Обсуждаем новую книгу. Рождественский рассказ

          ОБСУЖДАЕМ НОВУЮ КНИГУ
          (Рождественский рассказ)

          Живешь спокойно и ровно, и вдруг на праздничный зимний вечер возлагаешь такие надежды и ожидания, какие сам праздничный вечер в отношении тебя совершенно не предполагал.
          Ведь как получается? Всякий день всецело посвящаешь себе и тому, чем любишь заниматься. А вот Рождество, напротив, решаешь сделать исключением и посвятить не себе и тому, чем любишь заниматься, а... только обстоятельному разговору об этом.
          Для разговора, к сожалению, нужны собеседники. И они не знают о придуманных тобой надеждах и ожиданиях. И вечер ничего об этом не знает. Потому рискуешь остаться ими непонятым или даже обманутым. Мало того, возникает подозрение, что по какой-то странной прихоти они в сговоре против тебя.

          В наши времена мне вообще стало казаться, что человечество прекрасно лишь в первом часу ночи, когда все вокруг наконец-то решают угомониться и лечь спать.
          Однако всегда остается слабая, но сладостная надежда, что где-то, среди неиссякаемого всеобщего озлобления и вечных истерик большого города, сохранился красивый светлый ум спокойного и доброго человека, с которым можно от души неторопливо и приятно, глубоко и увлекательно побеседовать о том, что люблю больше всего — о литературе.
          Этот ум не задерган бесконечными жизненными проблемами, подчинив им свое сердце, и не похож на других. Он не смотрит на тебя так, что видит не тебя, а лишь возможность что-то с тебя получить или выжать, или хоть как-то для собственной выгоды тебя использовать. В отношении тебя у него нет ни исступленной требовательной запальчивости, ни скрытой хитрости. Его, как и тебя, воодушевляет и ведет по жизни изящная словесность, литература или любое из искусств, даже если его профессия ни с какими искусствами не связана.
          И вот в тебя совершенно неожиданно и необоснованно вселяется надежда, что именно в этот рождественский вечер такой собеседник непременно отыщется.

          Сложилась определенная традиция — в конце года написать рождественский рассказ. И в канун Рождества тема для него совершенно мистическим образом возникает сама по себе, даже материал автору искать не приходится. Впрочем, материал возникает как следствие его же решений, связанных с этими мнимыми надеждами и ожиданиями.
          Дело в том, что автор издал новую книгу пейзажных и лирических стихов и поместил в интернете объявление о том, что в течение одного воскресного вечера готов пообщаться по Скайпу с читателями, чтобы обсудить свою книгу и ответить на интересующие их вопросы.
          Ни поучительная критика, ни похвала автора не интересуют. Они нужны и полезны тем, кто еще не определился с собственным стилем письма. Автор определился давно. Критика или похвала для него — как камни на дороге. О них только спотыкаешься и царапаешь обувь. Но знать мнение читателя всегда любопытно. Важно даже. И разговор о книге может получиться основательный, занимательный и захватывающе увлекательный.
          Во всяком случае, так автору амбициозно представляется.

          Автор создал новую вещь. Ведь можно так сказать о книге? Говорят же: «Недавно прочел одну занятную вещь». Или: «Рекомендую прочесть — стоящая вещь».
          Человек создает вещи и окружает себя ими: бытовыми, эстетическими, художественными, механическими, автоматическими, электронными, всякими. Создание вещи преследует три цели: сделать жизнь удобнее, сделать ее интереснее и сэкономить время. Сама же вещь умеет заставить себя любить и высоко ценить, вызвать к себе неизменную привычку, и не только способна отражать наш характер, но и воплощать в себе весь приобретенный нами опыт, который и является содержанием жизни.
          Но вещь может превзойти своего создателя и выйти из-под контроля. Она обретает новое назначение, которое не предполагалось. Компьютер, к примеру, явно вышел из-под человеческого контроля. И не мы влияем на него, а он на нас. Не мы им руководим, а он нами.
          Но в умелых руках вещь может обрести новое назначение и куда более практичное, чем ее основное. Вот если бы, скажем, у меня был револьвер, то я бы с удовольствием использовал его исключительно для того, чтобы колоть им орехи. Очень удобная и полезная штука.
          Не только не обрести новое назначение, но и утратить основное вещь тоже может. Мой телевизор тому пример. Я перестал его смотреть давно, когда почувствовал реальную угрозу, исходящую от него. Стало очевидно, что телевидение всеми силами хочет отобрать у зрителя возможность самостоятельного критического мышления и при помощи манипуляций создать из него потенциальную жертву, послушную, легко управляемую, готовую потреблять все, на что укажут, и согласную с любой, даже с самой чудовищной ложью, которую ему ежедневно преподносят.
          К сожалению, колоть орехи телевизором я пока не научился. Стоит себе молча годами, пылится.
          А еще вещь может действовать на создателя гипнотически. Как Галатея на Пигмалиона. Чтобы улучшить жизнь, он создавал в камне красоту, которая отняла у него покой.
          Своей магнетической силой вещь может звать человека к мечте. У меня, к примеру, есть заветная мечта — жить без телефона. Пока, правда, неосуществимая.
          Созданная человеком вещь может, как по Канту, вне нашего субъективного о ней представления оставаться «вещью в себе», таинственной и непознаваемой. Но любая вещь, будь она практического или метафизического характера, всегда готова молча и терпеливо ждать, когда к ней проявят внимание. Книга, к примеру.

          Нет, думаю, книгу все же нельзя назвать вещью, определенно нельзя. Но сама книга содержит вещи, способные улучшить жизнь, сделать ее интересней и насыщенней, да и время сэкономить тоже, оградив от неправильных поступков. При этом природа этих вещей до конца не открыта, они лишь говорят о личном опыте автора, прошедшего через эти вещи и сделавшего определенные жизненные выводы, которыми делится с читателями.
          Зачем я об этом сейчас так долго говорю, занимая ваше внимание? Прошу прощения, если это кажется неучтивым по отношению к читающим мой рождественский рассказ, но говорю я об этом, чтобы просто заполнить мыслями томительное ожидание встречи со своими предполагаемыми собеседниками — с  теми, кто прочел авторское объявление и захотел высказаться о книге стихов. Поскольку в стихах есть те вещи, через которые автор прошел.

          Булькнул сигнал Скайпа. Вот он, первый читатель, прочитавший мою книгу и жаждущий о ней поговорить.

          1. ПЕРВЫЙ БЛИН

          — Добрый вечер.
          — Приветствую.
          — Книгу, значит, написали?
          — Написал.
          — Отлично!
          — Спасибо.
          — Примите самые искренние поздравления и пожелания дальнейших успехов на том же поприще.
          — Спасибо еще раз. Но... вы только об этом узнали?
          — О чем?
          — О том, что я книгу написал.
          — Разумеется.
          — Тогда что вы собираетесь со мной обсуждать?
          — Ничего.
          — То есть?
          — А зачем что-то обсуждать? Это только время терять! Для вас есть отличное предложение.
          — Какое предложение?
          — Бросайте все дела и испытайте свою удачу! Прямо сейчас заходите на наш сайт в интернет-казино и делайте ваши ставки. Выигрыш ждет вас. Верьте нам и верьте в свою победу. И получите рождественский бонус в букмекерской компании при регистрации, в том случае, если...
          — Так, понятно, я вас отключаю.

          Ну, что ж, первый блин комом, как говорится. Бывает. Пора бы мне уже привыкнуть: за что ни возьмись, все начинается с проклятой рекламы чего-то ненужного. Куда от нее деться? Везде догонит и в душу напакостит. Ничего, сейчас пойдут звонки от настоящих читателей.
          Снова призывно зазвучал сигнал Скайпа.

          2. ВТОРОЙ БЛИН, СРОДНИ ПЕРВОМУ

          — Ой, как хорошо, что вы сразу возникли!
          — Где возник?
          — У меня на экране компьютера. Терпеть уже было невмоготу.
          — Так не терпелось о стихах поговорить? Это радует.
          — Не то чтобы... А вы хорошие стихи пишете?
          — Неожиданный вопрос. И довольно странный. Да, знаете ли, пишу исключительно хорошие. Даже сам удивляюсь.
          — В самом деле хорошие? Не обманываете?
          — Видите ли, писать плохие стихи мне вредно. Начинает от стыда ныть сердце. А это опасно. Иногда плохие стихи притворяются хорошими. Но меня не проведешь. Быстро распознаю подвох и рву в клочки негодные строфы.
          — Как забавно вы говорите! Иронизируете, наверное? А что конкретно там, в ваших хороших стихах?
          — Лирика.
          — Какая лирика?
          — По большей части — пейзажная. В ней отражены мысли и эмоции автора, разного рода настроения, задушевные переживания.
          — А что там переживать в пейзаже? Пиши, что видишь, и все дела.
          — Ну, знаете ли, пейзажная поэзия — это не сезонный дневник синоптика-натуралиста. И не вахтенный журнал в штурманской рубке корабля  — «пишем, что наблюдаем, а чего не наблюдаем, не пишем».
          — А говорят, стихи способны исцелять, это правда?
          — Да смотря что.
          — Вот эта ваша лирика исцелять может?
          — Я как-то об этом не думал. Мертвых точно не воскресит. А что такое?
          — У меня беда — зуб разболелся. Дергает и дергает, сил никаких нет.
          — Так вам к стоматологу нужно.
          — Да как-то боязно из дому выйти — вирусы кругом так и шныряют!
          — А я здесь при чем?
          — Слышал, что можно боль заговаривать. Так нельзя ли по Скайпу как-то того... волшебным словом высокой поэзии зуб обезболить? Хотя бы пейзажной лирикой. И хотя бы временно. Говорят, нужно только верить. А я готов верить, вы не подумайте. Только чтобы стихи были хорошие. И, если можно, без этой вашей иронии.
          — Уверен, таблетка лучше обезболит. И иронии в ней ни грамма нет. Вы когда-нибудь видели таблетки, содержащие иронию?
          — Вроде нет таких.
          — Вот именно. Поэтому или таблетка, или к стоматологу. Возможно, поэзия способна отвести боль душевную. Но зубную...? Искренне желаю вам скорейшего выздоровления, до свидания.

          Спокойно, не будем отчаиваться. Вот еще один звонок от читателя.

          3. «ИСТИННЫЙ ПОКЛОННИК ТАЛАНТА»

          — Ах, я не верю своему счастью! Неужели я вот так напрямую могу сейчас с вами разговаривать?
          — Да, знаете ли, технический прогресс преподносит нам сюрпризы.
          — От всего сердца горячо поздравляю вас с выходом новой книги! И, поверьте, это не только ваш праздник, но и мой, ведь я самый преданный и верный почитатель вашего непревзойденного таланта. Не пропускаю ни одного издания, ни единой вашей мысли!
          — Вот как? А я и не знал. Что ж, польщен и весьма вам признателен.
          — В моих глазах стоят слезы. Они нахлынули и застыли, туманя мой взор, как только я увидел обложку вашей книги. Она потрясает и завораживает! Это слезы счастья, что я живу с вами в одну эпоху и могу наслаждаться красотой и мудростью ваших произведений.
          — Очень трогательно. И что из прочитанного больше всего запомнилось? Какие стихи вы для себя выделили особо и почему?
          — Ох, простите, от свалившегося на меня счастья беседовать с вами, разум мой переворачивается. Как-то ничего не могу сходу назвать из прочитанного. Просто сердце останавливается!
          — Зачем же так волноваться? Вот уж чего не ожидал...
          — Да, кажется, теперь я могу спокойно и мирно умереть, чтобы пролетая среди звезд бесконечной вселенной, сквозь пространства и время, постоянно слышать звучание ваших поэтических строк и понимать, что благословенные райские небеса рядом!
          — Боже ты мой! Прошу, успокойтесь, пожалуйста, и задавайте мне вопросы. С удовольствием на них отвечу.
          — Что вы, что вы! Как я могу утруждать вас вопросами! Да, собственно, вопрос только один, чтобы ни на мгновение не отвлекать от творчества и не отнимать то драгоценное время, которое самим провидением даровано вам, чтобы посвящать его мудрости вашего блистательного пера и нашим благодарным читательским слезам, в которых вы можете видеть отражение того упоительного счастья...
          — Спасибо-спасибо, не стоит так распаляться. Я внимательно слушаю вас.
          — Значит, вы ответите на мой вопрос?
          — Да, если знаю ответ.
          — По сути, это не совсем вопрос... Годы своей жизни я беззаветно отдавал чтению и глубокому изучению ваших произведений. За это время я потерял всех своих родственников, ушедших в небытие, и остался в полном одиночестве, да еще влез в большие долги. От кого ждать помощи? На вас вся надежда!
          — Чем же я могу помочь?
          — Как бы я был благодарен, если бы вы перевели на мой счет определенную сумму, чтобы мне рассчитаться по квартплате, хотя бы за последние полгода, ну и погасить кое-какие кредиты.
          — Вы это серьезно?
          — Серьезнее не бывает. В Рождество надо входить, рассчитавшись со старыми долгами. А книгу вашу мы обсудим как-нибудь в другой раз — она заслуживает отдельного разговора. Уверен, как истинному поклоннику вашего таланта, в моей нижайшей просьбе вы не откажете. Ведь мое подвижничество, мое самоотречение во имя тех вершин литературы, которые... которых... которую... Так я высылаю номер моего счета, договорились?
          — Скажите, вы можете произнести название моей книги, «которые, которых, которую» мы тут с вами тщетно собирались обсудить?
          — Ну, разумеется! Как же она называется? Боже, у меня внутри все холодеет от представившейся удачной возможности говорить с вами.
          — А называется она «Тролли и жулики среди нас, и как это приближает апокалипсис».
          — Точно-точно! Длинное такое и красивое название — ах, какая витиеватая прелесть! Вы опередили меня, прямо сняли с языка и я просто не успел ответить.
          — Ничего подобного. Это книга лирических пейзажных стихов и называется она «Листва».
          — Так просто? В самом деле? Вы ничего не путаете?
          — Я автор, мне трудно запутаться в названии собственной книги.

          4. ОДРИ И КЭТРИН

          — Я к вам попала?
          — Надеюсь, что да.
          — Тогда с Новым годом и Рождеством!
          — Спасибо, взаимно.
          — Дайте-ка на вас посмотреть.
          — Что ж, смотрите. Я вам даже могу улыбнуться, мадам, если желаете.
          — Это не обязательно.
          — Итак, вы хотели поговорить о моей книге. Я весь внимание.
          — Да-да, разумеется. Я как раз обратила внимание на вашу книгу, а тут фильм по телевизору. Да еще с моей любимой Хепберн. Вам нравится Хепберн? Я поражаюсь ее таланту. И как она все успевает? Снялась в таком количестве фильмов, что просто невероятно! Я постоянно твержу своим внукам, а они у меня шалопаи-студенты, что все дела успевает сделать тот, кто смело смотрит в будущее, а не в прошлое. Как Хепберн! Всегда с нетерпением жду ее новых ролей.
          — Новых ролей? Но она, извините, уже умерла. И довольно давно.
          — Не может быть! И тут она успела! Впрочем, вы, вероятно, путаете ее с другой Хепберн, тоже актрисой. Та была старше своей однофамилицы. Так то, скорее всего, она умерла.
          — Да, другая Хепберн была старше на двадцать лет. Не хотел бы вас расстраивать, но они обе умерли. М-да... Так что там по моей книге?
          — По вашей книге? А какая из них играла с Хамфри Богартом, где они в лодке по опасной реке плыли, старшая или младшая? Ах, названия фильмов всегда вылетают у меня из головы!
          — Это фильм «Африканская королева». Играла Кэтрин Хепберн.
          — Та, что младше?
          — Нет, та, что старше.
          — Разве? Так это ее Хамфри Богарт на открытой машине везет, а потом они пьют шампанское?
          — Нет, это с Богартом уже другая Хепберн. Та, что младше. Одри.
          — Вы меня совсем запутали. Они что, обе играли в одном фильме?
          — Нет, этот фильм с Одри называется «Сабрина». Вообще-то они совсем разные. К тому же Одри британская актриса, а Кэтрин американка.
          — Как вы эти названия фильмов запоминаете? А там, где они с Питером О’Тулом статуэтку из музея крадут, опять название не помню, там кто играл?
          — Одри.
          — Так кто из них умер?
          — Обе. Кэтрин, которая была старше Одри на двадцать лет, умерла позже Одри.
          — Позже на двадцать лет?
          — Нет, на десять.
          — Как это может быть? Должно быть наоборот.
          — Это судьба, знаете ли. Кому как повезет. Так вы будете говорить о моей книге? Она еще жива.
          — Кто жива?
          — Моя книга. Пока жива, почему бы ее не обсудить?
          — Вы меня окончательно расстроили. А какая из них вам больше нравится, Одри или Кэтрин?
          — Если это вас так интересует, мне больше нравится Кэтрин.
          — Ой, я вас умоляю!
          — В смысле?
          — Вы шутите! У нее лицо — как маска смерти. А Одри милашка.
          — Дело вкуса. Кэтрин гениальная актриса и блестяще играла глубокие психологические роли, особенно в гениальных пьесах Теннесси Уильямса, художественный стиль которого я люблю.
          — И вы смотрите такие фильмы с ее участием? И это в наше-то страшное время?
          — Ну, что вы, мадам! В наше страшное время, да еще в моем возрасте, я предпочитаю совсем отречься от киноискусства, но, чтобы себя хоть чем-то занять, постоянно пересматриваю только один фильм 1970-го года — «Как мы искали Тишку», даже не обращая внимания на то, что медведя Тишку играла медведица Машка, а все детские роли переозвучили пожилые актрисы.
          — А которая из Хепберн там снималась?
          — Вообразите себе, ни одна из них не удосужилась сняться в шедевре про медвежонка Тишку! Так какие у вас вопросы по моей книге, а то я уже теряю всякое терпение?
          — Какие к вам могут быть вопросы, если Кэтрин вам нравится больше, чем Одри? Прощайте!

          5. ЗЛОУПОТРЕБЛЕНИЕ ФАСТФУДОМ

          — О, соединилось! И видимость, и слышимость вроде есть.
          — И что тут странного?
          — Я надеялась, что Скайп не соединит.
          — А я надеюсь, что у вас вопросы по моей книге стихов, да?
          — А как называется ваша книга?
          — «Листва». Вы на обложке не заметили?
          — Прикольно. Что-то ботаническое?
          — Гекзаметрическое.
          — Это как?
          — Как? Как у Гомера. В творческие моменты его поэтического вдохновения и прозрения от слепоты.
          — И так же, наверное, затянуто и занудно. Да еще, наверное, в рифму. Слова, слова, слова... Как вы их подбираете, интуитивно?
          — Вообще-то поэзия — это наука с набором своих законов и правил. Это строение, созданное из приемов и методов. Интуиция главной роли не играет, хотя может присутствовать.
          — И о чем в книге идет речь в присутствии интуиции?
          — В основном пейзажная лирика.
          — А что нового можно сказать в пейзажной лирике?
          — Не обязательно новое, но можно сказать по-своему. В пейзажной лирике авторы в основном хотят живописно описать природу. А я хочу ее понять.
          — Вот вы целую книгу написали. Причем стихов. Причем пейзажных. А слышали такое выражение «краткость — сестра таланта»?
          — Возможно, краткость и приходится таланту сестрой. Но порой этот талант она может по-родственному умышленно ограничивать. Да так, что он и не раскроется.
          — Как это?
          — Красота, выраженная словом как главным в инструментарии поэта, требует описательности, детализации, поиска разгадок ее тайн, а краткость может лишь обозначить ее кротость, не дав ей полностью раскрыться, а значит, и насладиться ею.
          — Красота, краткость, кротость... Вот вы говорите, а меня тошнит. Думаете, у меня меньше образования, чем у вас?
          — Рад за ваше образование, чего не могу сказать о культуре общения.
          — Общения? Да я хайповая блогерша и брендовая позинг-модель. Не просто юзер в тренде, а инфлюенсер с миллионом фолловеров в чате. Хотя в реале я креативный менеджер по маркетингу в ленд-девелопменте . А у вас есть аккаунт с визуальным контентом в инстаграм?»
          — Да уж, велик и могуч русский язык.
          — А то! Но меня чего-то действительно подташнивает.
          — От моей книги?
          — Нет, но вытошнить может прямо на нее. Ну, не знаю, может, просто день был тяжелый или злоупотребила фастфудом. Или еще чем-то... Это правда, что стихи в основном приходят из области бессознательного?
          — Разве что бессознательными эмоциями. Но логическая мысль переводит их в область самосознания. Хотя в поэзии, на мой взгляд, важнее всего создание общей художественной атмосферы от соединения эмоций и мыслей. Эмоции могут быть неясно очерчены, но мысли должны быть внятны и понятны. Хотя смыслы в ней не имманентны. Они представляются игрой на полутонах и не растолковываются автором, а подаются читателю так, чтобы он сам их открывал, постигал, понимал, а, возможно, и создавал заново по своему усмотрению и вкусу.
          — Как скучно!
          — Да, я умею скучно объяснять. Долго и упорно этому учился.
          — Я думала, поэзия создана просто для красоты и для того, чтобы ее любить, а не для того, чтобы ее понимать. Особенно этим вашим самосознанием. Кажется, что-то такое Оскар Уайльд говорил.
          — Кажется, что-то такое он говорил подобной фразой о женщине, а не о поэзии.
          — А какая разница?
          — Разница в подмене предмета обсуждения, что неизбежно вводит в заблуждение.
          — А что у нас предмет обсуждения?
          — Изначально предполагалось, что моя новая книга стихов.
          — Правда? Ладно, я хотя бы и ввожу в заблуждение, зато от чистого сердца.
          — Что ж, хочется верить в чистоту вашего сердца и в светлые помыслы. Жаль, что с таким достоянием вам не до моей книги.
          — Да ладно! Сердце хоть и чистое, но кошки по нему бесцеремонно скребут. И тому есть причина. Знаете, от меня муж ушел. А тут еще Рождество на носу.
          — Сочувствую.
          — По поводу Рождества?
          — По поводу мужа.
          — Да он давно ушел, двенадцать лет назад. А я достала старый альбом с фотографиями, вспомнила наше первое Рождество, проведенное вместе, и стало как-то не по себе. Даже начало подташнивать. Нужно было срочно отвлечься и на что-нибудь переключиться. Фастфуд успешно съеден. И... успешно выпит. Вот под руку попалось ваше объявление про обсуждение вышедшей книги, хотя, честно признаться, я стихи как-то не особо люблю читать.
          — В таком случае, что вы читать любите?
          — Я читаю не то, что люблю, а то, что приходится по работе.
          — Но существует литература и для души.
          — Никакой литературы больше не существует. И Рождества на свете больше нет. И мужа нет. Ничего нет!
          — Я уже сказал, что сочувствую вам.
          — По поводу мужа?
          — По поводу Рождества.
          — Какое умиление! А по поводу литературы, если помните, когда-то наша страна считалась самой читающей в мире. Но все это в далеком прошлом. Теперь, слава богу, мы живем в эпоху тотальной демократии и имеем право выбирать — читать что-то или совсем ничего не читать.
          — Вот как? Ну да, если можно ничего не читать, то зачем же отказывать себе в таком изысканном удовольствии? Но тогда по какой причине вы решили пообщаться со мной, если я настолько отстал от продвинутой эпохи, что не только читаю, но и пишу, чтобы читали другие?
          — Не знаю. Возможно, нужно было как-то справиться с тошнотой. Хотя бы потошнить кому-нибудь на нервы.
          — Пока что вам это неплохо удается.
          — Да вы не обижайтесь. Мой нынешний дефект интеллекта, временно отягощенный фастфудом и комплексом неполноценности, не таит в себе агрессии. Просто такой психотип требует привлечение к себе внимания.
          — Всем необходимо внимание.
          — Вот я его и пытаюсь инициировать. Мне нужно спровоцировать создание такой ситуации, которая была бы в культурном плане выше состояния... того, что меня сейчас тяготит.
          — В культурном плане?
          — Да хоть в каком! Мне банально требуется внимание. Хотя я его не выношу. Что не понятно?
          — Сложная ситуация.
          — Непростая. Особенно если учесть, что я никогда не тянусь к людям, я их терплю.
          — И особенно если учесть, что, по-вашему, нет ни литературы, ни Рождества, ни мужа, ни внимания.
          — Да, мир пуст, в нем царствует фастфуд.
          — Я продолжаю вам сочувствовать.
          — По какому поводу на этот раз?
          — По поводу фастфуда.
          — Вы думаете, я пьяна? Не отвечайте, сама знаю. Вообще-то со мной это не часто случается. Приходится постоянно заботиться о фигуре. Хотя, я уверена, случись что со мной, фигура в благодарность и не подумает обо мне позаботиться.
          — Мне кажется, вам просто потребовалось отвлечься от тягостных мыслей и волнующих воспоминаний, усугубленных, мягко говоря, фастфудом. И потому захотелось бурного вовлечения в некую словесную конфронтацию. Даже не важно, на какую тему. Создавать выпады и реагировать на них. Только вряд ли книга лирики, если ее вдруг начать обсуждать, может этому способствовать.
          — То есть, считаете, проще пойти и тупо проблеваться?
          — Не хочу выступать в роли подстрекателя, но... вы сами назвали правильный вариант.
          — Ладно, тогда я пошла. У меня четко обозначилась цель. А вас с Рождеством!
          — Так его же, по вашему мнению, больше нет.
          — Надеюсь, что скоро появится.
          — В таком случае и вас также.

          6. ОТЕЛЬ ОДИНОКОГО СЕРДЦА ДЛЯ ЛИТЕРАТУРНОГО ПУТНИКА

          — Милый, бесконечно милый мой писатель...
          — Да-да, я вас слушаю.
          — Добрый вечер. И вот я рядом с вами, совсем близко.
          — Я это вижу. И вам добрый вечер.
          — Должна вам сказать, что на экране вы прекрасно выглядите!
          — Ну, что вы… Я и на самом деле такой. Итак, поговорим о стихах?
          — О, да, стихи!..
          — Какие впечатления от прочитанного?
          — О, да, впечатления! Есть стихи, как протянутый букет пахучих полевых цветов. А есть — как спрятанная за спиной плетка в руке. Мне и те, и другие нужны.
          — Вы это в моей лирике нашли? Поразительно, но мне такие ассоциации в голову не приходили.
          — О, да, лирика!.. Да, ассоциации!.. Хочу признаться вам в любви, милый писатель. В любви горячей и страстной — такой, какая может случиться лишь раз в сто лет. Уверена, что и вы любите меня так, как люблю вас я — пламенно и отчаянно, негласно и тайно!
          — Шутить изволите, не менее милая барышня?
          — О, да, я милая!
          — Милая, судя по татуировке бубнового туза на вашей шее. Понимаю, в интернете все шутят. И даже без повода. Но скажу вам откровенно, что за долгую и многообразную жизнь тайно влюбляться я так и не научился.
          — Но ведь мы сейчас наедине. И общаемся тайно, интимно, полушепотом, вдали от посторонних глаз. Наслаждаемся общением в таком нежном фокусе, в таком приватном виртуальном ракурсе.
          — Так может, в том же ракурсе обсудим мою книгу?
          — О, да, ваша книга!.. Представьте, что в этот божественный час Рождества я лежу обнаженная, раскинув в стороны руки и ноги, на черных для контраста шелковых простынях, которые осыпаны нежными лепестками роз. А ваша книга лежит на моем слегка подрагивающем от возбуждения животе, и вы ее пылко и яростно листаете-листаете... так, что от шелеста страниц разлетаются пахучие розовые лепестки и падают мне на лицо, на шею, на грудь... Разве от всего этого вы сейчас в меня не влюблены?
          — Да уж, лихо завернули сюжет. Так можно докатиться бог знает до чего, вплоть до постмодернизма. Но на ваш единственный животрепещущий вопрос, собравшись с духом и как на духу, отвечу: я не влюблен в вас. И даже не знаю, кто вы. Мало того, это меня совершенно не расстраивает. А даже окрыляет. Не любить незнакомых людей очень приятно. Сами попробуйте.
          — Вы просто не решаетесь себе признаться, что влюблены, и делаете вид, что ничего не понимаете. Ах, я обижена! Страшно обижена!
          — Обижена? Да я вас впервые вижу! Кто вы такая? И я-то здесь при чем?
          — Как при чем? Вы поэт, вы должны тонко чувствовать! Это же вы написали такие для меня вдохновенные, такие короткие, но ясные строки:
          Благословенна будь,
          божественная грудь,
          застывшая на миг
          в руках моих!

          И будь благословен
          разлет твоих колен,
          и влажная стерня,
          влекущая меня.
          — Да, признаюсь, это написал я. Но бог знает как давно. К тому же это была художественная стилизация под древнегреческие элегии Сафо, и строки эти требовались по сюжету и писались от лица персонажа моей эпической поэмы. Спасибо, конечно, что читаете мои старые стихи, но сегодня я надеялся поговорить о новой книге пейзажной лирики.
          — А какая разница — новые стихи, старые стихи, стилизация или сублимация? Мы сейчас одни... Жадно сплетаясь руками и ногами в первородном хаосе бытия, парим вдвоем на самом краю мироздания. Как вы можете сейчас не любить меня?
          — Да так уж, знаете, вполне естественно получается.
          — Я женщина, я очень женщина! Вы не смеете не любить меня! Да еще в таких обстоятельствах.
          — В каких таких обстоятельствах?
          — Которые невозможно переоценить.
          — Каюсь, но это так. Прошу, не обижайтесь и не судите меня строго за такую жестокую и бесчеловечную правду нелюбви.
          — Это неправда, мой милый писатель!
          — Это правда, милая барышня. Понимаю, что правду всегда приятней высказывать самому, а не выслушивать от кого-то. Тем не менее...
          — Но я готова в этот вечер дарить вам свое знойное тепло и всю свою нежность, отдать вам душу и тело, которые соединились своими энергиями глубоко внутри и с готовностью открылись для вас своей центробежной силой. «Благословенна будь, божественная грудь...». В моей груди —  мое одинокое сердце. В моем одиноком сердце — уютный отель, утонувший в зелени цветущих фруктовых садов в тихой живописной местности. На каждом его этаже разлит блаженный приют тепла и счастья для такого, как вы, неутомимого путника литературных прерий и пустынь. И вы поселились в этом отеле один, и кроме вас там никто не живет. Примите же его тепло своим сердцем!
          — Странные что-то у меня сегодня читатели. Всего доброго, с ответным теплом — и вам, и вашему уютному отелю.

          7. МУЗА СО СТЕКЛОВОЛОКОННОЙ ФАБРИКИ

          — Прямо у вас ведутся беседы о поэзии?
          — Прямо у меня, милости просим.
          — Тогда я почитаю вам свои стихи.
          — Погодите, вы поэт?
          — Да, уже две недели пишу стихи. Про фабрику стекловолокна написал, там я когда-то работал. И про пенсионную реформу стихи имеются. Хотите послушать?
          — Не очень.
          — Хотите, но не очень? Почему это?
          — Вы действительно чувствуете себя поэтом?
          — А как это надо чувствовать?
          — Когда понимаешь, что это не просто так.
          — Что значит, не просто так?
          — В поэзии, как в любви. Думал, что любишь, а оказалось — просто так. Или наоборот: вдруг понимаешь, что все это не просто так. В общем, что если это не любовь, а просто показалось? Впрочем, сейчас не об этом. Вы мою книгу читали? Именно о ней я сегодня затеял разговор.
          — Ваша книга никуда не убежит. Вы послушайте, как я острым стихом ловко пригвоздил этих барыг, из-за которых у нас пенсии маленькие!
          — Да что же это, черт возьми, сегодня творится? Никаких нервов не хватит!
          — Вы о чем?
          — Я о своем. По крайней мере, ни барыг, ни пенсий это не касается.
          — Вот я сейчас начну читать, и, клянусь, вы сразу будете все за мной записывать — каждую строчку! Чтобы потом близких людей порадовать моим проницательным зубастым и языкастым словом актуальной поэзии.
          — Послушайте, если кроме зубастого и языкастого слова вам сказать нечего, давайте распрощаемся.
          — Да мы же только начали разговор! С недавних пор у меня появилась муза. Не старая еще. Пухленькая такая шатеночка, улыбчивая и веселая. По-соседски залетает. С бутылочкой винца. Чтобы жизнь нашу обсудить и вечер приятно провести. Когда-то мы вместе на стекловолоконной фабрике трудились. Шикарная муза, разведенная и свободная! Она-то и стала вдохновлять меня на стихи. У каждого творца должна быть своя муза. Вот к вам прилетает муза?
          — Прилетает.
          — Вот видите, это уже хорошо. Расскажите о ней подробнее, чертовски люблю такие пикантности.
          — Подробнее? Ладно. Прилетает через форточку.
          — В самом деле?
          — Да. Посадочная площадка у нее обычно на шкафу под самым потолком. Свешивает длинные ноги, достает из чулка какие-то мятые листки на скрепке и начинает диктовать мне рифмы. Якобы новые. Но эти рифмы мне не нужны, я уже все перепробовал. Поэтому стараюсь музу перепрофилировать. Заставляю ее принести мне то плед, то домашние туфли. Иногда она самостоятельно приносит чай с лимоном. Когда напиваюсь чаем, позволяю ей поговорить со мной. Разговоры исключительно о литературе, в которой, на мой взгляд, она мало что смыслит. Обычно я говорю, а она вокруг люстры летает и тихонько жужжит. Порой муза кажется ненастоящей. Крылья у нее какие-то пластмассовые. Или стекловолоконные. Впрочем, в наш век музы именно такие.
          — Вы издеваетесь надо мной? Про что это вы?
          — Нет, это вы надо мной издеваетесь! Вы внимательно читали мое объявление в интернете? Там ведь ясно написано, что предлагается обсудить выход моей новой книги лирических стихов. Это мой вечер и моя беседа с заинтересованными читателями. А вы сейчас о чем со мной принялись рассуждать?
          — Я хотел почитать свои стихи. О фабрике стекловолокна. О том, какие там сейчас порядки. В мастерах нынче проходимцы, начальство ворует, а работать приходится на старом оборудовании...
          — Понимаю. Только мне этого не нужно.
          — Ну как хотите. Если вам не нужна истинная поэтическая острота, которая...
          — Извините, но я вас отключаю.

          8. НЕСОВЕРШЕНСТВА МИРА

          — Ну?
          — Какое неожиданное приветствие!
          — Ну.
          — Обсуждаем мою книгу, так?
          — Ну.
          — Прочитанную вами книгу, да?
          — Ну.
          — Подчеркиваю: Обсуждаем. Прочитанную. Вами. Книгу.
          — Ну, допустим.
          — Нет, давайте определимся точно.
          — Ну, если точно, то честно вам признаюсь: из-за пандемии потерял работу.
          — Прискорбно.
          — Ну.
          — И что дальше?
          — И весь год у меня была куча свободного времени, чего раньше не случалось. Стали, знаете ли, появляться разные философские мысли, захотелось поразмышлять. Хоть о чем-нибудь. Поэтому решил прочесть вашу книгу.
          — Слава богу. В таком случае, благодарю вас. Какие впечатления и что бы вам хотелось обсудить?
          — Я вот думаю, несовершенство нашего мира — это зло или добро?
          — Хм, если человечество постоянно стремится к совершенству, а мир несовершенен, то, вероятно, это все-таки зло.
          — А мне представляется, что это добро. Будь мир совершенен, и никаких стремлений бы не возникало. Движущая сила развития и прогресса — стремление изменить то, что не устраивает. Значит, в мире должен постоянно присутствовать тот объект недовольства и раздражения, который побуждает общество к движению. Иначе — стагнация, застой, омертвение любого вида человеческой деятельности. И значит, несовершенства мира ниспосланы нам свыше не зря! Как думаете?
          — Возможно, вы правы. Только к ним у нас, скорее, попытаются приспособиться и привыкнуть, чем решатся с ними бороться. Большая часть общества всегда готова принять условия существования как данность, объясняя себе и другим, что все равно ничего совершенного в мире нет и никогда не будет, поэтому придется смириться и жить с тем, что есть.
          — Вот как? А вы сами не один из таких? Небось, проповедуете своими книгами христианское смирение и благодушие, только бы не замечать изъяны и язвы общества, чтобы и пальцем не пошевелить! Это бесхарактерность и полная безответственность, вот что я вам скажу, господин писатель!
          — Позвольте, я вовсе ничего не проповедую, да и в книге моей речь идет совсем о другом. Вы мою книгу-то читали?
          — Ну.
          — Читали или нет?
          — А если пандемия еще будет сто лет, вы продолжите призывать всех граждан закутаться в маски и сидеть по домам без работы? Вы мне, потерявшему работу, будете указывать на смирение вместо того, чтобы всем миром протестовать?
          — Против чего протестовать, против вируса? Чтобы он испугался гневной толпы и упал в обморок? Спрашиваю еще раз: вы читали мою книгу?
          — Да при чем тут ваша книга?
          — Согласен, ни при чем. Она написана на другую тему и к вирусу и потере вами работы не имеет ни малейшего отношения. Но вы же сами сказали, что было много свободного времени и решили прочесть мою книгу.
          — Ну... ну, сказал. Только решить и прочесть — вещи разные, согласитесь.
          — Так вы ее не читали?
          — Честно говоря... Да кто вообще сейчас книги читает? Сами подумайте!

          9. VIVA ITALIA!

          — Извините, но сразу задам вам вопрос: вы мою книгу читали? Ответьте, пожалуйста, прямо. Да или нет?
          — Прямо. Пожалуйста. Да или нет. Я прямо приехать из Наполи, это сказать из Неаполя. Я есть итальянская студентка изучать ваш язык и культура. Я еще мало знать слов.
          — Что же мы в таком случае будем обсуждать, если вы мою книгу не читали и даже языка толком не знаете? Вы все сегодня сговорились, что ли?
          — За-го-во-ри-лись?  Я еще не знать этого слова. Что значит заговорились?
          — Сговорились. Так, значит, вопросов ко мне у вас нет?
          — Вопросов есть.
          — О чем же, в таком случае, желаете меня спросить, уважаемая итальянская студентка?
          — Вы писатель. Вы писать книги и должны знать. В вашем языке есть много смешных слов.
          — Что значит «смешных»?
          — Смешное звучание. А смысла нет. Я не понимать их смысла.
          — О каких словах идет речь, объясните?
          — Например, что есть пимпочка и что есть тютелька? Я не понимать.
          — А зачем они вам понадобились?
          — Я пишу работу. Лингвистический анализ текста разговорного типа. Мне коллеги говорить, что должно быть тютелька в тютельку. Это как, это куда? А я наломала дров и что-то прошляпила. И мне нужно начинать танцевать от печки. Это что есть такое? Зачем итальянке дрова и шляпа с печкой?
          — Как зачем? Чтобы начинать танцевать. Вам же сказали.
          — Я не приехать танцевать, мне надо писать исследование разговорной лексики. Идиомы и фразеологизмы.
          — Вот и пишите.
          — Как писать?
          — Очень просто, ноги в руки и вперед. Вот вам еще одно идиоматическое выражение.
          — Ноги в руки? Но я не уметь писать ногами. И не уметь писать вперед. У вас в речи не идиомы, а набор странных слов! Они мне говорить, что я не в зуб ногой. А я не хочу в зуб ногой!
          — Не бойтесь, это не должно быть больно.
          — Как не быть больно? Ноги в руки, в зуб ногой! И еще у меня в одно ухо влетает, из другого вылетает. А это как понимать? Это есть неправильная физиология — у меня из уха ничего не вылетать!
          — Вы уверены?
          — Да! Они говорят, что я смотреть на предмет языкового исследования, как баран на новые ворота. А должна его знать как облупленного. Кто тут есть облупленный баран? И зачем ему ворота?
          — Ворота, чтобы смотреть. Для чего же они еще нужны? А вашим коллегам просто, как говорится, вожжа под хвост попала.
          — Solo un momento, per favore. Я посмотреть в словарь... Вожжа... хвост... О! Такое имеется у моих коллег?
          — Метафорически имеется.
          — Oh mio Dio!
          — Иными словами, они втирают вам всякую дичь, а вы на это повелись.
          — Aspetti un attimo... У меня в словаре написано: дичь есть блюдо из мяса диких птиц. Мне это куда-то втирали? Чтобы меня повело?
          — Ну да, с вами такую сложную процедуру проделали, а вы и не заметили.
          — E'impossibile! Они звать меня в кафе. Но не на дичь, а чтобы заморить червячка. Как заморить? Какого червячка? Они мне наливать вино в бокал и говорить: «Давай бери». А я не знать, что надо — давать или брать? Я пью в кафе вино без червячков, а они называть меня брандахлыст. Что это есть такое? Это я есть — бран-да-хлыст? Ваш язык для меня катастрофа! И еще я есть «ваще что-то с чем-то». Это хорошо?
          — Думаю, что-то с чем-то лучше, чем что-то без ничего.
          — Что-то... с чем-то... без ничего... Я не понимать!
          — Погодите, в свой адрес вы еще услышите «мурло» и «чурка нерусская».
          — Опять туманные слова! А это сказать хорошо?
          — Не очень.
          — Я совсем не понимать! Коллеги мне рассказать, что у меня культяпка вместо мозгов и вавка в голове. Это за гранью моего сознания! Растолкуйте мне вавку. В словаре перевода нет.
          — Ее не надо толковать. К вавке нужны примочки. Ой, извините мой невольный смех.
          — О, это невозможно! Io non capisco! Как понимать примочки?
          — Понимать надо образно. Только, уверяю вас, в моей поэтической книге нет ни этих, ни подобных слов и выражений.
          — Но они есть везде. Вокруг меня. Каждый день. Словарь не помогает.
          — Да это с их стороны просто выпендреж, зарубите себе на носу.
          — Санта Мария! Что есть выпендреж? Зачем рубить мой красивый нос?
          — Не беспокойтесь, вы останетесь с вашим красивым носом. Или вас с ним оставят.
          — А еще я не понимать фразу «куда Макар телят не гонял». Где есть такое место?
          — Предположительно, там же, где облупленные бараны и новые ворота. Желаю вам успехов!

          10. ОДНА КНИГА В КОСМОСЕ

          — Здравствуйте. У вас проводится авторская презентация поэтического издания?
          — У меня. То есть со мной. То есть... я автор. Только не презентация, а некое... неформальное обсуждение прочитанной книги. В общем, сеанс поэтической магии с полным ее разоблачением.
          — Очень хорошо. Значит, с вами, как автором, я могу провести опрос.
          — Что еще за опрос?
          — Ничего сложного. Обычный соцопрос накануне Рождественских каникул. Вы же литератор? Тогда ответите легко и быстро.
          — Вообще-то я тут в который раз собираюсь с читателями обсудить мою новую книгу стихов.
          — Чуть позже, хорошо? Опрос как раз проводится среди любителей книги, а в опросе ответы писателя — как нельзя кстати! Они, в определенном смысле, даже могут послужить рекомендацией для ваших читателей.
          — Ну, ладно, спрашивайте.
          — Секундочку, анкета на английском и надо перевести.
          — Вы что, еще сами не читали анкету и я первый опрашиваемый?
          — Выходит, что так. Я во всем этом... не очень, просто выполняю работу, за которую обещали заплатить. Не поможете перевести вопросы? What books are your companions through life?
          — Какие книги мои спутники по жизни? То есть те, что я чаще других люблю перечитывать? Ну, сходу ответить как-то...
          — Именно сходу, особо не напрягаясь и глубоко не задумываясь. Надо назвать то, что лежит на поверхности сознания. В этом смысл опроса. Хотя бы парочку книг назовите.
          — «Мертвые души» Гоголя, «Пьесы» Оскара Уайльда, «Город привычных лиц» Генриха Белля, «Идиот» Достоевского, «Анна Каренина» Толстого, «Обломов»  Гончарова, «Темные аллеи» Бунина, рассказы Чехова, стихи Мандельштама...
          — Погодите, не многовато ли «спутников по жизни»?
          — Так, еще, конечно, «Фауст» Гете, «Гамлет» Шекспира, «Записки о Шерлоке Холмсе» Конан Дойла, «Вечер у Клэр» Газданова, «Конармия» Бабеля, «Тихий Дон» Шолохова, «Мастер и Маргарита» Булгакова, «Степной волк» Гессе, «Утиная охота» Вампилова, «ZOO» Шкловского, «Алмазный мой венец» Катаева. Еще бы добавил сборник рассказов «Фиалки по средам» Моруа и «Постороннего» Камю...
          — Ну, думаю, что достаточно.
          — Кому достаточно? Нет уж, теперь вы погодите! А как можно обойтись без книг Лермонтова, Тургенева, Куприна? А как же без Данте, Ибсена, Киплинга, Моэма, Пруста, Джойса, Сэлинджера, Оруэлла, Маркеса, Леонида Андреева, Платонова, Замятина, Аверченко, Хармса, Бухова, Набокова, Шаламова, Нагибина, Вампилова, Венедикта Ерофеева, Битова, Искандера, Аксенова, Довлатова?
          — Многие, однако, обходятся.
          — А как тогда без стихов Баратынского, Пушкина, Фета, Тютчева, Анненского, Кузмина, Ахматовой, Гумилева, Пастернака, Цветаевой, Есенина, Нарбута, Бориса Поплавского и Павла Васильева?
          — Остановитесь, пожалуйста. Этого вполне хватит.
          — Да вы не пугайтесь, бога ради. Просто вечер общения у меня сегодня не задался, вот меня и понесло. Хотел книгу стихов обсудить, а меня только выводили из себя разговорами о чем угодно, только не о ней. И вы оказались последней каплей моего терпения.
          — Я оказался каплей?
          — Терпения.
          — Тогда еще один, только один вопрос и все. Сами его переведите. If you were evacuated to another planet and could only take one book, what would it be?
          — Если бы меня отправили на другую планету, и я мог взять с собой только одну книгу?
          — Вроде да.
          — Значит, где-то в космосе. И с собой одна книга. Да уж, только одна книга — это катастрофическая ситуация! Ждете, что я Библию назову? Нет, пожалуй, «Евгений Онегин» Пушкина. Роман многослойный и многоплановый. В нем много загадок, над которыми интересно думать. С таким и в космосе не заскучаешь. Действительно — энциклопедия нашей жизни.
          — Да? Хорошо, спасибо. Ваши ответы зафиксированы. Всего доброго.
          — Постойте-постойте, а о моей книге и слова не скажете? Хоть одно слово о поэзии! Малую толику аналитики! Хотя бы одно впечатление!

          Но мой собеседник успел отключиться.
          Так, вечер уже поздний и надо дух перевести. Думаю, на сегодня, пожалуй, хватит «бурных дебатов о моей новой книге». Попытаюсь сделать хоть какие-то максимально утешительные для себя выводы.
          Ладно-ладно, понимаю, Рождество и все такое. Людям сейчас не до книг. А тем более не до их обсуждения. Но ведь можно обсудить и в другой раз, верно? Нужно только сохранять уверенность, что писатели, как прежде, пишут, а читатели, как прежде, читают...
          Впрочем, возможно, те, кто не прочитают мою книгу, ничего не потеряют.
          Хотя важнее для меня, что, будучи ими непрочитанной, книга не потеряет ничего.


          2020