Сквозь тусклый свет

    Сквозь тусклый свет коридора я вновь и вновь шагаю на телефонный звонок. Вспоминаю, как в прокуренном, неуютном кабинете, куда все реже приходят хозяева и гости, воздух кажется таким же, застывшим, будто остановившееся время, пожелтевшим, как едва приметные занавески на окне. Мимо двух пустынных столов, сверкающих в виде полированной посадочной буквы, где справа от окна, на тумбочке примостился телефон. «Санзадание. Срочно».  Слышу в трубке, машинально оглядываю вечно не прибранные шкафы с бумажным хламом и в сумраке возле двери бархатное знамя на железной подставке. То, что древко его в короткой, и чуть не по размеру трубе закреплено пластмассовой пробкой от коньячной бутылки, заметно не сразу…
    За окном неторопливо подрастает, и все удаляется от двухэтажного здания аэровокзала тень. Она захватывает площадь, от которой бежит чистая, асфальтированная дорога, ведущая к городу. Дорога тянется до линии молодых деревьев, посаженных пилотами на субботнике, потом сворачивает вправо, та дорожка, по которой увозят моих коллег, оставивших служебные пропуска в отделе кадров. Их уже два десятка в нынешнем сезоне расставаний. Иные уходят пешком. Опустив голову. Смотришь, бывало, сквозь дым сигаретный. Неужели и я мне вот так…
    А мне еще нужно наверх к диспетчеру, а потом в другую, невидимую отсюда сторону. Там, вдалеке, стоянки наших Ан-2. Через покрытый пылью перрон, где рулежные дорожки и взлетная полоса в темных полосах от тормозящих колес. Взлетка, растянувшаяся с севера на юг, чуть снижается и полого бежит по долине вдоль речки и смотрит на край сопки. Расстояния кажутся не столь великими среди статных гор. Долина полна хлопковых полей, переплетенных высоковольтными проводами, полна кишлаков с садами. Верхний торец полосы еще украшает недавний след, раздавленной колесом Яка, огромной черепахи. Бедолага переходила дорогу… А лайнер слегка повело в сторону на пробеге после посадки и потащился след мимо полосы… Вот тебе и предпосылка к летному происшествию. Где такое напишут? Действия членов экипажа в случае выполза на взлетно-посадочную полосу черепахи.
    Из моих коллег в аэропорту уже никого. Лишь я, как дежурный командир по летному подразделению, согласно плану полетов, заодно и командир дежурного экипажа. Да где-то еще второй пилот, он же дежурный по штабу. Утром с ним виделись у медиков.  После выпуска из летного училища еще ни разу не летал. Ему нужна моя запись в летной книжке о том, что технику пилотирования проверил и допустил к производственным полетам. Ага. Сейчас. Шагаю по ступеням и по коридору. Всюду тишина. Кто-то вроде еще был, стучал шаблышками в комнате отдыха, да «растворился из виду по своим личным делам или на «объекте». Не-ле-та-ем-с! Всё, кончилась песня эскадрильи. Споенной. Слетанной.  Весомая, ощутимая часть моих летных братьев уволилась и уже покинула город. Остальные с тоской во взоре, как заведено, потолкались до обеда и по домам, через пивные места, «объекты».  Изредка, по расписанию, гудят чужие самолеты. Як-40 и Ан-28. Пассажиры ждут лайнеры, как манну небесную. Эти на керосине. «Бензин нету!» В смысле, авиационный исчез. «Петька, патрон бар? - Нест, Василь Иваныч!»...
    Свои родные до боли в желудке бипланы покрывались пылью, продавались кому-то куда-то, перегонялись или становились обидным для глаз металлоломом.  Месяца два или уже три вообще не летали. «А и не надо, - говаривал новый командир-начальник. Чужак после академии.  - Будем обслуживать регион сварочными работами, ремонтом железяк и проч.» Слова-то какие, не авиационные… Если вдруг что-то срочное, бензин откуда-то находили, а то сливали и вроде посливали уже со всех самолетов. Авиапредприятие распродает всё. Кроме людей. Люди сами себя продают.
   - Объявите, (я назвал фамилию пилота, которую сегодня уже не могу вспомнить), срочно ко мне!..
    Прибежал. Лицо его смуглое малознакомое. Растерянное…
   - Давай, готовься. На Ховалинг рассчитай. Портфель получай.
   Обычные летные дела. А для него все впервые. Совместными усилиями разобрались с бумагами и к диспетчерам-синоптикам. Выясняется, что аэропорт на связь не выходит, годность ВПП и фактическую погоду не передает уже с полмесяца. Но мы полетим. Есть допуск к полетам вне трассы и на посадку с подбором с воздуха. А тут еще «новость». Бортовой номер подготовленного самолета, который сообщили в адп (аэродромный диспетчерский пункт) я услышал впервые. У нас такого не было раньше!..
   Приходим на стоянку. На тебе! И авиатехника, встречающего экипаж, я  тоже впервые вижу… Запускаю двигатель. Тряска жуткая. Фыркает и чихает на всех оборотах. А в фюзеляже молодой доктор. Нервничает. Заглядывает в кабину. Там…роды тяжелые… давай быстрее, летчик…
    Гоняю движок, двигаю рычаги и сектора высотного авто-корректора, обогрева воздуха на входе в карбюратор, рычит, дрожит, огонь и дым из него прет. А возле крыла незнакомый таджик, авиатехник вроде, вот и в карте-наряде расписался и в журнале приема-передачи лайнера. А глаза-то отводит… Шут его знает, что на уме… Мотор гудит все увереннее, но все равно потряхивает. Ладно. Погнали наши городских. Давненько не держали в руках шашек. Я и сам уже забываю свои ощущения от напряженных полетов.
    Рулим, поднимая пыль с асфальта. Сейчас еще порычу, погазую на полосе. Тысячей лошадей в одной руке. Аминь. Взлетаем. Небо держит в своих ладонях. Прибрал газ. Тряска продолжается, мелко это и неприятно, товарищ самолет. Повыше быстрее забираюсь. На всякий пожарный. Сверху виднее, куда, если что вдруг… А второй пилот все еще где-то в себе. Головой крутит, на вопросы отвечает не впопад. Я его понимаю. Но  некогда рассказы вести про авиацию.  Полет короткий. Набор высоты, чтобы пересечь не очень высокие, но горушки, и сразу на посадку на горном же аэродроме. На самолете летать проще, то есть быстрее, когда нет пассажиров. Пока заполняли полетные документы с напарником, он ручкой, я словами,  вот и Ховалинг уже виднеется. Успел наскоро над перевалом показать чуть вспотевшему парню в голубой рубашоночке, да с погонами золотыми, сидящему на правом сидении, местные достопримечательности: вот здесь, справа «за углом» на высоком склоне березка растет, как туда забралась?, а под нами сейчас, глянь – среди зарослей имеется лоток из чистого золота, по которому водица родниковая вытекает. Живут же люди в горах…
    Снижаемся. А на полосе взлетной и рядом с ней, а искусственную-то зачем, думаю, слепили здесь, расположились коровы и, пардон, ишаки, целой гурьбой... Стоят, лежат. Раскумарилась скотинка. Травку пощипали осеннюю и сиеста у них типа. Куда садиться позволите у вас тут, господа мусульмане? Там, в глубине высокогорной, за аэродромом, справа и чуть вдали еще дамы наблюдают за нами. Каменные исполины. Сорок девушек композиция называется. Еще при Сашке Македонском застыли. Чем-то он их запугал. 
   Не стал я смущать девиц. Присоседил наш трясучий лайнер к земле священной таджикской на сухую травку рядышком с асфальтом. Осторожненько так. Погонял сразу, покатался по взлетной полосе, отогнал животных. Смотрим, на мотоцикле кто-то гонит по дороге. Вот тебе, доктор, и транспорт. Чеши к роженице. 
    С симпатичным (разглядел-таки) парнем-таджиком, спокойным и уверенным в себе пилотом коротаем время. По тенистому, уютному аэровокзалу вместе с нами гуляет свежий ветерок. Беседует с нами о чем-то. Обходим домик с антеннами, пристройки и целый лес из высоких деревьев. Набрали яблок увесистых, бедно-зеленых в темно-зеленые пакеты для пассажиров, гигиенические, противно шуршащие. Тишина. Покой. Сюда летом мы прилетали в далеких семидесятых чайку с утречка попить. Из больших пиал, ароматный…В прохладе побыть перед долгим знойным рабочим деньком…
   А над перевалом все кружат орлы… Что-то их сюда влечет. Бывало, и ты паришь в стае. Ну, недолго. А эти перья растопырили свои желто-коричневые. Клювы боевые и глаза такие же острые вместе с башкой маленькой поворачивают. Смотрят на тебя. Пару-тройку секунд теряешь в этой невесомости бытия представление о своем человеческом. Я тоже орел… И сразу другие воспоминания догоняют. Как однажды на этом же аэродроме журнал с названием «Хорпуштак», крокодил, то есть, струей воздуха подняло над землей, и плотная бумага аккуратно закрыла доступ воздуха в воздушный радиатор маслосистемы. Мы тогда  «летчиками-испытателями» были. Долетим – не долетим. Гена – мой командир весь полет дул на свои пальцы. А я сигареты ему совал. Нужно дотянуть, говорил. Масло будем охлаждать на снижении и дотянем. Дотянули. Смеялись потом слабо: мы-то не знали причины перегрева масла, когда на стоянке техник обнаружил этот «Хорпуштак» и подал нам в кабину. Винт замер, лопасти умолкли и зверь выпал…
     Вдруг трое мужиков подходят. Пришли из кишлака. Самолет увидели. Тоже орлы. Чуть помятые. Поздоровались. Все трое чем-то похожие. Так сближает стая, общая забота, радость или отчаяние. Друг, забери нас отсюда, говорят, сидим вторую неделю. Оказались дальнобойщики. Пригнали Камазы, разгрузились и тишина. Команды им не дают, ни куда и ни когда ехать, не знают. Что-то в этом роде. Как в авиации.  Денег нет. А кушать хочется и домой. Соглашаюсь, нехотя.
    Когда в удлиненных тенях деревьев показался наш доктор, его лицо было успокоенное, важное. Полон достоинства.  Это его мотоцикл привез, сдал нам из рук в руки и, фыркнув цилиндрово-поршневой системой, укатил. На этот раз двигатель самолета тоже чем-то явно довольный работал увереннее. И слегка напуганное стадо лишь издалека молча наблюдало, как явно пожилой самолетик, судя по ободранной краске на фюзеляже, разбежавшись по их поляне,  и довольно легко понес и акушера, исполнившего  профессиональный свой долг, и трех «зайцев».
    А я на этом полете закончил свою летную карьеру. Ровно через шесть дней пришел приказ о моем увольнении.
   В январе мне удалось вновь заглянуть в родные места, посидеть на вышке с диспетчерами и парой бывших коллег за привычно любимым нашим занятием, размахивая стаканом в руке, рассказывая о степном своем житье-бытье, услышать речи типа, а я знал, что ты не пропадешь. Вечером, в забегаловке, продолжая отмечать встречу с прошлым, я вновь встретился с моим юным вторым пилотом из прощального полета. Он был одет в обычные джинсы. Подошел к столику, и мы обнялись. Он сказал мне: «Командир, а я с тех пор больше так и не летал…»