Таланту А. И. Куприна. Мой милый, сердитый друг!

   Мой милый, сердитый друг!
Я потому пишу - сердитый, что заранее воображаю себе:  сначала ваше изумление,
а потом негодование вдруг,
когда вы получите это письмо и узнаете из него тогда,
что я не сдержала слова, обманула вас, уехав внезапно из города,
вместо того, чтобы ждать вас завтра вечером, как это было условлено, в моей гостинице -
самой желанной за все наши года.
    Дорогой мой, я просто-напросто бежала от вас, или нет, вернее,  от нас – от меня с вами,
бежала от того мучительного, неловкого и ненужного,
что неминуемо должно было произойти между нами.
   Простите меня: всё, что я говорила вам о лиманах, о морском воздухе и о докторах,
будто бы уславших меня сюда из Петербурга, всё это было неправдой!
Считайте, что это было в снах.
    Я приехала только потому, что меня вдруг неудержимо потянуло к вам,
потянуло снова изведать хоть жалкую частицу того горячего, ослепительного счастья безбрежного,
которым мы, точно сказочные цари, когда-то наслаждались расточительно и небрежно.
   Я думаю, из моих рассказов вы могли составить себе довольно ясное понятие о том,
что такое образ моей жизни среди того громадного зверинца,
который называется петербургским обществом.
Визиты, театры, балы, обязательные четверги у нас, благотворительные базары
и т.д., и т.д. - не жизнь, и тиски!
И во всём этом я должна участвовать в качестве красивой вывески
над служебными и коммерческими делами мужа, слушая которые я умираю от тоски.
  Только, пожалуйста, не ждите от меня избитой тирады о мелочности, пустоте, пошлости, лживости -
 я уж не помню, как это говорится в романах - нашего общества справедливости.
   Я втянулась в эту жизнь, полную комфорта, приличных манер, свежих новостей, связей и влияний,
и у меня никогда бы не хватило сил от этой жизни отказаться, но сердце моё не участвует в ней.
Мой мир - мир мечтаний.
   Мечутся предо мной какие-то люди, говорят какие-то слова, и сама я что-то делаю, что-то говорю,
но ни люди, ни слова не затрагивают моей души и мне минутами кажется,
что всё это происходит где-то в страшном отдалении от меня, точно в книге
или на картине, которую давно не люблю.
И вдруг среди этой тусклой и равнодушной жизни меня, точно волной,
взмыло наше милое, сладкое прошлое предо мной.
    Случалось ли вам когда-нибудь проснуться под впечатлением одного из тех странных снов,
которые так радостны, что после них целый день ходишь в каком-то блаженном опьянении,
и в то же время они так бедны содержанием, если их рассказать не только постороннему,
но даже самому близкому человеку, он будет от недостатка слов - в оцепенении.
    Ну, так вот и я однажды проснулась утром после такого сна.
Я видела себя в лодке - вместе с вами - где-то далеко-далеко в море.
Вы сидели на вёслах, а я лежала на корме и глядела в голубое небо. Небо – это моя страсть. 
Лодка тихонько покачивалась, а небо было такое глубокое, что мне временами казалось,
будто я гляжу вниз в бездонную пропасть.
И какое-то непостижимое, радостное чувство так нежно, так гармонично овладело моей душой,
что мне захотелось в одно и то же время заплакать и засмеяться от избытка счастья
и к вам на руки упасть.
    Я проснулась, но этот сон остался в моей душе.
Небольшим усилием воображения его мне часто в памяти вызывать удавалось
и вместе с этим вновь испытывать слабую тень той радости, которая его сопровождала.
Иногда это случалось.
    О, как сильно, как неотступно повлекло меня к вам!
Точно живая, воскресла предо мной пленительная волшебная сказка вновь,
в которой промелькнула шесть лет тому назад под ласковым южным небом наша любовь.
    Всё мне вдруг вспомнилось:
внезапные ссоры с нелепой ревностью и смешные подозрения,
и весёлые примирения,
после которых наши поцелуи приобретали новую прелесть первого поцелуя;
нетерпеливые ожидания в условленном месте, где мы потом обнимались, от объятий ликуя;
чувство тоскливой пустоты в те минуты, когда мы с вами,
расставшись вечером, чтобы сойтись опять утром на другой день,
по многу раз оборачивались одновременно назад - это было(!)  с нами(!) -
и издали, из-за плеч разделявшей нас толпы, розовой от пыльного солнечного заката,
встречались глазами;
вспоминалась мне вся эта сверкающая жизнь, полная могучего, неудержимого счастья с вами!
   Мы не могли усидеть на месте. Нас жадно тянуло к новым впечатлениям и к новым местам.
Как хороши были наши далёкие поездки! Как было прекрасно там!
  А тёплые июльские ночи на тонях?*..
Помните ли вы этот удивительный лунный свет, который был так ярок,
что казался преувеличенным, неправдоподобным;
это спокойное озарённое море, играющее переливами серебристого муара, казалось бесподобным!
    Но иногда нами овладевала потребность в городском шуме, в сутолоке,
в чужих людях, гуляющих по набережной возле волн, напоминавших дивную юность.
Затерявшись в незнакомой толпе, мы бродили, прижавшись друг к другу,
и ещё теснее, ещё глубже сознавали нашу взаимную близость.
   Мир был изумительный такой!
Помните ли вы это, дорогой мой?
   Что касается меня, я помню каждую мелочь и болею этим.
Ведь это всё моё, оно живёт во мне и будет жить всегда, до самой смерти.
Да!
Я никогда, если бы даже хотела, не в силах отделаться от него. Понимаете ли? - Никогда!
   А между тем его на самом деле нет  и я терзаюсь сознанием,
что не могу ещё раз по-настоящему пережить и перечувствовать его.
Бог или природа - я уж не знаю, кто - дав человеку почти божеский ум,
выдумали в то же время для него две мучительные ловушки для всего:
неизвестность будущего
и незабвенность, невозвратность прошедшего.
    Получив мою короткую записочку, которую я послала вам из гостиницы,
всё это было будто во сне,
вы тотчас же поспешили ко мне.
И почему-то в то же время мне казалось невозможным, несбыточным,
что я сейчас, через несколько секунд, увижу вас и буду слышать ваш голос -
я испытывала настроение, похожее на то, которое бывает в полусне!
В том самом полусне, когда довольно ясно видишь образы,
но вместе с тем, не просыпаясь, говоришь себе:
это он
или: это неправда, это сон!
   Вы изменились за это время, возмужали и как будто бы выросли, как вырос весь наш мир;
чёрный сюртук идёт к вам гораздо больше, чем студенческий мундир.
Вы нашли, что я тоже похорошела, и я охотно верю, что вы сказали это искренне,
не разговора ради,
тем более что я прочла это в вашем первом, беглом и несколько удивленном взгляде.
    Ведь каждая женщина, если она не безнадёжно глупа
и не прислушивается к тому, кто говорит глупость, выражая порой и свою злость,
никогда не ошибётся насчёт того впечатления, которое произвела её наружность.
    Весенний вечер тихо угасал.
Знаете ли, какое сравнение пришло мне в голову в то время, когда мы молчали,
перебирая в уме наши милые, трогательные воспоминания, когда мы были на причале? -
Мы точно встретились с вами после многих лет разлуки на могиле человека,
знавшего всё о любви большой,
которого мы оба любили когда-то одинаково горячо.
Этот покойник - наша старая любовь, дорогой мой!..
    В воздухе была уже разлита полупрозрачная, мягкая, смуглая тьма весеннего вечера
и в ней необыкновенно легко, тонко и чётко рисовались углы зданий, ветки деревьев
и контуры человеческих фигур, которые любили весенние вечера.
    Когда мы прошли бульвар и вы подозвали пролётку,
я уже знала, куда вы хотите меня повезти.
Приехав на наша место, под сотнями любопытных взглядов мы прошли в лёгкую беседку.
    Под нашими ногами шумело море; сверху оно казалось таким чёрным и жутким в те дни! -
Недалеко от берега торчали из воды большие, чёрные, угловатые камни.
На них то и дело набегали волны и, разбившись, покрывали их буграми белой пены,
словно борта попавших в бурю кораблей;
когда же волны уходили назад, отшлифованные прибоем мокрые бока камней блестели,
как лакированные, отражая свет электрических фонарей.
    Мы поехали обратно в город. Волны прибоя невдалеке мерно звучали.
Лошади быстро бежали, звучно и равномерно стуча подковами.
Мы плавно покачивались на рессорах и молчали.
   Когда мы были уже недалеко от города, я почувствовала на себе,
что твоя рука осторожно, медленно обвивается вокруг моей талии
и тихо, но настойчиво привлекает меня к тебе.
Я не сопротивлялась, но не отдавалась этому объятию, не позволяла себе. 
   Перед тем как расстаться, у подъезда гостиницы, ты попросил позволения навещать меня.
Я назначила день, и вот... прости меня... я тайком убежала от тебя.
   Дорогой мой!
Если не завтра, то через два дня, через неделю в нас вспыхнула бы просто-напросто чувственность,
против которой бессильны и честь, и воля, и рассудок. Это природы данность!
   Прощайте. Сгоряча я и не заметила, как перешла в письме на «ты».
Я уверена, что через несколько дней, когда утихнет у вас первая боль оскорблённого самолюбия,
вы согласитесь со мною и перестанете сердиться на мой неожиданный отъезд.
В этом уверена я.
      И всё-таки наша короткая встреча уже начинает в моём воображении
одеваться дымкой какой-то нежной, тихой, поэтической, покорной грусти неотвратимого прощанья.
Знакомо ли вам это чудное стихотворение Пушкина:
«Цветы осенние милей роскошных первенцев полей...
Так иногда разлуки час живее самого свиданья...»?
   Да, мой дорогой, именно осенние цветы!
Приходилось ли вам когда-нибудь поздней осенью, в хмурое, дождливое утро, выйти в сад?
Деревья - почти голые, качаются и сквозят.
И только на клумбах, над поникшими, пожелтевшими стеблями других цветов,
населявших летом сад,
ярко цветут осенние астры и георгины.
Помните ли вы их острый травяной запах, словно из осенней долины?
   Стоишь, бывало, в странном оцепенении около клумбы, дрожа от холода, и слышишь
этот меланхолический, чисто осенний запах, и тоскуешь.
Всё есть в этой тоске - и сожаление о быстро промелькнувшем лете,
и ожидание холодной зимы со снегами и с воем в печных трубах,
и грусть по своему собственному лету, так быстро пронесшемуся, словно в сказочной карете.
    Милый мой, единственный, дорогой!
Совершенно такое же чувство владеет теперь моей душой.
Пройдёт ещё немного времени и воспоминание о нашей последней встрече с тобой
станет таким же нежным, сладким, печальным и трогательным - как от морского ветра слеза.
    Прощайте же. Целую вас в ваши умные красивые глаза.
_____
* Тонь (в иных местностях - тоня) - это промысловый участок на водоеме от нескольких сот метров до двух километров. Форма тони, по словам одного из рыбаков, зависит от формы водоема, рельефа дна.

______
А.И. Куприн. Осенние цветы (отрывок). -   
   Мой милый, сердитый друг! Я потому пишу — сердитый, что заранее воображаю себе: сначала ваше изумление, а потом негодование, когда вы получите это письмо и узна;ете из него, что я не сдержала слова, обманула вас, уехав внезапно из города, вместо того чтобы ждать вас завтра вечером, как это было условлено, в моей гостинице. Дорогой мой, я просто-напросто бежала от вас, или нет, вернее — от нас обоих, бежала от того мучительного, неловкого и ненужного, что неминуемо должно было произойти между нами.
   Простите меня: все, что я говорила вам о лиманах, о морском воздухе и о докторах, будто бы уславших меня сюда из Петербурга, все это было неправдой! Я приехала только потому, что меня вдруг неудержимо потянуло к вам, потянуло снова изведать хоть жалкую частицу того горячего, ослепительного счастья, которым мы когда-то наслаждались расточительно и небрежно, точно сказочные цари.
Я думаю, из моих рассказов вы могли составить себе довольно ясное понятие об образе моей жизни среди того громадного зверинца, который называется петербургским обществом. Визиты, театры, балы, обязательные четверги у нас, благотворительные базары и т. д. и т. д., и во всем этом я должна участвовать в качестве красивой вывески над служебными и коммерческими делами мужа. Только, пожалуйста, не ждите от меня избитой тирады о мелочности, пустоте, пошлости, лживости, — я уж не помню, как это говорится в романах, — нашего общества. Я втянулась в эту жизнь, полную комфорта, приличных манер, свежих новостей, связей и влияний, и у меня никогда бы не хватило сил от этой жизни отказаться. Но сердце мое не участвует в ней. Мечутся предо мной какие-то люди, говорят какие-то слова, и сама я что-то делаю, что-то говорю, но ни люди, ни слова не затрагивают моей души, и мне минутами кажется, что все это происходит где-то в страшном отдалении от меня, точно в книге или на картине…
   И вдруг среди этой тусклой и равнодушной жизни меня, точно волной, взмыло наше милое, сладкое прошлое. Случалось ли вам когда-нибудь проснуться под впечатлением одного из тех странных снов, которые так радостны, что после них целый день ходишь в каком-то блаженном опьянении, и в то же время так бедны содержанием, что если их рассказать не только постороннему, но даже самому близкому человеку, — выйдет ничтожно и плоско до смешного…
   Ну, так вот и я однажды проснулась утром после такого сна. Я видела себя в лодке вместе с вами где-то далеко-далеко в море. Вы сидели на веслах, а я лежала на корме и глядела в голубое небо. Вот и все. Лодка тихонько покачивалась, а небо было такое глубокое, что мне временами казалось, будто я гляжу вниз в бездонную пропасть. И какое-то непостижимое, радостное чувство так нежно, так гармонично овладело моей душой, что мне захотелось в одно и то же время заплакать и засмеяться от избытка счастья. Я проснулась, но этот сон остался в моей душе… Небольшим усилием воображения мне часто удавалось вызывать его в памяти и вместе с этим вновь испытать слабую тень той радости, которая его сопровождала.Иногда это случалось… О, как сильно, как неотступно повлекло меня к вам. Точно живая, воскресла предо мной пленительная волшебная сказка, в которой промелькнула шесть лет тому назад под ласковым южным небом наша любовь. Все мне вдруг вспомнилось: внезапные ссоры, с нелепой ревностью и смешными подозрениями, и веселые примирения, после которых наши поцелуи приобретали новую прелесть первого поцелуя; нетерпеливые ожидания в условленном месте; чувство тоскливой пустоты в те минуты, когда мы, расставшись вечером, чтобы сойтись опять на другой день утром, по многу раз оборачивались одновременно назад и издали, из-за плеч разделявшей нас толпы, розовой от пыльного солнечного заката, встречались глазами; вспоминалась мне вся эта сверкающая жизнь, полная могучего, неудержимого счастья!
  Мы не могли усидеть на месте. Нас жадно тянуло к новым местам и новым впечатлениям. Как хороши были наши далекие поездки
  А теплые июльские ночи на тонях?.. Помните ли вы этот удивительный лунный свет, который был так ярок, что казался преувеличенным, неправдоподобным; это спокойное озаренное море, играющее переливами серебристого муара, а на его блестящем фоне темные силуэты рыбаков, которые, выбирая сети, однообразно и ритмично, все сразу наклоняются в одну и ту же сторону?Но иногда нами овладевала потребность в городском шуме, в сутолоке, в чужих людях. Затерявшись в незнакомой толпе, мы бродили, прижавшись друг к другу, и еще теснее, еще глубже сознавали нашу взаимную близость. Помните ли вы это, дорогой мой? Что касается меня, я помню каждую мелочь и болею этим. Ведь это все мое, оно живет во мне и будет жить всегда, до самой смерти. Я никогда, если бы даже хотела, не в силах отделаться от него... Понимаете ли, — никогда; а между тем его на самом деле нет, и я терзаюсь сознанием, что не могу еще раз по-настоящему пережить и перечувствовать его. Бог или природа, — я уж не знаю, кто, — дав человеку почти божеский ум, выдумали в то же время для него две мучительные ловушки: неизвестность будущего и незабвенность, невозвратность прошедшего.
   Получив мою короткую записочку, которую я послала вам из гостиницы, вы тотчас же поспешили ко мне…
И почему-то в то же время мне казалось невозможным, несбыточным, что я сейчас, через несколько секунд, увижу вас и буду слышать ваш голос. Я испытывала настроение, похожее на то, которое бывает в полусне, когда довольно ясно видишь образы, но вместе с тем, не просыпаясь, говоришь себе: это неправда, это — сон.
Вы изменились за это время, возмужали и как будто бы выросли; черный сюртук идет к вам гораздо больше, чем студенческий мундир…
Вы нашли, что я тоже похорошела, и я охотно верю, что вы сказали это искренно, тем более что я прочла это в вашем первом, беглом и несколько удивленном взгляде. Ведь каждая женщина, если она не безнадежно глупа, никогда не ошибется насчет того впечатления, которое произвела ее наружность...
  Весенний вечер тихо угасал.
…как это всегда бывает весенними вечерами, …звуки доносились до нас смягченными, нежными и грустно-тревожными. Из окна была видна узкая полоса неба — цвета бледной вылинявшей бронзы.
   ? - Знаете ли, какое сравнение пришло мне в голову в то время, когда мы молчали, перебирая в уме наши милые, трогательные воспоминания? Мы точно встретились с вами после многих лет разлуки на могиле человека, которого мы оба любили когда-то одинаково горячо. 
  Этот покойник — наша старая любовь, дорогой мой!
   Мы вышли. В воздухе была уже разлита полупрозрачная, мягкая, смуглая тьма весеннего вечера, и в ней необыкновенно легко, тонко и четко рисовались углы зданий, ветки деревьев и контуры человеческих фигур. Когда мы прошли бульвар и вы подозвали коляску, я уже знала, куда вы хотите меня повезти.
    Под сотнями любопытных взглядов мы прошли в легкую беседку…
Под нашими ногами шумело море; сверху оно казалось таким черным и жутким! Недалеко от берега торчат из воды большие, черные, угловатые камни. На них то и дело набегали волны и, разбившись, покрывали их буграми белой пены; когда же волны уходили назад, то отшлифованные прибоем мокрые бока камней блестели, как лакированные, отражая свет электрических фонарей. …
Мимо нас проходили изящные чугунные решетки и высокие каменные стены, из-за которых свешивалась на улицу густая зелень платанов; огромные, все в резьбе, точно в кружевах, ворота; сады, увешанные гирляндами разноцветных фонарей; ярко освещенные роскошные веранды; экзотические растения в цветниках перед дачами, похожими на волшебные дворцы. Белые акации пахли так сильно, что их сладкий, приторный, конфетный аромат чувствовался на губах и во рту
   Лошади быстро бежали, звучно и равномерно стуча подковами. Когда мы были уже недалеко от города, я почувствовала, что твоя рука осторожно, медленно обвивается вокруг моей талии и тихо, но настойчиво привлекает меня к тебе. Я не сопротивлялась, но не отдавалась этому объятию. 
   Перед тем как расстаться, у подъезда гостиницы, ты попросил позволения навещать меня. Я назначила день, и вот... прости меня... я тайком убежала от тебя. Дорогой мой! Если не завтра, то через два дня, через неделю в нас вспыхнула бы просто-напросто чувственность, против которой бессильны и честь, и воля, и рассудок. 
   Прощайте. Сгоряча я и не заметила, как перешла в письме на «ты». Я уверена, что через несколько дней, когда утихнет у вас первая боль оскорбленного самолюбия, вы согласитесь со мною и перестанете сердиться на мой неожиданный отъезд.
   И все-таки наша короткая встреча уже начинает в моем воображении одеваться дымкой какой-то нежной, тихой, поэтической, покорной грусти. Знакомо ли вам это чудное стихотворение Пушкина: «Цветы осенние милей роскошных первенцев полей... Так иногда разлуки час живее самого свиданья...»?
    Да, мой дорогой, именно осенние цветы! Приходилось ли вам когда-нибудь поздней осенью, в хмурое, дождливое утро, выйти в сад? Деревья — почти голые, сквозят и качаются, на дорожках гниют опавшие листья, везде смерть и запустение. И только на клумбах, над поникшими, пожелтевшими стеблями других цветов ярко цветут осенние астры и георгины. Помните ли вы их острый травяной запах? Стоишь, бывало, в странном оцепенении около клумбы, дрожа от холода, слышишь этот меланхолический, чисто осенний запах, и тоскуешь. Все есть в этой тоске: и сожаление о быстро промелькнувшем лете, и ожидание холодной зимы со снегами и с воем в печных трубах, и грусть по своему собственному, так быстро пронесшемуся лету... Милый мой, дорогой, единственный! Совершенно такое же чувство владеет теперь моей душой. Пройдет еще немного времени, и воспоминание о нашей последней встрече станет и для вас таким же нежным, сладким, печальным и трогательным. Прощайте же. Целую вас в ваши умные красивые глаза.
______
/Александр Иванович Куприн (1870-1938) - русский писатель, переводчик. В 1937 году по приглашению правительства СССР Куприн вернулся на родину из Франции./