Николай Рубцов и Константин Васильев

Николай Рубцов и Константин Васильев

  Известие о письме поэта Николая Рубцова художнику Константину Васильеву взволновало по-настоящему. Так же сильно, как и записки о встрече с режиссером Тарковским (о чём я писал уже).
  «Понял, что Вы (и только Вы!) сумеете нарисовать иллюстрации для моего сборника. Другие современные графики – за исключением немногих маститых рисовальщиков – и думают не по-русски, и рисуют не по-нашенски, и заняты не искусством, а отталкиванием от издательских и редакционных кормушек соперников, интригами и подсиживанием. Мы же с вами столкуемся и, думаю, поймём друг друга», – пишет Рубцов 12 сентября 1970 года.
  Через четыре месяца Рубцов погиб. Да и художнику оставалось немного: он погибает под колёсами поезда в 1976 году. В начале письма поэт пишет следующее: «Глубокоуважаемый Константин Алексеевич! Видел ваши карикатуры в "Чаяне", графические портреты Лермонтова и Достоевского и цветную фотографию картины "Лебеди". Таким образом, выделяется одна картина – «Лебеди».
  Сразу хочется понять, что связывает с ней поэзию Рубцова? Какие настроения? Какие мотивы?
  Мне кажется, в родственных видах искусств мы ищем идеальное выражение того, что хотели выразить в своём. Так музыкант услышит музыкальное воплощение своей темы в стихотворениях поэта или в высшей степени музыкальном и поэтическом фрагменте прозаика. Так поэт вдруг откроет живописное полотно, явственно обнаруживающее его излюбленные темы, или картина художника вдохновит его на поэтический перифраз увиденного… Мы исключительно ВСЕГДА найдём такие радующие нас переклички. И сколько книг посвящено им! Не счесть. Так встречаются Чехов и Чайковский, так Рерих читает в своих полотнах застывшие музыкальные формы древнерусской архитектуры, так Тарковский обнимает Николая Рубцова после чтения поэтом «Русского огонька»…
  Дело не хитрое – смотреть на картину Константина Васильева и вызывать вызываемые ей строчки поэта. Не хитрое, но волнующее! Радостное. Да вот же оно, первое, что стремительно всплывает в твоей памяти (и книжки не нужно!): «сказочная глушь»! И как важен сейчас «живописный» глагол поэта – погружаться: «погружаться в сказочную глушь». Каким он становится нужным, единственным. Да, во всё поэтическое нужно погружаться. Не скользить по поверхности – а растворяться, становиться чем-то единым с музыкой, картиной, стихотворением.
  Волшебная сказочная глушь нетронутой, девственной природы приоткрывается нам и в картине Константина Васильева. Мне думается, идиллия, сказка Васильева есть и выражение «тоски» Рубцова по такой гармонии человека и природы, по такой могущей бы быть красоте. А искусство нам часто дарит идеальное оформление нашего заветного, лелеемого в глубинах нашего сердца, души!
  Художник приоткрывает нам окошечко к чудному водному уголку. Русская девушка. Удивительная пластика и музыка полёта двух лебедей. Сказочный орнамент растительности… Девушка словно воспарила вслед любовной песне лебедей. Она кажется уже почти летящей, теряющей земную опору. Нам приоткрыта тайна – нужно только дать себе сил, воли, желания погрузиться в неё.
  «Гордые прославленные птицы»… Правда, не журавли, но разве так это важно! И за пленительным, чарующим лебединым у художника звучит: «Это выразят всё, как сказанье, небесные звуки…» – Рубцова.
  Небесная красота работы К. Васильева и «сказочная глушь» явленного объединяет его с поэтом. И – повторюсь упрямо! – то идеальное, что ищут оба. И порой находят!
(продолжение следует)