Хна

Ловко уворачиваясь от проходящих навстречу пассажиров, они бежали к рукаву, крепко держась за руки.
Он словно боялся, что они разомкнутся — и он вдруг потеряет эти длинные, любимые ладошки, трепетные пальчики, покрытые точками хны с тыльной стороны.

Сувенирные витрины, полки с разноцветными брелоками и прочими безделушками для беспечных, незадачливых туристов сливались в сплошной калейдоскоп — почти такой же яркий, как и все их прошедшие дни в Льеже.

Время от времени, на бегу, он ловил её взгляд — в нём читались лёгкая тревога и едва уловимая, полупрозрачная мокрая пелена на розоватых прожилках белков её серых глаз… И он понимал: она вот-вот расплачется.

Пассажиров у рукавной стойки уже не было — посадка почти завершилась, оставались лишь считанные минуты. Секунды исчезали с быстротой уходящего экспресса, таяли, как две-три снежинки, случайно упавшие на горячую ладонь.

Две бортпроводницы с любопытством и лёгким изумлением наблюдали за этой странной, обнимающейся парочкой — и, по всей видимости, нетерпеливо ждали, когда же они закончат своё прощание.

Тонкие кисти её рук дрожали — как листья на осеннем ветру, — и она тщетно пыталась унять эту дрожь. Её глаза, почти наполненные слезами, умоляюще, почти безнадёжно, смотрели на него, словно просили: останься.

Он осыпал поцелуями её макушку, щёки, глаза, губы, веснушки из хны на тыльной стороне её кистей. Его глаза источали безграничную нежность и обожание — и она отвечала тем же.

Он продолжал её целовать, пылко шептал слова любви, обнимал и прижимал к себе её хрупкую, невесомую фигурку. Время неумолимо вырывала её из его объятий.

Теперь он всё делал машинально: доставал посадочный талон, закидывал рюкзак на плечо, шарил по карманам в поисках паспорта… Не отрывая взгляда от неё.

Они всё ещё держались за руки, и каждое мгновение казалось вечностью. Секунды — как пропасти, как вздохи без воздуха, как тишина, кричащая о разлуке. Они летели — вверх как вниз, слепые от слёз, задыхаясь от потоков любви, несущихся им навстречу.

Пора…

Голос, прервавший посадку, стал роком, что разнял их тесные объятия и прервал последний поцелуй, оставшийся на её губах — как знак, как печать, как вечное клеймо любви.

Сепп, пятясь, пошёл вверх по изогнутому рукаву. Айрин — уже не скрывая слёз — осталась у подножия эскалатора, приседая, чтобы видеть, как он поднимается. А он — наклонялся, чтобы не терять её из вида. И, горящими печалью глазами, прощался.

Он так бесконечно любил её. Наверное, больше всех на свете.

Сердце его переполнилось — бессильной, немой злостью на рок и каким-то внезапным, странным чувством безмерной силы… и веры — в могущество любви.

Оно наполнилось обожанием — и одновременно невыразимым страданием от того, что он должен оставить её… бросить здесь, у подножия проклятого эскалатора, в этом старом городе любви и счастья.

Айрин стояла и плакала — обнимала его взглядом, как будто только это и оставалось ей. И так, всё дальше и дальше, всё выше и выше расходились они — Сепп и Айрин. Почти сев на пол, оба, не в силах оторваться, цеплялись глазами друг за друга.

Бортпроводницы, теперь уже не скрывая умиления, поняли: здесь любовь прощается с любовью.

От волнения витилиго на её коже стало заметнее, а розовые прожилки в глазах стали совсем красными от слёз. Она впервые расставалась с тем, кто стал для неё всем: сердцем, миром, надеждой… тем, кто понял и согрел её душу, кто любил её страстно, пылко, самозабвенно… Так, что она снова поверила — в своё неуловимое счастье.

2020 г.