Незримому Собеседнику. Отрывки. Сны о Любви

3.01.21. здравствуй текст. За годы странствий от себя и до себя обрёл в себе интересного собеседника. За годы проведенные в Любви я совершено отвык видеть себя в отношениях с Женщиной ради сиюминутного удовольствия. И хотя всё, что меня влекло на новую встречу с Ней, было порождением её неожиданного обжигающего не только губы, но и сердце поцелуя, я был уверен, что это знак – Она суждена мне, чтобы постичь земной путь Мужчины и Женщины. Путь, который ложится в концепцию моей новой книги «М И Ж». Путь, который невозможно постичь, не вступив в близкие отношения. Я так был уверен в правоте своего Слова и Желания, что боялся только одного, что она отступится. Не придёт на вокзал, придёт но, не останется на вечер, и я останусь куковать один в шикарных апартаментах наедине с не выплеснутой страстью, одолеваемый ломотой во всем теле, порожденной невозможностью удовлетворения. Мне было страшно представить, что поведает моё тело моему воображению, а оно предательски отказавшись нарисовать бессловесную привлекательную картинку спровоцирует разум посмеяться. Я знал, что слова, которые я обрушу на себя из рога изобилия уничтожат всё, чем я жил до этого момента. А застрявшее в горле ощущение измены лишит меня способности дышать. Я захлебнусь собственной желчью. Дорисовать исход этого вечера у меня не хватало смелости. Я поставил всё на эту Женщину.
О, сколько раз я планировал судьбоносные повороты, ожидая, что скажет Она! Но всякий раз, что бы Она не ответила, Судьба тем или иным боком должна была повернуться к нашим отношениям, изменить нечто между нами. И ни разу Её ответ не влиял на то, как измениться моё отношение ко мне. И я съёживался в комочек, чувствуя, что это непозволительная роскошь, произнести вслух, кем я себя увижу. А если что-то просто пойдет не так? Вдруг я не смогу, я вспомню лицо Любимой, и бережно взращиваемый пожар угаснет в один миг? «Не думай,» - посоветовала Вика. – «Всё само получится. Не думай».
Не думай! Приказал себя я. Будь, как будет. И провалился в сладкий сон.
Красавец Феб, галантный по крови, пославший загодя букет с напоминанием «Город на реке», составивший меню встречи, готовый удивлять на каждом шагу, и каждым своим шагом, каждым подарком, был радушно встречен сияющим взглядом Флёр-де-Лис. И день закружил их мелодией вальса. Никакие шероховатости и не стыковки сюжета, как это часто случается во сне, не могли помешать им любоваться своим настроением. Напротив, сбиваясь с порой с такта, день подносил маленькие приятные сюрпризы, и они оказывались там, где хотелось ранее, но не удавалось побывать Флёр. Это чертовски забавляло Феба, и он воспринимал чириканье Флер, старающейся создать ауру абсолютной закономерности стечения обстоятельств, как прелюдию к воплощению в вечере всего, что не сбылось в предыдущей жизни. Ему уже казалось, что утро следующего дня наградит его сполна, позволив не только забыть Эсмеральду, но и указав путь к новому взлёту в карьере. Он наслаждался улыбками Флёр и потакал любым её прихотям, потому что они были созданы им и для него. «Смотри, снимается кино!». О, да. Кино. Ужин при свечах. Он раскраснелся как рак на сковородке, но смахнул наваждение. Главное, не отвлекаться. Главное, следовать сценарию. Он был забавен, управляем и немного смущен. Она, чувствуя себя хозяйкой положения, включилась в игру, позволяя ему чувствовать себя героем во всём.
Не думай! Не думай! Не думай! Отключись! «Да, ты что совсем что ли?», - она резко вырвалась из объятий и повернулась спиной. - «Ты дыхнул мне в ухо!». Картинка забарахлила, я превратился в нелепого Горбуна, вынужденного оправдываться на свой бесконтрольный порыв. И проснулся в темноте, пытаясь понять, где и с кем я нахожусь. За силуэтом спины бурчал неприятный голос, вытаскивающий горькие воспоминания детства, низводящие меня из статуса страстного любовника в статус мальчишки – хулигана, позволившего себе исподтишка унизить девочку. Я опешил. Самое время встать, принять холодный душ, и сказать себе: «Поигрался, и хватит. Не моё. Не моя.» Но вдруг она обернется и увидит мой безобразный горб? Стоит ли она того, чтоб я настолько был откровенен? И я зажмурился в надежде, что упаду в тот момент сна, где искра страсти ещё не угасла.
Прошла целая вечность, но мне повезло. Солнечный свет отбросил тень от занавеса, хотелось продолжения и воплощения грез о том, как Женщина отдает свою нежность, но греза промелькнула и пропала. Глядя на тень, я не решился диктовать сну свои условия, и последовал туда, куда повел он и она.
Снова снимали кино, мы гуляли, болтали, разговаривали на важные темы. Не познавши своего полного удовлетворения, я собирал его по крупицам из нашего приключения. Она настолько не спешила вернуться домой, что я не заметил, как предложил пойти со мной в кино, на новую серию Пиратов Карибского моря, которую планировал посмотреть завтра, один. И она согласилась. Я вел себя как школьник, которому больше негде было прикоснуться к подружке. Но она не возражала. Я был себе отвратителен, как всякий раз, когда уверен, что пора просыпаться, иначе опоздаешь в важное место, но всё равно лежишь, жмешься, сдерживаешь потребность организма облегчиться. В конце концов, меня примирил с собой фильм. Но он же и дал вновь почувствовать себя виноватым, потому что ей было скучно.
В номер мы вернулись ближе к полуночи, уставшими. И провались в сон во сне. Флер видела, как придет завтра на работу и тут же объявит всем, что ходила на мальчиковый фильм «Пираты Карибского моря», как мужская часть коллектива причмокнет от зависти, потому что никто ещё его не видел. Как она будет сиять, а ей будут завидовать. Фебу снился Горбун, он потешался над убогим, но зловещий смех поймало эхо, и Феб вздрогнул, почувствовав недоброе.      



Послевкусие. Память вытеснила последующий день. В тот ли раз она закружила меня на вокзале, не желая остановиться и дослушать, что я говорю, словно нарочно приведя в вестибюль метро, откуда меня не пустили назад в переход. И мне пришлось обежать вокзал чтобы не опоздать на посадку? Всё было незначительным в сравнении с растущей во мне благодарностью за исчезнувшее чувство измены, за исключительно мужское ощущение облегчения, за надежду, что так будет всякий раз, и более того, потому что она станет больше мне доверять. Я умею располагать к себе. Умею держать выбранную высоту.  Смотрел в глаза одного из фото с нашей прогулки, и меня не покидало чувство, что это моё присутствие сделало её такой счастливой. Я был уверен, что не посмею никогда предать содеянное своим присутствием. Это же я. Я был готов приехать в Город на пару минут в её день рождения, чтобы подарить подарок и уехать, поскольку она была занята на работе, в том числе и в последующий день. Чтобы думать, что я больше не завишу от нашей Связи с Тобой, что я не перестал писать стихи, а значит, она не лишает меня вдохновения. Я не ошибся. Нет, не ошибся. И я сумею заслужить её доверие. И когда она откроется предо мной, не скрывая насколько я желанен её объятьям, я почувствую простор новой книги. Разве не взаимное притяжение тогда, ещё в Раю, примирило нас со строгостью Бога? А Он, простил нас, и прощает по сей день, видя, слаб ещё человек, очень слаб.
Таким слабым и нерешительным в своих рассуждениях я не чувствовал себя ещё никогда. Для меня было большим облегчением, что, любуясь на неё, а не на Тебя я могу молчать. Ещё большим облегчением было то, что я писал о ней как о своих намерениях или совершенных действиях, как ощущении того или иного события, не пытаясь её присутствием укорить Твоё отсутствие. Скорее, наоборот, её присутствие напоминало, что Тебя нет там, где есть она. Но её было ещё так мало, что я остро чувствовал, как всё ещё много Тебя, и что я не готов этого всего лишиться, чтобы не лишиться разом и того, что приобрел в нашей Связи. Я лишь полагал, что она постепенно займет больше места там, где Твоё незримое присутствие невозможно в связи со случившимся. Иначе, для чего это всё? Но, когда же, может быть мы станем чуть ближе в этот раз? 
Сон второй. Красавчик Феб готовился к новому свиданию. Флёр обещала провести с ним вечер и ночь, и предвкушая новую волну желания, он предвкушал, как доставить ей удовольствие. Букет, ещё букет. Стишок к стишку. Заранее заказанный приватный столик. Подарок, говорящий, что он её высоко ценит. Речь, начинающаяся с фразы «пока женщина желанна» и уводящая из интимного уголка ресторана в интимные уголки его души. Она не постесняется на сей раз, убеждал он своё воображение, и оно лениво рисовало ему, как она поманит его за собой. В сущности, это был каприз, от которого ничего не зависело, он терпелив, когда дело касается не сиюминутного увлечения, а отношений, меняющих всё его будущее. Он предпочитал танго бесконечному кружению вальса, но оставлял право выбора мелодии даме. Он же галантный кавалер.
Вальс, вальс, вальс! Он сбивался с ритма, не успевал за Флер, позволял вести ей и диктовать вслух, ведь это так неприлично шептать на ухо, «раз, два, три», иногда ему казалось, что и мелодия удивлена аранжировке, что это и не парный танец вовсе, но у него кружилась голова, и как это часто бывает во сне одной силой своего желания превращал происходящее событие в желаемое.
Но когда же?! Когда же?! Когда??
На утро он был слегка помят, но ничуть не расстроен. Сны вечно прерываются там, где им бы длиться, длиться и длиться. И без предупреждения открывают новый сюжет. Он уезжал поздно вечером, она освобождалась в середине дня, и чтобы не попасть впросак, как в прошлый раз с фильмом, он усердно выбирал билеты в театр. Смущало, что к этому экспромту он совершенно не подготовился, ни пиджака, ни свежей рубашки. Смущение отсылало к ощущению, что его незапятнанный образ начинает сдавать позиции, и вот-вот появятся картины, в которых он живет другую жизнь.
В той жизни он приезжал в Город усилить чувство Связи с Любимой, и в его багаже были пожитки на все случаи и непредвиденные обстоятельства. Он всегда был готов к встрече, а посему свеж и опрятен внешне и внутренне. Со стороны казалось, что он рассеян, но впечатление было обманчивым. Он был занят беседой с Городом, занят своими диалогами с Любимой, а окружающие служили дополнительными темами этих увлекательных разговоров. Они проходили мимо и попутно по улице, являлись из воспоминаний, звонили, втягивали в свои миры, становились частью его мира. Они всегда были важны не менее Города и Любимой, и сопричастность порой делала их равными той Любви, которая породнила его с Городом, породила доверие Города к его намерениям своей Любовью освободить Любовь Возлюбленной и вместе взлететь ещё выше. Город подарил ему не просто Вдохновение, он подарил ему Веру в самого себя, не требуя никаких гарантий, что дар будет использован по назначению.
Теперь Город служил декорацией для встреч Флер, окружающие стали актерами второго плана, и прилипший к рубашке запах вчерашнего дня напоминал, что в звучании его радости столько грусти, что сама Фаду время от времени сбивает его с ритма своей тональностью. И глаза его гаснут, и Ляля кажется неуместной со своими навязчивыми рифмами. «Золото, конечно, должно быть белым», - причмокивает она, рассматривая подарок. И нет в ней обаяния Флер, и не в нем желания соответствовать планке, заданной для Феба. Он тает, в полудрёме на мгновение перевоплощается в зачарованного Кая, жаждущего по наитию избавиться от осколков зеркала, взгляд его искрит: «Золото никогда не будет белым! Оно уже зарок Любви к Другой!», но сон возвращается, и уносит его прочь от крамольных мыслей и образов. 

Выбор пал на «Эрос» театра имени В.Ф. Комиссаржевской. История любви, где всё против её счастливого развития поманила присмотреться к своим зализанным ранам. Пробил расчетный час в гостинице, и Феб помчался в Город, решив для начала обзавестись билетами, а после где-нибудь скоротать время до встречи с Флёр. Смущение следовало по пятам до кассы, и не давало сосредоточится. Чтобы отвлечься он забрел в книжный. Здесь среди множества чужих историй, среди разнообразных средств выразить себя от ручек до принтов на вещах он почувствовал себя в своей тарелке. И даже припомнил, что Флер подробно излагала свою версию привязанности к тетрадям, где пишут послания от руки. И он, представляя её удовольствие от сюрприза, решил подарить ей такую со своими стихами. Для него было в новинку привязываться к вещи своим Словом так, словно оно принадлежит не ему, но стечению обстоятельств, которые её властью выберут, когда и что будет записано в блокнот в следующий раз, и чувствуя, что Смущение снова лезет за шиворот, счел нужным объясниться.
 По Летнему саду гулял теплый ветерок, похожий на легкое прикосновение женской руки, ненавязчиво напоминавший, как Горбун дорожил всяким воспоминанием о прикосновениях Эсмеральды, Феб тряхнул головой, сцепил зубы и написал «Не с каждой женщиной рождаются стихи». Выдохнул. Набежавшая тревожность грозила прервать сон, так и не предоставив возможности подобрать следующую строку, но навык, обретенный за несколько лет беззаветного служения Рифме, сотворил своё дело. И следом, в новом стихе, вознес Благодарность Господу за встречу с Флер. В груди защемило, словно его сердце обрело дар сердца Горбуна слышать то, что притаилось между строк, словно его увлечение Эсмеральдой равно Любви к Ней Горбуна. «Проклятое эхо», - проворчал он. – «Меня не проведешь».
Ветер сменил ритм и заиграл вальс. Вальс! Она чудесна в этом круговороте! Пусть ведёт. Надо только научиться не отвлекаться и не сбиваться.
Театр был неприветлив с Фебом, он отдал билеты Флёр, и служительница явно сочла, что он какой-то жигало, и всё своё пренебрежение выразила в замечание, сделанное не ему лично, а Флёр, чтобы она передала эти слова Фебу: «Скажите ему, раз нет пиджака, то пусть хотя бы снимет ветровку!». Она учтиво повторила настоятельную просьбу. «Не сниму! Ветровка у меня заместо пиджака!» Феб был взбешен. Флёр, напротив, почувствовала себя как рыба в воде, и нарочито ласково, как хозяйка непослушного щеночка взялась его утешать. Казалось, она получила огромное удовольствие от того, что так вышло, и теперь растягивала его уговорами, привнося не столько мир в душу Феба, сколько подкармливая пожар. Иначе, глядя на её сияющее лицо, он быстро б успокоился сам. Так всегда было, но при каких обстоятельствах, Смущение не умело напомнить. На то он и Смущение, чтоб только смуту наводить.
Во власти ж сна увлечь, отнять связь с временем и увести в неведомые дали. Таков был спектакль. Фебу очень хотелось показаться чувственным и чутким к развитию сюжета, он даже прошептал Флер два самых вероятных сценария развития финала, но промахнулся. Это расстроило много больше, чем предыдущий конфуз, и он ушёл в себя. Появление Горбуна там, где его априори быть недолжно, сон как рукой сняло.
Послевкусие. Горбун казался наваждением, и это позволило мне не растеряться. Я заговорил несвойственным Фебу языком, знавшим как недоговоренности ломают сюжеты судьбы, как отрастает горб страхов на спине, как всё летит в тартарары и как долог путь оттуда в царство Живых. Но это не был и язык Горбуна. Я находил нашу беседу увлекательной, как всякое рассуждение на тему «почему не спросить лично у того, от чьего лица тебя гонят прочь?» и множество из неё вырастающих «вера в себя, в свои чувства, в чувства любимого человека». И как всякий, увлекшийся своими рассуждениями, почти не слушал, что она отвечала. Спектакль для меня окончился моим предложением обязательно переспросить у меня, точно ли я что-то сказал, если мои слова принесут другие. И если даже я сначала подтвержу, что так оно и было, переспросить, в чем же дело. Я выдохнул и всмотрелся в неё. Казалось, ей было в тягость рядом со мной настолько, что она погрузилась в свою историю, а чтобы защитить её от нежелательного вторжения моих рассуждений, оставила представлять себя здесь свою тень.
Но это ничуть меня не смутило. Я слышал фанфары победного марша над Смущением, преследовавшим меня весь день, и продолжил наступление. Я перешел на личные отношениях тех, с кем свела меня жизнь, чтобы показать, как важно уметь договориться. Ярким примером явились отношения моих знакомых, где супруги и рады были б понежиться друг с другом, но одному хочется спать с вечера, а другому некогда поутру. И вдруг она врезалась в сюжет резким, как удар обухом по голове «не уступлю! Ни за что!», как будто я говорил о нас, и так задел её за живое, что она больше не могла позволить себе притворяться соучастницей моей речи. Я осекся. И тема переменилась. Переменилась и она, чем ближе был вокзал, тем нервнее были её движения и высказывания. Я дивился молча. Сдерживаться становилось всё труднее, и на перроне она уже не скрывала, что раздражена и обескуражена.  «Ты почему не надел свежую рубашку?!», - выпалила она и осеклась. «Потому что у меня её нет», - беззаботно ответил я, чем раздосадовал её ещё больше. Она резко развернулась и быстро пошла прочь. Прощание, больше похожее на ссору, оставило меня в недоумении смотреть ей в спину И я невольно подумал, что она ведет себя так, словно я уезжаю от неё, любовницы, домой к семье, которую никогда не брошу, и неотвратим тот день, когда я к ней больше не приеду. Мне привиделось в этом сюжете что-то непоправимо настоящее, что-то так похожее на то самое Смущение, которое я старался скрыть, что рифма сама попросилась в строчку:
  20.06.17.
Я не успел тебя обнять,
Шепнуть, ну, что ты, Милая, секунды
Про нас сейчас не говорят,
Давай и мы о них забудем.
Хочу услышать легкий вздох,
И на него ответить нежно,
Пусть все бегут, пусть все спешат,
Я оставляю с тобой сердце,
Чтобы оно считало ритм,
Не позволяя думать о разлуке,
Я здесь, с тобой, и этот миг
Залогом новой встречи будет.

Я жил между двух миров, и в моей истории так естественно звучало, что она должна была так подумать. Но эта растерявшаяся Женщина на Питерском перроне не могла быть той, от которой я уезжаю в другой мир. Эта была частью моего мира. Не смея признаться себе, что Смущение возвращало меня моей и только моей истории, я дал себе обещание больше не допускать самой возможности, чтобы она меня провожала. Это было слишком оскорбительно для моих обо мне представлений. 
«Не уступлю!» сняло многие темы с повестки дня, словно корова языком слизала. Равное «не изменюсь» оно не позволяло строить творческие планы, зависимые от отношений, в которых есть нерушимые табу. Потому что меняется всё, и даже, как я теперь знал «никогда» порастает быльем. Но отсутствие сейчас мало-мальски внятной линии книги заставляло меня призадуматься о разделении творческих связей и личных. И что будет, если она так и не поверит в меня, и я сдамся, а я настаивал, я требовал к себе внимания? Не обвинит ли она меня в обмане её доверия? Не стоит ли осадить коней, и не искать способ получить то, что может послужить аргументом против меня? Расставание больше не казалось мне проигрышем. Напротив, в нем виделись свои плюсы. Всегда можно остаться друзьями. Но не сейчас. Сейчас ещё есть за что бороться, и что попробовать.