Труба у тебя пыльная...

Через два месяца я прочла лейтенанту продолжение нашего романа "Мой лейтенант". "Мадам, - говорил мой муж, лучше бы ты занялась делом. На базар сходи! Мне до твоих романов - дела нет. Прославишься ты или нет - мне от твоей славы одна маята и убыток! Характер у тебя скверный, паршивый. А станет деспотическим... Богатой станешь выбросишь меня из дома, я только и нужен, что хоть и плохо, а снабжаю тебя. Чем одним пальцем! - отстукивать свою, никому не нужную прозу: сходи-ка ты на рынок!
- Суета и маята заела вас... Дельцы - добытчики! Да, может, я одним пальцем отстукивая свою прозу добуду больше, чем все вы вместе взятые.
Лейтенант был совершенно иного мнения обо мне и моей прозе. Он слушал меня с большим интересом, а я уже знала его следующий ход. В душе, он восхищался мною. Я попадала не в бровь, а в глаз. Он держался четко, как если бы его расстреливали в упор. Он знал и не сомневался - что я замечу любую мелочь, он закрыл лицо рукою, но даже по этому жесту, едва заметному, я знала, что била метко... Скрыть что-либо от меня невозможно. Лейтенант восхищался мною и, как всегда бывает с людьми, когда они кого-то ставят на пьедестал, у него уже, психологически, должно было возникнуть отторжение, уничтожение повелителя... Так всегда бывало с людьми, со всеми, без исключения. Знание пружин, те ничтожно малые винтики, которые приводят в движение этот механизм. Контрастная, по сути, женщина должна была явиться и занять - хоть на мгновенье! - мое место на пьедестале.
УНИЧТОЖАЯ - МЫ СОЗДАЕМ И, СОЗДАВАЯ - УНИЧТОЖАЕМ!
Бросить и грязь и топтать то, чем мы восхищаемся - вот тайная, подлая, предательская суть человека... Я поняла это и не надо умных, гуманных теорий. Я составляла предметы, вещи. Я сама себе придумала этот мир. Как составляющие духов: мускус, амбра, цибет - я составляла свой мир, свое окружение. Немного фантазии, обаяния, немного стараний, чтобы нравиться прежде всего себе - а тогда-то я и другим понравлюсь. "Пойдет к Софье - думала я, - вооруженный моей прозой, памятью о ней. Мужчины тщеславны так же, как и женщины. И в этом я нисколько не осуждала лейтенанта. Он что-нибудь скажет непременно. Скажет то, что насторожит ее. Будет ли это слово, фраза или мысль, повторение моих слов или моих высказываний, но удержаться он не сможет. Он непременно скажет. Чутко, трепетно, как лошадь на ипподроме, поведя ноздрями - Софья сразу почувствует мое присутствие... и начнет уничтожать. Блестящая партия! Радуйся, лейтенант! Я давала ему забаву для ума, для чувства, для тела. Наблюдай и делай правильные выводы.
Смотри, смотри! Это - ипподром. Две лошади! Гонки! Мелкое, суетное, грязное - необходимо! Мы отмоем, мы успокоим, мы возвеличим! Мелочь, пустяк...
Но - вот уже МЕЛОЧЬ повелевает нами и мы рады повиноваться ей. Она кажется нам безобидной. Ведь это же мелочь! И знание о том, что это ничтожная мелочь, которую мы, якобы, можем в любой миг отбросить, успокаивает нашу бдительность. Мы забываем о том, что жизнь состоит из мелочей и привычек." Мужчины - рабы привычек". Мы позволяем мелочи царить на пьедестале, успокаивая себя тем, что смеемся над нею, но - МЕЛОЧЬ! - не прощает. Она берет верх в другом. Зоркая, хитрая мелочь чувствует, что она - мелочь... И ловчит, она подобострастно поглаживает наше самолюбие, она успокаивает нас, усыпляет нашу бдительность, она прикидывается такой точь-в-точь - такой! - какой мы желаем видеть ее. Но это трюк, хитрость мелочи. Она сделает свое заповедное злодейство, Легко и радостно, она, мелочь, правит нами!
- Ах, ты хитрая татарская рожа! - радостно восклицал мой муж.
Много лет, играя сам с собою и со мною в эту игру - "кошки - мышки", ему чудилось, что в любой момент он сможет прекратить эту игру с самим собою, со мною, с нашими, перегретыми от бесконечного притворства - нервами...
"Ты - мелочь, ничтожество. Самка! - скажет он тайной подруге и остановит то, что им же было закручено для поглаживания своего самолюбия и похоти. "Мужчина может быть счастлив с любой женщиной, кроме той, кого он любит". Опять Уайльд! Многолетнюю тайную связь он крепил денежными взносами и я, узнав об очередном из них, огорчалась. "Его, как волка грамоте учить: ты говори - аз да буки, а он козы да бараны."
- Ты считаешь меня сексуальным маньяком?! - дико, глупо выпучив глаза, орал он. - Если у мужчины две женщины и обеим он клянется в любви, обещает что-то, как ты считаешь, негодяй он или нет? - спросила я.
- Негодяй! Еще какой негодяй! - злобно и возбужденно, выкрикнул он. Муж был мне гадок, отвратителен. Накануне своей тайной встречи - он начинал ныть, говорить о своей смерти, о любви ко мне и как бы репетируя и сравнивая секс переживания, пытался поцеловать меня.
- Для чего люди ходят в публичный дом? Что разве эти женщины испытывают оргазм? Нет, они играют, блефуют, но им надо угодить клиенту. - продолжал верещать муж, немилосердно терзая мой слух.
Я была ему противна, потому, что я не подыгрывала ему, не блефовала, не обмирала от страсти, которой не испытывала. За многолетнюю болтовню, ложь, подлость, муж ненавидел себя, перенося это на меня, что - я якобы... заставила его своей ревностью стать таким, каким он стал...
Он ненавидел прежде всего себя, но злое - все злое он невольно переносил на меня, причиняя мне боль. Муж попытался поцеловать меня. Грубо, снисходительно, поймав меня в ванной, он обхватил меня руками и стал - навязывать свой рот - просто так, без чувства, скорее от отвращения ко мне. Я готова была поклясться на чем угодно, самом святом и заповедном, что ему хотелось меня грызть, кусать, терзать, мучить! Он ненавидел меня, а я - его... "Не могу больше! - так я думала о себе. Где взять терпение? Где?! Прошло два года и 9 месяцев после гибели единственного сына и это страшное, странное, уродливое чудовище выросло между нами, безобразно и лживо - оскалив свой рот в неискренней улыбке, в лживых словах, оно водило моим пером по бумаге. "Ты моей кровью пишешь свой роман! Это все твои выдумки... - причитал муж.
- Кровью сына, своей жизнью, твоим болтливым языком... - думала я.
Я мечтала о величии духа. Меня любить невозможно.
- Ты мыслишь старомодно! Современная женщина - это деловая женщина. - говорил муж. И, как протест, звучали мои мысли - на страницах моей прозы: "Если старомодно небо, звезды, солнце... Если старомодны люди, их любовь, верность, те вечные ценности, которые у всех народов во все времена - были едины - то я старомодна. Последнего подлеца можно удержать на грани, чтобы чудовища его сути не сожрали его, найти заповедный остров... Кто сказал, что нельзя молиться двум Богам? Только так! Как две стороны одной медали.
- Помнишь аляповатую глиняную кошку с бантом. Детскую копилку, куда мы бросали мелочь... В моей - обиды, счеты, огорчения. Не лупануть ли кошака, выгрести кучу меди и, с радостным воплем, купить что-то?.. - говорила я лейтенанту. Был поздний мартовский вечер, время подходило к 23 часам, муж несколько часов тому назад улетел по делам в Питер и в Москву. Раздался громкий стук.
- Не обращай внимание! Кто бы это ни был - не открою. Стук продолжался - периодически непрерывно...
- Кто? - раздраженно, крикнула я, готовясь сказать свое коронное: "Я купаюсь" и в этот момент - за закрытой дверью раздался голос мужа: - Открой! - у него не было ключей.
Тысячи мыслей пронеслись у меня в голове. Я похолодела. Остался, специально, чтобы выследить...
- Открой! Я сейчас выломаю дверь! - требовал муж.
Я не открывала. "Спокойно! -сказала я Душке военному. Не нервничай. Я не открою! Лейтенант оделся быстро и стоял на открытом балконе; снимая с себя безделушки, пеньюар, убирая посуду и тот беспорядок в зазеркалье, который говорил сам за себя - я не могла открыть дверь.
В драной ночнушке - спустя полчаса, я открыла дверь - сумка и куртка мужа тотчас бросились в глаза и, спустя пять минут он влетел вихрем, но я уже знала, что лейтенанта на балконе нет...
Я не видела, как он спускался - занятая уборкой.
- Ты времени зря не теряешь! - Опять труба помогла? - язвительно, изрек муж и уселся в темной комнате, у трубы - курить до дури, Ладно, я же тебе ничего не говорю! Все правильно! - сказал он.
Муж вел себя безукоризненно: ни лжи, ни обвинений. Мы были квиты во всем! Он десять месяцев не был со мною: по надобности, у него всегда была сочная, спокойная Альфия и мы - впервые! - не лгали друг другу. Таким он нравился мне. Я не оправдывалась. Человек, который курил в соседней комнате почти год не был моим мужем.
Я думала только о Дмитрии, проклиная себя, что не посмотрела, как он спускался. Взволнованный голос его матери только еще больше расстроил меня. "Упал, поцарапался..." - думала я. Меня знобило, муж непрерывно курил и молчал. Я выпила горсть снотворных, но уснуть не могла. В половине первого ночи раздался звонок. Муж, закрыв дверь в свою комнату, то курил - то пил димедрол.
- Поцарапался? - тревожно спросила я.
Он смеясь, дунул в трубку - сказав, что все нормально.
- Рейс отменили. Два часа их держали в самолете и высадили, перенесли. Не нервничай! - говорила я лейтенанту. У меня и в мыслях не было утешать или жалеть мужа. Он уничтожал во мне все то, что я любила в нем. Не его влюбленность в другую женщину терзала меня, а то, что я знала, что он предаст меня всегда: и в горе, и в болезни, и в смерти... и в старости. Мне не нужны были свидетели и комментаторы моей старости, не облегчение, а горе приносил он, непрерывно сравнивая меня с сочной татаркой: словами, взглядами, жестами и тем томным, видом, который бывал у него после свиданий с нею. Я не жалела его. Он напоминал мне палача. Но и палачи бывают гуманны. Этот же был изощренный садист, он непрерывно - вслух! - смаковал, подробности. Горсть снотворных помогла мне уснуть.
На другой день, утром, муж ушел.
- Ты куда?
- В Питер...
Вечером появился лейтенант.
- Щетка есть? - первым делом спросил он.
- Зачем?
- Труба у тебя пыльная...
- Руки покажи! - потребовала я.
На его длинных пальцах не было ни единой царапины: "Молодец! Мой сын носился по этой трубе, как муха по потолку!" - сказала я. Если бы ты поцарапался или упал - в душе, я бы презирала тебя.