Едем на полигон

Начали грузиться в половине ночи. К этому времени всё до мелочей было учтено: освещение, проволока для крепления машин, колодки, гвозди, погрузочные команды, и, самое дорогое, время. Паровоз метался по своему кругу, притягивая и оттягивая платформы, кто-то ругался, кто-то бегал, кто-то отдавал команды. Стучали молотки, скрипела проволока, мигали фары машин, моторы то внатяжку, то умеренно гудели. Люди работали во всю. С двух сторон спокойно ходили только часовые. Их не втянула в себя артерия работы. На первых платформах уже надевали на установку чехлы, проверялись самим командиром крепления, а на последние, еще только визгливо вкатывались "газики". И только когда заехала последняя машина, стало ясно, что погрузка завершена. Стало приятно думать, что все улажено, все сделано, и теперь - дорога, дорога, дорога. Людей сразу бросили на устройство своего жилья. Притащили воды, намочили в вагоне пол, укрепили полки, всё вымели. Потом в другом вагоне устраивали офицеров. Всё то же, разве что, расставили койки.

Прозвучала последняя команда: "Всем строиться на погрузочной площадке с личным оружием и снаряжением!". Властный голос мегафона заглушил шум на, вечно работающей, станции.

Люди выстроились побатарейно и повзводно. Командир потребовал проверить личный состав и доложить. Все и всё было проверено, пересчитано, доложено. Нервным, требовательным голосом командир вкратце объяснил дальнейший ход событий, требовал соблюдать дисциплину во время следования нашего эшелона, словом - всё то, что могло бы помешать нашим предстоящим полигонным учениям.

Потом пошли к вагонам. Наших было два, и третий – офицерский, Еще был вагон специально для кухни, для штаба и для караула.
Я никогда не ездил в таких вагонах. Мы завалились, чтобы выбрать себе место получше, и где его найти, получше, - я не знал. Доски в три яруса, жестко сколоченные, бледный свет керосинового фонаря, солдатский юмор и ничего больше. Я залез на второй этаж. Только как же устроиться? Сказали, что минут через пять будем ехать. Значит, нужно основательно «падать». В армии самое главное – небрежность. Одни попадали трупами и даже успели всунуть в рот сигарету, вопреки всем наказам. У нас старшим был сержант-медик сверхурочной службы. Он не мог нам навязать железную дисциплину, которая и так сидела у нас в печенках.

Я впервые ехал в таких вагонах, но все-таки консультироваться ни у кого не стал. Взял и отвязал от вещмешка шинель, раскинул её, под голову сунул вещмешок. Лёг на спину. Ничего. Но все-таки не годится. Высоко под голову. Мешок отодвинул в сторону, там ведь места не так уж много, и попробовал пристроить вместо подушки противогаз. Он подошёл лучше. Полдела было сделано. Потом поднялся, стащил сапоги, уложил прямо перед собой на полку, и снова приятно растянулся на спине.
Первоначальная суета и шум угасали. Солдаты укладывались основательно. Еще шутили, смеялись, курили. Кому это не нравилось – молчали. Мы знали, кто может молчать, поэтому они были предметом источника юмора.
Через несколько минут паровоз свистнул, как-то странно, не так, как пассажирские паровозы. Затем последовал прямо-таки дурацкий толчок, за ним один еще, и мы ощутили движение.
 
Приятно было слышать медленные стуки на стыках рельс, они учащались. А тело будто погружалось в теплоту. Приятно было думать, что впереди много-много километров дороги. Ожидание радости наполняло усталые тела солдат. Мы здорово поработали. Весь день был напряжен и использован до предела. Установки были тщательно укутаны, но острые носы ракет проглядывали и сквозь брезент.
Встречались маленькие полустанки, путевые рабочие стояли с ломами и лопатами вдоль пути, путеобходчики поднимали желтые флажки.

Как только остановились, прибежал дежурный капитан и сказал, чтобы шли получать завтрак, что стоять будем минут пятнадцать. Солдаты послали к вагону людей за пищей. Проснулись все. Вскоре принесли бачки с кашей, термосы с чаем, хлеб и сахар. Из вещмешков достали котелки, кружки, ложки и были готовы к завтраку. Торопили «разводящего», чтобы быстрее разбрасывал кашу. Кушать хотелось.
Воды было мало. Помыть, вернее, ополоснуть, ни котелка, ни кружки не удалось. Поэтому и каша, и чай имели вкус дороги, неуюта, пыли. Пристроились кто где мог. Кто стоял, кто сидел, кто лежал. Но разве необходимы удобства, чтобы пропихнуть десяток ложек каши и запить чаем три кусочка сахара. Между тем, все были сыты.
Не успели отнести к кухне бачки и термос, как дежурный прокричал: «По местам!». Взвизгнул паровоз и через некоторое время дёрнул. Всю дорогу машинист по нескольку раз дергал весь состав, и мы даже побаивались, чтобы не сорвало машины. Это был или неумелый машинист, или еще что-нибудь, но мы валили вину на первого.
На этот раз он тоже так рванул весь состав, что разлился чай из кружек у тех, кто не успел его допить. Потихоньку поезд набрал скорость, и снова побежали поля, столбы, лесополосы. На этот раз к нам подсел майор-химик. Пошли слухи, что будто будем преодолевать мнимый зараженный участок местности радиоактивными и отравляющими веществами. Мысль о том, что надо будет надевать на длительное время противогаз, была малоприятной. Затем сумасшедшая погрузка, плюс ко всему шел четвертый час нового дня.

Состав шел полной скоростью. Стучали колеса, покачивались на досках сонные солдаты, керосиновый фонарь дрожал бледным светом и, казалось, что он скоро потухнет. Дневальный пытался при нем читать книжку, но ничего не получалось. Потом дневальный устроился у открытого проема и глядел в ночь, на далекие огни. Но и это не получалось. Слишком соблазнительным был стык колес на стыках и покачивание на досках тел спящих солдат. Утром мы узнали, что он уснул вместе с нами.

Просыпались не все сразу. Когда я открыл глаза, у двери уже толпились солдаты. Стояли без ремней, с расстегнутыми воротничками, с помятыми лицами. День торжествовал. Я натянул сапоги и тоже спустился вниз. Только теперь разобрал, в каком вагоне едем. Это был обыкновенный товарняк, переделанный для перевозки людей. Наверное, в войну таких поездов было много, а теперь они считанные и всегда в употреблении. Или едут на целину солдаты, или едут на полигонные учения. И, наверное, все.

Две противоположные двери не отворялись, а раздвигались в стороны, как в товарняках, окна были высоко под крышей, и то не для того, чтобы смотреть в них. Двери были заставлены толстой балкой, чтобы не выкинуть кого-нибудь при толчках и качаниях. У стенки была приделана пирамида, в которую мы вставили свои автоматы.
Глядели молча. Каждый, конечно, о чем-то думал. Навстречу бежало поле, бежали копны вымолоченной желтой соломы; ветер заносил с собой свежесть утра, прохладу зеленых массивов свеклы, кукурузы, лесополос.

Нас прицепили в самый хвост. На крутых поворотах за паровозом были видны платформы с лесом, цистерны, платформы с новыми, еще блестевшими заводской краской, красными комбайнами. Состав был длинный-длинный, отчего паровоз тяжело пыхтел, испуская в синий утренний воздух черный дым. На ветру бились брезенты, словно большие домотканные юбки, которые носили женщины-крестьянки в старину.