Мажорина Татьяна. Поедем, Муза, в Волгодонск

Мажорина Татьяна Александровна
Ростовская область

«Поедем, Муза, в Волгодонск»

Поедем, Муза, в Волгодонск,
Поговорим с Цимлянским морем,
Играющим в степи лазоревой,
Окатимся живой водой.
Там в волны смотрятся сады,
И лозы буйствуют в цветенье.
На дне – развалины селений,
Веков следы…
Идут суда над Белой Вежей,
Где князь-воитель
Святослав
Смирил мечом в степи безбрежной
Кочевников разбойный нрав…
Это отрывок из вступления к поэме «Полынь и атом» Александра Александровича Рогачева. Признаться, к поэмам отношусь с холодком, за исключением классиков, разумеется. Заинтересовалась лишь потому, что пишет автор о моем, ставшем родным, городе Волгодонске. В далеком 1976 году я тоже приехала на строительство завода «Атоммаш», объявленное Всесоюзной комсомольской стройкой. Но речь не обо мне. Ко мне Муза придет еще не скоро, а вот поэма Александра Рогачева с первых же строк захватила мое внимание. Читаешь и сразу чувствуешь, что за основу автор берет не грандиозный размах уникальной стройки XX века, а человека труда, человека-созидателя, с его заботами и тревогами, печалями и радостями, любовью и ненавистью, достоинствами и недостатками. Читаю в предисловии: «Истинный поэт подобен пахарю и обязан обрабатывать свое поэтическое поле добросовестно, иначе оно порастет сорняком». В том, что слова автора с делом не расходятся, убедиться несложно. Возьмем, к примеру, удивительное описание степи из той же поэмы:
Я эту степь не позабыл
В пурге ромашковой,
В ухабах,
Со скифской каменною бабой,
С кругами ястребиных крыл.
С апрельскими сквозными зорями,
Когда не жмешь на тормоза, –
И вдруг – аж дух замрет –
Лазорево
Степь разом ринется в глаза.
В поэме отражены судьбы брата и сестры Драгуновых, приехавших на стройку после глубокой семейной драмы. Заинтересовавшись, читаю поэму «Полынные ветры», написанную ранее и раскрывающую суть событий 15-летней давности, произошедших с их отцом. В чем суть – не буду описывать. Кто возьмет эту книгу – точно не оторвется от чтения. Отец молодых людей работал чабаном на так называемых Черных землях Калмыкии. В семье росла и приемная дочь, якобы взятая из детдома. Стопроцентный душевный захват, к тому же, замечательный, очень легкий, простой и в то же время необыкновенно метафоричный слог. Судите сами:
Эти земли зовутся Черными,
Но разве бывают черны пески,
Где плещутся травы
И в чашах озерных
Спят допотопные
Солончаки?
Эти пески перемешаны с солью
В них жив еще запах
Морской глубины.
Они от Дона и Ставрополья
Раскинулись
До каспийской волны.
«Черные земли» – это бывшее дно Каспийского моря, отступившего на четыреста километров на протяжении веков», – поясняет Рогачев. Кочевой образ жизни, трудолюбие и упорство людей в схватках с природой, осваивающих огромные пространства, потребовали от него широкой эпической формы, развернутого сюжета, вольного, несколько «угловатого стиха, как характер описываемых персонажей».
Коснемся немного биографии автора. Родился будущий поэт 7 ноября 1915 г. в бедной крестьянской семье на Тамбовщине, в селе Почаеве. Когда Александр был еще маленьким, его семья переехала в Ростов-на-Дону. Пробовать себя в написании стихов начал в седьмом классе. По окончании семилетки поступил в кинотехникум. Работать уехал в Киргизскую ССР. Перед войной окончил Фрунзенское пехотное училище. В первые дни Великой Отечественной войны ушел на фронт. Служил командиром подразделения. В 1942 году был тяжело ранен. После госпиталя служил в военкоматах городов Новосибирск и Камень-на-Оби.
Печататься Александр Рогачев начал в 1944 году, когда в коллективном сборнике «Родина», вышедшем в Новосибирске, появились его стихи. После демобилизации уехал в Ростов-на-Дону. Там он выступал в печати, работал в местных газетах «Красное знамя», «Молот», в журнале «Дон». Примером предельной откровенности, потрясающей энергетики стиха для него с детских лет был Есенин. Первая книга стихов А. Рогачева «Орехов цвет» была издана в 1948 году. До глубины души меня тронуло стихотворение «Конфеты»:
Разве вырвешь из памяти день,
Если видел, как, взбив снега,
Под луною бежит олень,
Замахнув на хребет рога.
О, красавец…
Его я знал
По оберткам чужих конфет.
Мне такие не покупал
Мой безденежный щедрый дед.
Мне их сунули в руки, как яд, –
Лучше б выпороли кнутом…
А ситуация сложилась следующим образом. Первая любовь к девочке, чистая, светлая, незабываемая и очень робкая. Достаток и социальный статус ее семьи не шел ни в какое сравнение с семьей Александра. У девочки день рождения. Что мог себе позволить полуголодный влюбленный подросток? Как обратить на себя внимание? И он решил подарить скромный букетик свежесобранных лесных цветов. Не успел ступить на порог, как «искривились в усмешке рты», полунищему оборвышу дали понять, что вход к ним в горницу не всякому дозволен. А горница-то – сплошь увешанная иконами. Вот и верь в набожность… Какое унижение перед любимой девочкой! Так безжалостно была растоптана и смешана с грязью его первая любовь. Он не знал, куда себя деть:
… Только что я в ответ мог сказать
В этом логове купли и лжи,
Если дед мой
Любимого пса
Свел сюда за полпуда ржи.
Я стоял, проглотив слезу,
Будто сброшенный с высоты.
А ведь я для девчонки
В лесу
Целый день собирал цветы.
А ведь я-то о ней мечтал…
И, как плата мне, –
Горсть конфет,
Тех, которых не покупал
Мой безденежный щедрый дед.
Мне их сунули в руки, как яд.
И застрял в моем горле ком.
И летят они в кошку, летят,
И растерянно ахает дом…
Как бы то ни было, а детство в воспоминаниях Рогачева было окрашено в светлые тона, поскольку была в нем своя поэзия. Огромную радость мальчику доставляли совместные походы в лес за орехами, земляникой, ландышами. Отец очень любил музыку, играл на гитаре. В воскресные вечера у него собирались доморощенные балалаечники, устраивали самодеятельные концерты. Зимой у них в доме жили щеглы, снегири, синицы. Позже в стихотворении «Птица детства» он напишет:
Я присел на снегу отдохнуть.
И ведь надо же было случиться:
Разорвался снаряд –
И на грудь
Мне в испуге шарахнулась птица.
Я рукой снегиря заслонил.
Неразумный,
А вот, поди ты,
Он меня
О спасенье просил
И искал у меня
Защиты.
В разное время выходили сборники стихов поэта: «Знаменосцы мира» (1948 – 1950), «Любя и веря» (1958), «Лирические строки» (1961), «Стихи. Поэмы» (1965), «Избранная лирика» (1966), «Никаких золотых середин» (1970), «Малиновый снегирь» (1974), «Откровенность» (1975) и др. В зрелом возрасте он писал преимущественно эпические произведения –  поэмы, баллады, с которых и началось мое знакомство с автором.
Передо мной книга «Наедине с совестью» (1985), в которой собраны лучшие стихи и поэмы автора. Александр Александрович – человек цельный, открытый, прямой, никогда не шедший на сделки с совестью, не признающий золотую середину. Вот как он сам об этом пишет:
Промолчать и забыть свое мненье,
Быть хорошим для этих и тех,
Как беззубое стихотворенье,
Напечатанное без помех?
Не могу!
…Ходит совесть
В просторах безбрежных
И не ищет уютных долин.
Не терплю
Ни в борьбе, ни в надежде
Никаких золотых середин!
Кто-то может согласиться, кто-то возразить, но это авторская позиция, и она достойна уважения. Все чаще Рогачев задумывается о том, так ли он проживает отмерянные ему годы, переосмысливает свое творчество, правит стихи независимо от того, публиковались они или нет. «Поэтическое творчество мне представляется охотой за жар-птицей. Кажется, вот она, поймана!» – цитирую слова автора. Потом оказывается, что снова не то. И опять разочарования, мучительные поиски и так без конца…
Осенняя задумчивость во мне.
И мне сегодня видится иначе
Мои потери и мои удачи,
Мои ошибки,
Что уже не спрячешь,
Как эту волчью проседь на стерне.
Я не умел уйти от суеты,
От мелочей,
Что на пути толпятся,
И песнь теряла чувство высоты
И детскую способность
Удивляться.
«Удивляться» – вот это ключевое слово! Я просто преклоняюсь перед писателями, которые и в зрелом возрасте не растеряли детской непосредственности и способности удивляться самим и удивлять читателя своим творчеством. И неважно, классики это или современники. А когда человек способен находить необычное в обычном, одинаково талантливо владеет словом, как в глубинной лирической ипостаси, так и в написании стихов для детей, это вдвойне дорого. Приведу одно из посвящений автора дочери Людмиле:
Все обычно и необычно,
Те ж приметы
И все ж не те.
Загораются звезды спичками
На загадочном звездном холсте.
Смотрит Марс,
Словно туз атласный.
Что он думает,
Как живет?
Вот возьму
И на крыльях сказки
Появлюсь там под Новый год.
Удивятся сперва марсиане,
Может, кто-то из пожилых
Намекнет:
Дескать, надо б заранее
Все ж в известность поставить их.
Капелька житейского юмора, типа «нужно заранее предупреждать о визите», очень своевременно вставленная в стихотворение, придала некую изюминку в его восприятии. Кроме того, оказалось, что марсианам «позарез» нужен поэт», и они даже предложили ему остаться. Однако, поэт непреклонен:
…Оставаться с какой же стати?
У меня там кругом друзья,
Да и жить
Без союза писателей
Мне теперь уж никак нельзя.
Оступлюсь – и, глядишь, он тотчас:
«Не дружи, голубарь, с грехом,
Лучше глубже распахивай почву
Поэтическим лемехом».
Что еще мне особенно дорого, так это собственный авторский почерк. При написании длину каждой строки (стиха) поэт определяет чисто интонационно, то есть так, как считает наиболее удобным для читательского восприятия. Какое-то время у него складывались стихи, немного напоминающие творчество Эдуарда Багрицкого или Павла Васильева, потому как «схватил себя не сразу», но «схватил» все-таки – и это важно. Вот и «Другу-художнику» в одноименном стихотворении он предлагает не гнаться за рублем, копируя известных мастеров, а показывать жизнь только своими глазами:
…Благодать!
Жена, поди, довольна:
В доме мир,
И все идет на лад!
Только больно, друг мой,
Очень больно
Мне за твой
Покладисто-безвольный,
О рубли споткнувшийся талант.
…Хороши картины Васнецова,
Шишкинские тоже хороши,
Но свое задуманное слово –
Пусть негромко –
Все-таки скажи.
Мы с тобой
Работу знаем сами.
Я хочу, чтоб, хваткою сильна,
Наша жизнь
Пытливыми глазами
С твоего смотрела полотна.
Александр Александрович очень бережно относился к поэтическому слову, ценил патриотическое начало, но без излишнего пафоса, потому как истинный патриотизм скромен и в рекламе не нуждается:
…У слов – душа,
Им нужен мыслей взлет.
Они ведь не какая-то гнедая,
Которая покорно повезет,
На задние копыта припадая.
Обидно мне,
Что я порой терзал
Родные души
Рифмами пустыми.
И не гремело,
Как девятый вал,
В моих стихах
Твое, Россия, имя.
Я про себя его произносил,
Боясь прослыть
Назойливо-крикливым.
Как будто бы не я косил
Твои луга и нивы…
Как человек, с первых дней воевавший на полях Великой Отечественной, не понаслышке знавший все ужасы войны, тяготы отступления, переживший множество потерь, в том числе и потерю без вести пропавшего брата Василия, сам получивший тяжелое ранение под Воронежем, он не мог не писать о войне. И опять главным в творчестве Рогачева, по-прежнему, остается именно человек. Недаром он говорил о себе: «Я колокол. С вашими песнями сливается голос мой».
Остановлюсь на стихотворении «Ночлег в пути». Будучи солдатом, уставший до изнеможения, поэт (а речь ведется от первого лица), не раздеваясь, лег на скамью. Свежо. Изба не топлена. А рядом – в постели – «хозяйка молодая, такая ж одинокая, как я»:
Отброшено небрежно одеяло,
И видно сквозь редеющую мглу,
Как дышит грудь…
И вдруг затосковал я
По женскому забытому теплу.
Я тихо встал.
Прошел зачем-то в сени.
Свернул цигарку…
Видно, не уснуть.
Раздался вздох:
– Солдат, а мой-то Сеня
Сейчас в окопе мерзнет где-нибудь.
Правда жизни. Сказала тихонько, без укора, но у него все в душе перевернулось, и он «краснел в махорочном дыму», терялся, не знал, как себя вести, что ответить. Ведь он не вор и, стало быть, не вправе взять не принадлежащее ему. Возможно, и она не предала бы мужа. Кто знает… На первый взгляд – просто проза, но именно такая проза питает поэзию. Какой заложен мощный подтекст относительно силы воли, нравственности, солидарности с таким же солдатом, защищавшим родину от фашистской нечисти! И он сказал:
– Ты жди, и он придет в семью.
И снова лег
Разбитый и усталый,
На жесткую, холодную скамью.
Поражает умение и способность автора удивлять читателя в любых ситуациях и даже в стихах военной тематики. С его слов, он «не был рабом фактов, брал у жизни только то, что нужно было для образного выражения мыслей». Что в следующем стихотворении правда, а что вымысел – догадаться сложно, но очень трогает за душу:
Я помню,
Между немцами и нами
Упал, подбитый вражьими стрелками,
Кочевник-гусь,
Стремившийся на юг.
И немец встал
И твердыми шагами
Пошел к нему.
И перестрелка вдруг
Затихла.
Были все поражены:
Что это – вызов?
Храбрость показная?
Он поднял птицу,
А она, живая,
Взмахнула крыльями январской белизны.
Мы думали, обратно повернет,
А немец с птицей,
Будто с флагом белым,
Рванулся к нам,
На солнечный восход.
Но выстрел вслед –
И птица отлетела…
Даже солдаты с той и с другой стороны подумать не могли, что немец сдаваться пойдет с белоснежным гусем. Был ли это чистый факт – не знаю, но написано замечательно!
Невозможно спокойно читать многие стихи Александра Рогачева. Остановлюсь подробнее на «Балладе о старом музыканте». В оккупированном городе промозглыми осенними ночами старый музыкант надевал «сорочку с крахмальным воротом, бабочку и черный фрак». Сверху набрасывал старую шаль жены, умершей от голода, и садился за рояль. Тихая музыка звучала, как вызов, как протест «средь арестованной тишины». И вдруг музыки не стало. Оказывается, старика взяли немцы:
Ему приказали:
– Играйт… Но, но!..
Арийская спесь за погибель России
Пила кровавого цвета вино.
А он стоял
Перед сальной похотью
Пьяных самцов
И продажных сук
И кутался в шаль.
– Господа, мне плохо.
На древе искусства я –
Мертвый сук.
К нему подтолкнули двух черных догов, готовых в клочья разорвать музыканта:
Старик отшатнулся,
Прошел покорно
К роялю, откинул жидкую прядь
И прусский слух
Голубыми аккордами,
Голубыми ноктюрнами стал ласкать.
Неторопливо,
Смиренно ласкал он,
Так зверю
Слух услаждает манок.
И вдруг…
Содрогнулся, как от обвала
Гигантской скалы, лепной потолок.
И двинулся поверх бокалов
С клавишей
Во враждебный зал,
Незримо пылая знаменами алыми,
«Ин-тер-на-цио-нал»!
И, вторя ему,
Громыхнуло ядрами
Набитое тучами небо.
Оно
Благословляло медвежью ярость
Ветра, вломившегося в окно.
Он опрокидывал бокалы,
Срывал гардины, глушил голоса,
И било ошеломленному балу
Молниями в глаза.
И взвыли с надрывом
Два черных дога,
И шлюхи сгрудились у порога,
И вскинулись с мест
Мундиры в крестах.
Вот где настоящий патриотизм! Ни прибавить, ни убавить. Не показной, ради славы и почестей, а выраженный в поступке человека, прекрасно понимавшего, что ждет его за подобную музыку. И в мастерстве Александру Александровичу не откажешь. Можно ли победить такой народ?.. Внезапно разыгравшаяся стихия полностью подчинена авторскому замыслу, безукоризненно работает на сюжет. И что говорить о характере русского солдата, когда немощный старик и то способен с таким достоинством принять смерть:
…И распрямился спокойно и гордо,
Как будто рассвет его ждал,
А не мрак…
Был он в сорочке с крахмальным воротом,
Были на нем
Бабочка
И черный фрак.
Стихи Рогачеву вообще давались трудно, потому что каждую строку он пропускал через сердце. Особенно мучительно рождалась поэма «Возвышение Андрея Рублева», идею которой автор вынашивал довольно долго, но слишком мало было биографических данных об иконописце. Потом решил эту проблему лирически, то есть оттолкнулся от творчества Рублева, проникся духом средневековой эпохи, дав волю игре воображения. А толчком послужило пристальное рассмотрение фрески Рублева «Страшный суд» в Успенском соборе г. Владимира, где венчались на княжение Александр Невский и Дмитрий Донской. Картина выполнена в спокойных тонах. Лица пронизаны светом и радостью от встречи с Христом. Непревзойденность фрески «Страшного Суда» – в исходящей от нее милости. Здесь нет ни плача, ни злобы, ни адских мучений. Подобного еще не было. Сегодня мир воюет, а у Андрея Рублева – соборность. Нет ни черных, ни белых, ни плохих, ни хороших, ни богатых, ни бедных. Иконописец призывает к единству. В поэме рядом с Андреем – Наталья, от чего образ живописца воспринимается ярче, острее, человечнее, что ли:
Вот показались между колонн
Кокошник и шаль голубая,
Словно одна из праведных жен
Вышла из фресок,
Живая.
…Она понимала
Звучание красок,
Согласье цветов,
Услаждающих зренье,
Она читала в церковной сказке
Мысли
Андрея.
По замыслу автора, ее глазами на фрески Рублева смотрел народ, и этот народ был для него опорой. Сюжет поэмы очень интересен, но… оставлю некую недосказанность для будущих читателей.
Знаменитую картину «Троица», являющуюся вершиной всего творчества, Андрей написал в конце жизни, но поэт «заставил» его думать образами ненаписанной еще «Троицы» под впечатлением встречи с тремя отроками-нищими:
В худой домоткани с чужого плеча,
В дырявых онучах,
В лаптишках
Сидела за чашкой
Мирская печаль
В образе трех мальчишек.
Средневековый мир раздирали междоусобицы, к тому же, нависла угроза со стороны монголо-татар, а полотна Рублева несли согласие, доброту и братство, без которых просто невозможно мирное сосуществование. Эти же качества всегда ценил и Рогачев.
9 июля 1984 г. поэта не стало. В Ростове-на-Дону на пр. Буденновском, 56 открыта памятная доска с надписью: «В этом доме с 1963 по 1984 год жил и работал писатель Александр Александрович Рогачев. 1915 – 1984». Его нет, а стихи продолжают жить и работать на Человека, как иконы и фрески героя его любимой поэмы:
Дух Рублева.
Дух доброты…
По нему узнают Россию
Мильоны двадцатого века.
Он учит
Нелгущую песню мою
Работать
На Человека.