Один раз в Сергиевом Посаде

               
                У-у-у — гудел за окном город, угрожая людям, создавшим его.

              — У-у-у, ненавистный город, — отчаянно прокричала Кира, и захлопнула окно, — неужели это никогда не кончится? Не могу, не могу, не могу больше. Не могу играть жалкие роли, не могу выходить на сцену и говорить чужими словами. Не могу быть старой, не хочу. Ничего не хочу! — кричала женщина, и все её маленькое тело пробивало дрожью.
              - Господи, что же мне делать? Мне шестьдесят лет, и жизнь моя закончена. Но почему я все еще живу? Ведь я никому не нужна. Родных и близких у меня нет, детьми Ты меня не сподобил, почему я должна ходить по этой земле? Сколько вся пытка проклятой жизнью продлится еще?
                Маленькая кухня, на которую прошла Кира, взглянула на хозяйку с укором. Грязная посуда стояла не только в раковине, но и на столе, и на полу.  Трясущимися руками  старушка открыла шкаф, чтобы найти хоть одну чистую чашку. Верхняя полка, прибитая наспех когда-то, вдруг рухнула на стол. Из открытой дверцы полетели лекарства, какие-то книжечки с рецептами, замасленные и протертые до дыр, баночки из-под кремов и всякая старая ерунда. Совершенно раздавленная, Кира села на пол, и зарыдала, умываясь слезами. Потом заснула прямо на полу. Сон был коротким, но таким реальным! В комнату к ней, будто зашёл высокий старец с посохом, и с укоризной посмотрев - исчез. И тут же Кира проснулась. Оглядевшись, увидела, что лежит на полу, а вокруг валяются  старые бумажки. Она взяла в руки первую попавшуюся открытку, и начала читать.
                «Дорогая и любимая моя девочка Пъеро! Поздравляю тебя с тридцатилетием. Солнышко, что тебе пожелать? Любовь у тебя есть (это я!) Роли и известность (хоть и в твоем маленьком городке) у тебя тоже есть. Друзей — море! Поэтому желаю всего, что ты сама пожелаешь себе в этот день! Люблю, жду. Высылаю тебе твою любимую песню Александра Вертинского. Танго, которое ты танцевала на выпускном, под эту песню не забуду никогда. Приезжай к нам, в Питер. Может мне удастся улизнуть от жены, побродим по городу юности. Целую.»
               — Сволочь, — процедила Кира, и разорвала открытку, — если бы не эта злосчастная записка, жила бы я в своем маленьком городке, работала бы ведущей актрисой театра, и была бы счастлива. Сорвал, предал, продал!
                Она поднесла открытку к пепельнице, и чиркнула спичку.
               — Гори ты ярким пламенем, иуда!
Кира взяла в руки пластинку и прошла в гостиную, которая также являлась и спальней, и кабинетом. В уголке, над старым «Рекордом»,стоял пыльный проигрыватель.
               - Наверное, уже не работает, сколько лет я не пользовалась им? — она опустила пластиночку на коричневый резиновый круг, и поставила иголку.
Проигрыватель захрипел:

               " В бананово-лимонном Сингапуре, в бури.
                Когда поет и плачет океан.
                И гонит в ослепительной лазури
                Птиц дальний караван"...
Пел  Александр Вертинский, под музыку которого, танцевала она сто лет назад, на выпускном вечере...Пел слёзно, страстно и печально.Кира начала раскачиваться из стороны в сторону, обхватив голову  руками.

               " В бананово-лимонном Сингапуре, в бури.
                Когда у вас на сердце тишина.
                Вы брови темно-синие нахмурив, тоскуете одна"
               
               - Там, там, тра-та та там, тра-та, та-та та-та та-та-там, та-там, — стала она потихоньку подпевать и кружиться в такт песне.

               " И нежно вспоминая иное небо мая
                Слова мои, и ласки и меня!
                Вы плачете, Иветта, что наша песня спета.
                А сердце не согрето без любви огня"
                Там, там, та-та та-там — пела, пританцовывая Кира и по щекам ее катились алмазные слезы.
               " Вы плачете, Иветта,
                Что песня не допета
                Что это лето где-то унеслось в мечту.
                Что это лето где-то унеслось в мечту.
                Что это лето где-то унеслось в мечту...

               - Заело, — бесцветно произнесла Кира и остановилась.
Потом сняла тапочек и бросила со всей силы в проигрыватель. Иголка чиркнула по пластинке, уперлась в штырек резинового круга и зашипела.
               - Хватит, — сказала Кира, строго кому-то погрозив пальцем, — все давно закончено. Чего еще?
                Она выключила проигрыватель, и достала из аптечки фенобарбитал. Быстро стала выжимать белые таблеточки из маленьких контейнеров, и насчитала двадцать штук. Ссыпала их на ладонь и наливая из под крана воду подумала: «Что же я делаю. Нельзя же сырой водой запивать!"
                И тут же усмехнулась:
               — Вот уж, поистине странная привычка жить! И за минуту до смерти человек думает о своем здоровье.
                Она запрокинула голову, и проглотила все таблетки, запив их  водой. Легла на диван, и закрыла глаза. Минут через десять, уже в забытьи она подумала: «Надо было бы записочку написать... да только некому» И всё исчезло.

                В музыкальном театре начинался застольный период. Главный режиссер, крашеная блондинка, с выпотрошенным взглядом прозрачных глаз, спросила:
               — Кто-нибудь знает где Смолянская? Что-то она уже три дня не появляется.
               — Инна Станиславовна, — ответил помошник режиссёра, — так она же не занята в репертуаре эти дни.
               — И что? Значит и на работе не надо появляться? Сегодня же позвоните.
               — Хорошо, я в перерыве позвоню.
               — Окажите любезность, — безразлично сказала Инна Станиславовна.
                Началась читка новой пьесы.

                Когда пришли из театра к актрисе Кире Смолянской, дверь открыть не смогли. Она была заперта изнутри. Пришлось взломать. Хозяйка лежала на полу, со скрюченными руками и с выражением ужаса на постаревшем лице.
Но она была жива. Её отвезли в городскую больницу и выходили.
                Через пару дней с ней уже можно было разговаривать. Пришел лечащий врач, сел на стул и ласково спросил:
               — Как вы себя чувствуете? Что-нибудь беспокоит?
               — Доктор, — ответила Кира — я боюсь ночи.
               — Почему? — спросил врач.
               — Когда я закрываю глаза,  черные плиты окружают меня.
               — Какие плиты?
               — Те, которые видела я, когда...ушла из жизни.
               — Понимаю, это был сон. Случай ваш уникален. Никогда еще и никто вернуться к жизни после того количества таблеток, не смог бы. Постепенно они уйдут из вашей памяти. Предстоит долгое лечение. На ночь вам будут давать успокоительное, и вы будете прекрасно спать. Но мы не можем вылечить вашу душу. Вы устали, и желание не жить... это очень страшный «диагноз». Мне думается, что кроме наших лекарств, вы должны обратиться к духовному лицу. Я даже настаиваю на этом. Вы крещеная?
               — Да.
               — По средам к нам приходит отец Сергий из Богоявленского храма. Вы должны с ним поговорить. А крестик я вам завтра куплю. Я смотрю крестика на вас нет.
               — Да что вы! — Кира заплакала и отвернулась к стене. Сквозь слезы она прошептала:
               — Спасибо, доктор.
               — Вот и договорились. Выздоравливайте.

                На втором этаже больницы, куда попала Кира Андреевна, создали так называемую реабилитационную комнату, больные называли ее «домовая церковь».
Православный священник поставил там маленький высокий столик, напоминавший амвон. На стенах - иконы, и у каждой иконки была лампадка.
                Больной мог прийти сюда в любое время, помолиться и поплакать. На высоком столике батюшка оставлял Евангелие и большой латунный крест. Каждый мог приложиться ко кресту и почитать Святую Книгу. И вот наступила среда.
                Кира Андреевна спустилась на второй этаж и прошла в «домовую церковь». Она почти теряла сознание от страха. Но это было напрасно. Священник оказался добрым и внимательным.
                Она рассказала ему всё без утайки, как на исповеди. Батюшка выслушал ее, и спросил:
               — В Храме давно была, матушка?
Кира Андреевна очень растерялась. Но решила говорить только правду.
               — Один раз, — сказала она.
               — Один раз в жизни? — спросил священник.
               — Да. Мы были на гастролях, в Загорске, сейчас Сергиев Посад, под Москвой, и там нас возили на экскурсию, в Лавру.
               — К святым мощам Преподобного Сергия Радонежского припадала? — строго спросил священник.
               — Да, — чуть слышно ответила Кира.
               — До конца жизни своей молись ему, денно и ношно. Этот один раз тебя и спас.
                Батюшка прошелся по комнате, подошел к иконам, и долго молился. Потом вернулся к Кире и грустно сказал:
               — Нельзя же так, ведь уже и возраст у вас почтенный, матушка-голубушка, ведь столько церквей открыто для прихожан, и даже по телевизору много теперь говорят о Вере. Ну как же так? Не по злобе говорю, ты уж прости меня. Хочу помочь.

                И тут Кира упала перед священником на колени, уцепилась в его ноги и начала выть. Выть как затравленный зверь. Она произносила  междометия, но ничего нельзя было понять из отрывочных фраз ее.
                Батюшка поднял ее с колен, усадил на стул, и поглаживая по голове читал молитву. Прошло несколько минут, Кира успокоилась и сказала:
               — Простите меня. Понимаете, я как будто с фронта пришла. Вот здесь, в этой больнице, впервые почувствовала себя в безопасности. А там, в той жизни, одни враги: все воюют между собой, грызутся, кусаются, шевелятся как тараканы в банке. Страшно! Как же страшно жить...
               — Это от безверия, всё от безверия, матушка. К Вере придешь, молиться начнешь и Господь помогать тебе будет, и путь тебе укажет. Ты на пенсии?
               — На пенсии, но еще работаю.
               — Где? Позволю спросить.
               — В театре оперетты.
Батюшка встал, подошел к иконам и перекрестился. Повернувшись к Кире строго сказал:
               — Уходи оттуда.
               — Да куда же? Я и не умею ничего в этой жизни! — отчаянно вскрикнула Кира.
               — Ты вот что. Приходи в нашу церковь, станешь у свечного ящичка помогать, — сказал отец Сергий.
               — Да не получится у меня, батюшка! — закричала Кира.
               — Научат. Подскажут. Вот по этому адресу придешь. Подлечишься и придешь. А впрочем как знаешь. Сама думай. Оставайся с Богом.
                Священник перекрестил Киру и вышел.
                Она обернулась и впервые посмотрела на иконы. Долго всматривалась Кира Андреевна в лики святых, пока чувство радости не поселилось в ней. Потом она перекрестилась и взяла в руки Евангелие. Открыла Святую Книгу и прочла первую, попавшуюся ей строчку:
                «...тогда Иисус сказал им: еще на малое время Свет есть с вами, ходите пока есть Свет, чтобы не объяла вас тьма, а ходящий во тьме не знает куда идти, доколе Свет с вами веруйте в Свет, да будете сынами света!»
                — Боже мой, Боже мой, так вот откуда эти черные ужасные плиты, среди которых ходила я три дня и три ночи. Какой ужас. Нет, только не черные плиты. Не хочу тьмы. Господи, помоги мне! Спаси меня, Господи! — прошептала она.

                Прошло пять лет. Кира Андреевна ушла из театра и прислуживала в церкви, куда направил ее отец Сергий. Однажды, на исповеди, она испросила благословения и отправилась в Сергиев Посад. Мечта эта жила в ней с тех пор, как батюшка сказал ей: «Вот этот один раз и спас тебя, молись Преподобному Сергию денно и ношно, ибо по его молитвам простил тебя Господь!» И вот мечта осуществлялась, Кира Андреевна ехала к своему спасителю.

                Троицко-Сергиева Лавра потрясла ее до глубины души. Она несколько раз припадала к мощам Преподобного Сергия, и плакала безудержно, и не могла отойти. Ей казалось, что она пришла к себе домой. Народу, на ее радость, было немного, она встала на колени и долго стояла у раки Преподобного Сергия Радонежского, и ей показалось, что вся её долгая жизнь была только подготовкой к этому радостному дню.
                Через три дня Кира Андреевна Смолянская вернулась в Петербург, продала свою маленькую квартирку, переехала в Подмосковье, в город Сергиев Посад, и поселилась там навсегда.