг и острый нож. Когда судно повернуло к югу, глубокой ночью, на расстоянии две мили от берега, прыгнул мой дядя Азриэль в море и начал плыть по направлению к Эрец-Исраэль.
Ты хочешь сказать мне, что он проплыл около четырех километров?!
Да. Он прыгнул в море и поплыл на восток. Я знаю это не народный заплыв на озере Кинерет от берега Аон до берега Цемах, несмотря на то, что расстояние подобное, более или менее. Нет вокруг людей и лодки сопровождения. Ночь. Темная ночь. Это сумасшедшая дерзость, присущая, только отчаянным. Когда мне стало ясно, что рассказ моего дяди не выдумка,  я проникся глубоким почтением к этому странному человеку. Я понял, что речь идет о поступке, в котором находим все легендарные, характерные черты героических рассказов древности. Но кто знаком, кто слышал в нашей стране об этом человеке и об этом заплыве. Эта страна, как тебе известно, изобилует множеством подобных легенд, стоящих в очереди на опубликование, и только в двухтысячном году придет время этого рассказа.
Итак, он прыгнул, как ты сказал, с корабля и начал плыть к берегу?
Он прыгнул с корабля, продолжающего идти в Яффо, и начал плыть в сторону Хайфы.
Я не знаю какое было состояние морских течений в ту ночь. Он греб и греб всю ночь. Корабль уходил на юг. Ни один человек не почувствовал его исчезновения, так как он был одинок и беден. Я не знаю, сколько времени он греб. Он сказал,  что его отнесло течением на середину залива, и только маяк на горе Кармель указывал ему путь, из последних сил он двигался на его мерцание. Ни один из нас не имеет такого опыта, верно? В тот момент охватило его отчаяние холодное и мрачное, он плывет и плывет, а берег не приближается. Но он был молод, силен и очень хотел. После стольких страшных часов море пожалело его. Крокодилы не разорвали, пучина не утащила его к себе в мрачный, зеленоватый морской музей,  созданный из фосфорисцирующих полос и укрывающий железные остовы кораблей и золотые клады. Короче, после борьбы Одиссея с морскими волнами и коварными морскими течениями, он был выброшен без сил и без штанов на берег Бат-Галим.
Почему без штанов?
Потому что одна из прибрежных волн стащила с него штаны и мой дядя Азриэль добрался до нашей страны голым, каким он был в тот день, когда его родила мама, только упомянутый спасательный круг был на нем. Итак, упал он совершенно обессиленный, замерзая от холода. Наконец, пробуждаются в нем последние силы, и он понимает, что добрался. Он встает, чувствует головокружение, но начинает двигаться. Шагает между какими-то ящиками, которые постоянно множатся. Пока он не понимает, что это не ящики, а надгробные плиты, расстояние между которыми монотонно одинаково. После того как ты спасся из лап моря, сказал он себе, ты падешь от рук мертвецов. Он охвачен темным страхом, но утешается тем, что уж эти то, по крайней мере, не выдадут его англичанам. Кладбище темной ночью. Место надежное. Вот я, голый человек за его забором, сказал он себе, каждый подумает призрак, Артилай бродит среди могил. Затем доносятся до него голоса издалека. Он шагает голый в направлении этих голосов, пытаясь понять иврит ли это. Он чувствует сильный удар. Падает. Натыкается, несчастный, на колышек палатки. Кто-то зажигает спичку. Он видит - колышатся тени,  в нем просыпается ужас. Зажглась лампа. Он слышит голоса, но это не иврит. Он слышит голос женщины, которая говорит на идише, что кто-то стоит там, и голос подруги, которая, ее успокаивает, мол, тебе только показалось. Первая упрямится и говорит, что слышит шум. Вторая говорит, что это шорох морских волн. Третья негодует, что ее подруги зажгли свет, болтают и не дают ей спать.
Что сделал твой дядя Азриэль?
Несчастный, мой дядя, думая, что за ним гонятся, вваливается в палатку “яко зверь в нору”.  Он предстает голым перед тремя женщинами, охваченными ужасом. “Черт!!!”- вопят они истерически. Я не осуждаю их. Подобная реакция, более или менее, выглядит объяснимой: три девушки просыпаются из за угрожающего шевеления с наружи, зажигают лампу и обнаруживают в палатке голого мужчину. Две из трех  во весь дух спасаются бегством, оставляя третью, окаменевшую  “наедине с чертом”. Мой дядя Азриэль вырывает из ее рук халат, прикрывает им свою наготу и бормочет: “Я явился с румынского судна…. Я не черт…. Еврей я…. Еврей, что прыгнул в море…. Я нелегал… не больше…клянусь!!!” Та выходит из обморочного состояния и кричит как сумасшедшая:
“Спасите! Мама! Он душит меня! Я умираю!!!”  Нет! Она не умирает, только вопит рядом с собирающимся рухнуть в обморок моим дядей Азриэлем, еще мгновение и он падает в ее кровать.
И ты хочешь сказать нам, что все, что он рассказал, правда?
Чтоб мне так жить! Я приведу вас к этой женщине.
Продолжай!
Лагерь просыпается. Мой несчастный дядя в душе умоляет, чтобы  его не арестовали, чтобы не выдали его, чтобы не били, как он был избит в Бейруте в одну из попыток достичь Израиль. К палатке приближаются голоса мужчин. Кто-то произносит “Это не возможно”. Просят фонарик. Кто-то говорит, что это не черт, но сумасшедший или вор. Шаги замирают. Он слышит, кто-то предупреждает, что следует быть осторожней, ”что, конечно, есть у него нож или пистолет”. Он убежден, что, стоящие пристрелят его, так исполнится обещание, которое он дал перед тем, как прыгнуть в море - не возвращаться живым на это судно. Наконец, смельчаки врываются в палатку и обнаруживают моего дядю Азриэля в кровати девицы. Она лежит в его ногах. Он встает, запахивает халат и провозглашает: “Брат я вам! С румынского судна прыгнул в море!”
Те, которые думали что он черт, сумасшедший или, для разнообразия, араб, открывают совет, что делать с ним. Другие хлопают по щекам девицу и оживляют ее. Но несколько вошедших признали в нем “закопченного кочегара” c корабля, на который они поднимались две недели назад….
Большая радость вспыхнула там. Растроганно несли ему хлеб и сыр и кофе и коньяк. Он падает в обморок. Он опять плывет по волнам и видит образ моря. Он в лихорадке и бредит. Не буду распространяться. Семь дней и семь ночей горел мой дядя Азриэль в лихорадке, и если бы я рассказывал все его видения, мы бы просидели всю ночь.
Например?
Он предлагает девице, у которой стащил надушенный халат, нож, предназначенный для войны с морскими чудовищами и змеями. Он видит перед собой Страшный  суд и он восседает там словно капитан с трубкой в зубах. Как пастух, направляющий стадо посохом, он выбирает направление. Счастливчиков, у которых паспорта правильные и подписанные, посылает направо. Несчастных, налево, в геену огненную! Вот перед ним предстал британский офицер, человек из отдела эмиграции…
Женская рука заменяет влажное полотенце и охлаждает его горячий лоб. Он на мгновение открывает глаза и видит рядом с собой врача, именно врача с корабля. Тот просит руку моего дяди пощупать пульс, но Азриэль в страхе отдергивает руку и кричит:
“Низкие трусы! Вы все обманываете меня! Для чего я как вор прыгал в море! Я должен был лежать в гробу, как тот богатый старик, которого доставили из Венгрии, чтобы похоронить в Эрец-Исраель… если вы вернете меня опять на корабль, я вернусь и взойду на берег, как царь… перевезут меня в большущей лодке при свете факелов, и я не коснусь ногами воды…это будет красиво, это будет очень празднично, господин доктор! Так я прибуду в страну, в которой любят только мертвых.” Тогда доктор приказывает дать ему бром и его голос звучит, как голос капитана корабля. Мой дядя хочет жениться на девице, у которой похитил халат, но доктор, в его воображении капитан корабля, говорит ему, что отец девицы, не дает согласия, потому что дяде не хватает трех вещей: пейсов, денег и паспорта. После этого мой дядя Азриэль пораженный и отчаявшийся достигает Яффо и притворяется армянином, обладателем турецкого гражданства, по имени Саркис, который родился на берегу озера Урмия. Бабушка его была еврейка и, поэтому ему нет нужды в британской въездной визе. Все смеются. Приводят его в Акко, в суд. Там он кладет руку на Танах и торжественно провозглашает, что в этой книге записано, что Эрец-Исраель навечно передан народу Израиля и нет в ней ни единого слова о визе для нас. Поэтому он плывет по морю и тысячи вслед за ним, но не светятся огни, город Хайфа во мраке, однако горят огни Йерихо, и он, мой дядя Азриэль, уже не дядя, а Йешуа Бен-Нун. Он переходит Иордан! Поэтому, кстати, он назвал свою старшую дочь Йордана.
Семь дней, ты сказал, продолжалась лихорадка…
На восьмой день начал жар спадать. Благодетели и укрыватели одевают на него греческие валенки, широкие английские брюки, рваный шерстяной жилет и черный праздничный костюм. На голову цилиндр, в руки голубой солнечный зонтик. Мой дядя изо всех сил  протестует, что его одевают, как сумасшедшего, но его убеждают, что это не оскорбление.
Полицейские, охраняющие ворота лагеря, ведь не умалишенные. Он сможет выйти из ворот. В этой стране сумасшедший почитается,  как святой, он может бродить по ней днями и ночами, и все двери откроются перед ним. Мой дядя Азриэль соглашается. Он одиноко шагает в направлении ворот. Весь лагерь затаил дыхание. Он проходит рядом с полицейским и посылает ему воздушный поцелуй.  Тот ухмыляется и машет рукой. Дядя проходит и удаляется, идет и смотрит, идет и исчезает в прилегающих улицах. Мой дядя Азриэль проник в палатку как черт, а вышел как мишуга*.
Это когда случилось?
В 1922 году.
 
*  мишуга (иврит) – сумасшедший.

 Хаим Гури–ивритский поэт, писатель и публицист. Родился в Эрец-Исраэль в 1923 г.


Перевел с иврита  В. Фельзенштейн.