Персидская кошка

Ах, эта персидская кошка виляла своим фигурным бедром,
Курила кальяны ночью, варила глинтвейн да ром.
Я примерный, воспитанный, скромный,
И как угораздило «эту» впустить в свой дом?!
Не пойму до сих пор.

Родители в ужасе:
Мама пьёт корвалол как за здрасьте,
Отец с упрёком во взгляде молчит.
Эта кошка носит колготки в сетку,
А ночью мне тихо мурчит.

Порой я взрываюсь, как одинокий Магоби, что много лет спал,
Рву её сетку, организовываю скандал,
Привожу примеры из томиков психологии
(мои доводы в её голове кинжал).
Но ей все равно, ей лишь бы напиться,
А во взгляде читаешь: «Чего же ты ждал?»

Я — обычный планктон, она — звёздная ночь у Ван Гога.
Чуть повернута, но прекрасна, как ни крути.
Извела мои нервы, закрутила кочевую душу,
Но от такой разве можно вот так просто взять и уйти?

А коли уйдёшь сама, блудливая кошка, так я погасну.
Работа, дом, книги. Никто под крылом не мурчит.
Из сетки теперь только сетка для лука,
Он подвержен гниению, сушится в твоём чулке и ворчит,
Ворчит, что тебя упустил без остатка.

Как подумаю, что ты колдуешь на кухне,
Другого кухне, так сразу бросает в пот.
Смотришь с ним мемуары,
Распрыскиваешь парфюм в его спальне
С ароматом резких, древесных нот
(мне не нравился этот парфюм никогда).

И вот ты врываешься, как ураган, в мою лаунж-зону,
Нарушив все думы и, стянув с макушки печаль.
Кис-кис, моя человеколюбивая кошка,
Подходишь, ложишься, муркаешь.
Голодал без тебя, голодал не желудком,
Кричал не в голос, самосожжением занимался.
В общем, страдал.

Книги, что грыз годами, меня не спасают,
И учёная степень уверенности не даёт.
Только твоя рука меня в стылой кровати греет.
И твоё отношение к жизни, признать, поражает,
Поднимает с колен, отряхивает, и ждёт от меня похожего обращения.


– А что, ну давай попробуем век скоротать вот так:
Бросил кафедру, взял Автодом в ипотеку.
– Мама, папа, не нагнетайте, не надо, не пьян.
Трезв, как никогда, за одну четвертую жизни.

Я поеду с любимой кошкой встречать рассветы на Гранд-Каньоне,
Затем рвану налегке в Ватикан
(получать папское благословение),
(ненароком всё к свадьбе давно идёт).

И вот, как дураки, мы влетаем в святая святых:
Папа, как Дон Корлеоне в «Крёстом отце», нас давно уже ждёт.

– Ваше святейшество, можно нам грешным на волю?
Добывать золотую руду, мыть слонов.
Традиционным обедам каждой страны не знать счёт.

– А можно на Северный полюс, Папа,
Дразнить полярных медведей?
И в унты впрягать собак?
Или на солнечный берег в каких-нибудь Эмиратах
С верблюда слезать неуклюже за сизый пятак?

Мы кричали, как группа туристов на площади дяди Пети,
И было тысячу раз слово «можно» и тысячу названо стран.
Папа Римский поднялся с трона, вздохнул тревожно,
С надеждою в голосе и нотками хрипотцы,
Сказал нам:
«Возьмите меня, старика. Я готовлю отличное фетучини.
Возьмём кампари, мартини, ну и гитару возьмём —
Будем в дороге петь про несчастную Семирамиду
Под жгучим июльским солнцем, колючим дождём».

Мы молчали, и кошка моя вдруг оживилась.
– Снимайте дзимарру, моццетту, альбу, сутану, фашью.
Одевайте брюки, бесформенную распашонку
И поедемте с нами, навстречу ветру встречать зарю.