IV. 3. Поет

Я рисую пейзажи в глубинных местах.
Человечества нет в моих песнях,
Ибо я не могу над руинами встать
И пропеть: "Хорошо, что все вместе!"

Лишь трусливый поэт пишет третьим лицом,
Спрятав слабость под маской общины.
Каждый слог, опошлённый своею гнильцой,
Отмеряет он общим аршином,
Потому что признаться в бессилии слов
Ему собственных сил не хватает.

Те часы, что провел он, насилуя стол,
Представляются после годами.
Ибо прямо сказать, без мерцаний светил
Возгласить суть, основу исканий,
Просиять самый свет, что б творца исслепил,
Он не хочет.

Он снова веснами
И цветами любовных банальных забав
Изболотит бумаги поляны.
Я, их зная почти досконально, задам
Вектор странный для недо-Боянов:
Вот поэт. За столом.
Представляет себя
Чем-то большим,
Чем мясо в лохмотьях -
Фабрикует стишок, заставляет сиять
Силу, ту,
Что его и проглотит.

Переспелые рифмы,
Четыре, пять - Ямб!
Порой есть пара аллитераций.
Но выносит из "нас",
Из отсутствия "Я",
Благовест про аллеи и нации.
Предложение:
Даром чтоб стих не пропал,
Мы поэта, коль он глас народа,
Предоставим на суд: пусть решает толпа,
Он Фома или Савонарола.

Если искренный слог исповедует он,
То селяне поставят пророком.
Если лживой строкой он ведет в бурелом,
То к землице прильнёт ненароком.

Ведь поэт отвечает за каждый свой звук,
За слова, как за бомбу с нагайкой, -
Не за кости слона, не за башни той стук, -
Перед пьяною рожей в фуфайке.
Коли смеешь писать, говорить за других,
Так, будь добр, в глаза загляни им,
Посмотри, что в крестьянском мозгу затрубит,
А уж после на смерть закляни их.