Обнажённое...

Уходишь? Знаешь, жалеть не стану –
сдавил донельзя ты мне предплечья,
такою болью нечеловечьей,
размазав горечь по дну стакана.
Куском ржаного накрыл окружность,
заразой впившись в подкладку мира,
впечатал жизни в нутро квартиры
и каждый пятый теперь контужен.

А я шептала слова молитвы,
орала в уши твои надсадно,
но август плавил асфальтный ладан –
спешило лето, землёю рытвин,
укрыть любимых с твоей подачи.
Ты был несносен, ты был паяцем,
а так хотелось любить, смеяться,
лохматить травы пиная мячик.

Грань между светом и тьмой ничтожна:
из рук твоих, в феврале далёком,
взяла спелёнутый крепко кокон –
родной комочек розовокожий.
Лелею счастье росточком малым,
что будет дальше тревожит очень,
двенадцать разновеликих строчек
доткут годичное одеяло.

Искрится ёлка, но нет покоя...
Мы солнце ложкой едим из банки:
твоё варенье из кислой шпанки,
а снег ложится на край оконный.
Сорвёшься завтра сосулькой с крыши,
ведром порожним-пустоголовым
и мы, забившие мозг половой,
морозным утром январь услышим.

Мой високосный, иди – не мешкай,
ты слыл предвестьем земной разрухи,
но даже самой глухой старухе
без слов понятно –
ты был лишь пешкой
в игре великой...