Пронизывающий ветер Крыма

 Этой осенью в Крыму дул пронизывающий, словно дыхание смерти, ветер. Мелькание тысяч саперных лопат сверкающей цепью перегораживало вероятное направление удара противника.
 – Ты, Петро, – ростом "метр с кепкой", а бицепсы как у Поддубного! - замечает Иван Латышев,  углубляя природную канаву рядом с Петром.
 Пётр Горелый улыбается: ему нравится ощущение внутренней силы. С Ваней они  познакомились на вокзале.

 Рельсы в мареве  блестели на солнце. Толпа на платформе колобродила и плакала. Краем уха Пётр слышал, как сестрёнка Шура растолковывает младшему брату Мите:
– Война – это как футбольный матч. Только с танками и самолётами....
 Возле гармониста - Ниночка в цветастом платке, запела частушки. Словно родник освежил пустыню. О ней Пётр тайком сочинил сонет. Его завершала кода:
  - Обрати же две сказки Творец
    В Песнь одну, в их счастливый конец!
 Горелый засмотрелся на пассию, и налетел на такого же как он неказистого парня.

 Лейтенант Бурин что-то говорит. Это возвращает Петра в реальную обстановку. Открытое, как на ладони место. Пушки и танки  отсутствуют, нет даже противотанковых ружей. На всю мотодивизию одна полуторка, крытая брезентом, торчит в тылу огородным пугалом. А какого труда стоило попасть на фронт!

 Пётр в тот день проснулся позже обычного. На воскресенье он запланировал ремонт кровли. С крыши заметил: у клуба блеснула лысина – это партийный секретарь Журавлёв. Сегодня в клубе он читает лекцию: «Пакт о ненападении». У Горелого на первой же встрече возникла симпатия к парторгу. И тот беседовал с Петром более откровенно. Журавлёв дошёл до первого дома. Мать Нины стирала бельё. Журавлёв что-то сказал через забор. Евдокимовна всплеснула руками, и заголосила, как по покойнику. Горелого как ветром сдуло с крыши.
 – Петро, ты куда? А кушать?
 – Потом, потом, – махнул он рукой матушке.
 – Всю ночь писал доклад о дружбе с Германией, – жаловался Журавлев, – а придется перестраиваться на ходу, и проводить диспут о вероломстве фашистов.
 У Горелого струной тренькнул, застоявшийся, нерв. Он считал: противостояние продлиться недолго, как в фильме "Если завтра война". Опасался не успеть. Память хранила образ дяди Георгия – офицера пограничника. Тот приезжал на похороны деда, когда Пете исполнилось лет пять-шесть. Гимнастерка с иголочки, брюки-галифе, сапоги хромовые горят на солнышке, портупея со скрипом. Характером дядя – добрый, отзывчивый. Вся улица вышла провожать офицера. Петя бросился за подводой. Отец остановил лошадь, дядя взял племянника на руки:
  – Не реви! Расти большой, да не будь лапшой. Тогда и возьму тебя с собой!

 – Где  же ты теперь мой дядя?  – размышлял Пётр.
 Винтовка-трехлинейка - на бруствере.
 – Мой отец Зимний с ней брал, – шутит лейтенант Бурин, воевавший в Финскую.

 Пётр вспоминает «Школу сержантов»:
 – Нападает конница, – дает вводную Бурин. – Курсант Горелый, ваши действия?
 – Встать на одно колено! – четко объясняет и показывает Пётр. – Приклад упереть прочно в землю, штык – в сторону неприятеля.
 Этот инструктор, при срочной отправке курсантов на фронт, напросился с ними.

 Горелый присел на бруствер. Свернул цигарку. Из сидора достал подзорную трубу. Батя Петра воевал с немцами в Первую Мировую. Попал в плен. Но вернулся невредимым, лишь со шрамом на лбу. Видно, мать усердно молилась! Батя умудрился привезти из Германии небольшую подзорную трубу с делениями. Он работал сторожем. Колхоз выделил ему ружьё. Волки нападали на колхозное стадо. Батя приделал к ружью оптику, и охотился издалека на хищников. И сына научил.

 Вдали перед холмом запетлял заяц. Пётр выстрелил. Бурунчик пыли слева внизу на два деления. Ага, понятна поправка на прицеливание! Заяц нырнул в нору.
 – Без команды не стрелять! – не на шутку рассердился Бурин.
 По цепочке бойцов от комбата докатилось:
 – Всем  отдыхать.
 – А Ворошиловский стрелок на боевое дежурство! – внес коррективы лейтенант. Они с Ваней улеглись на одну шинель. Другой накрылись. Слышен зубовный скрежет Бурина, причмокивание во сне Вани. Под завывания ветра сами складывались строчки:
 - Под знаменем борьбы за счастье человечества,
   Со Сталиным и партией родной...

 Как чёрт из табакерки из-за «заячьего» холма выдвинулась пятнистая легковушка. И замерла. Патрон по-боевому уже в патроннике. Выстрелил. Одновременно раздался вой вражеского снаряда. Он рванул слева от нашего грузовика. Ясно: из немецкого опеля, или как его там зовут, корректируется артобстрел. Пётр выстрелил. Ещё. Чёрт! Поползла, как заговорённая. Развернулась. Врешь, зараза, не уйдешь! Второй вражеский снаряд рванул справа от нашей полуторки. Артиллерийская "вилка"! Спокойно, Петруха, на тебя вся Россия смотрит! Где-то вторая обойма. В ней бронебойные. Неожиданно успокоился. Точно совместил деления, целясь в мотор с поправкой «на зайца», задержал дыхание. И очень плавно, нажал на курок. Пламя взметнулось над капотом «пятнистой крысы», обозначив её среди растительности. Из дверцы вывалился фашист и закружил зигзагами как тот длинноухий. Линия нашей обороны обозначилась дымками выстрелов. Взрыв взметнул брезент грузовика.
 – Жаль! – прокричал Пётр, подскочившему лейтенанту. – Не раздали из неё патроны! 
 Разрывы коричневыми столбами стали взбухать в беспорядке меж окопов - некому стало корректировать огонь. Но только пыль пошла от наших "редутов". Обстрел вслепую, но на психику давил сильно. Толща земли содрогалась от разрывов. Струйки земли, как ручейки пота, скатывались за воротник. "Спрут страха" вырвался из потаённого уголка души Петрухи, распустил щупальца, выпустил чернильное облако, затуманивая сознание. Хотелось бежать туда, где нет этого ужасающего грохота, несущего каждое мгновение смерть.
 – Ты куда? – Бурин сдержал Петра за плечо. – Не дрейфь, первый раз всем страшно!
 Лейтенантский «Прибой» – едким облаком вошёл в легкие, сознание прояснилось. Ваня же забился Бурину под мышку, как цыпленок под  крыло клуши. Вынырнувшего из окопа, пехотинца избарабанило осколками, только клочья полетели. С какой яростной жестокостью военные механизмы калечили живую плоть!
 Ночь упала на позиции чёрным саваном. Тьма хоть глаза выколи.
 – На один день врага задержали! – подбадривал невидимый во тьме лейтенант.
 Будто облака, затеняя на мгновенья звёзды, прострекотали бипланы. В тылу противника замелькали всполохи. Дают фрицам «прикурить»! В темноте, как трактора в колхозе на пашне, у "Заячьего холма" заурчали моторы.
 – Танки! – произнес Бурин. – Дайте-ка, ребята, по одной гранатке, свяжу их.
 Близился рассвет. Обгоревший опель исчез, видимо, оттащили танком. Воронка на месте нашего грузовика дымилась остатками древесины. Опять прострекотали бипланы. К ним потянулись огненные нити. Пётр прицелился туда, откуда ползли пулемётные трассы. Штабелем бочки. Далеко! Надо бить навесом. Выстрелил. Полыхнуло. Попал? Нет, скорей это «Аннушки» отбомбились. Фанерные самолётики вспыхивая соломой, попадали на землю. Послал какой-то недоумок девчат на верную смерть!
 Рванули мины. Самое варварское оружие. Нет от него укрытия и в окопе. На "Заячьем холме" блеснул бинокль наблюдателя. Получай, фашист, пулю!
 – Двадцать первая рота – непобедимая! За Родину! За Сталина!
 – Мама! – орал Ваня вместо «Ура!» –  такой жуткий страх нападает в первой атаке!
 Раздался вой. Пётр следом за Буриным скатился в воронку, сдернув за рукав Латышева. Мозг не осознал значение звука, а тело перенеслось в укрытии. Если появляется подобный инстинкт, больше шансов выжить.
 – Короткими перебежками вперед! – скомандовал лейтенант, и выкарабкался из воронки, пытаясь вынуть винтовку из рук убитого, но тот держал её поистине мертвой хваткой. Рванули снаряды.
 – По-пластунски вперед! – последовал приказ.
 Пётр полз, вжавшись в землю, голову склонил набок, скользя щекой по сухим комкам. Казалось: внутри "мясорубки" уцелели они одни. Мир сузился до сапог сержанта. Они то удалялись, то приближались.
 – Гранаты к бою! – скорей увидел, чем услышал Пётр.
 Швырнул «карманную артиллерию» за холм, откуда недавно взлетали мины. Под коленом хрустнула губная гармошка. Прав батя – боится германец русского штыка.
 – Закрепиться на новых позициях! – бойцы оказались в мелком сухом арыке. Высоко в небе ветер непривычно стремительно гнал на восток редкие облака. Не успели воткнуть лопатки в уплотнённый грунт – налетели самолеты. Душераздирающий визг бомб. Смрад взрывчатки. Крики раненых. Горелый запросил у небес:
 – Владычица Преблагославенная! Возьми меня под свой покров! ...
Услышал: Ваня повторяет! Пётр – комсомолец, а хорошо помнил мамины молитвы. Близкий разрыв захлестнул лицо, словно чёрная ширма закрыла белый све....

P.S.
 В этом месте записи моего отца в большой общей тетради обрываются. Его рука скользнула вниз, оставив извилистую линию. За окном барака страна праздновала тридцать девятый День Победы. Рядом с тетрадью лежал альбом со стихами отца:
 - Чем ближе к смерти обстановка,
   Тем мы звереем, точно волки.
   В запале диком сердце стыло:
   Враг - с фронта, с флангов, с тыла!
   Но верил я, что в тот момент
   В Победу внёс свой элемент!