Где твой папа...

    Вопрос: «Где твой папа?» всегда конфузил Янку. Папы были не у всех и к одиноким матерям в обществе уже не относились так непримиримо, как раньше. Да и само государство, осознав проблему демографии, стало платить пособия матерям-одиночкам. Вот только любому ребенку и в любое время не хочется отличаться от других, быть белой вороной. Всякий коллектив это стая, а детская стая бывает злее, чем взрослая. А ещё любой ребенок – большой собственник. Ему хочется, чтобы у него всё было, как у Петьки или Таньки. Полный комплект: и мама, и папа. И ничего, что  Петьку отец драл ремнем, а у Таньки отец почти не просыхал от пьянки. Ведь и Петькин отец, бывало, забирал сына с детской площадки веселым свистом, а затем закидывал его к себе на плечи, и Петька важно там восседал, горделиво поглядывая на всех сверху вниз. А Танькин отец,  когда был трезвым, водил дочку в кино, а еще подкидывал вверх, и она весело верещала, ничего не боясь, ведь падала она всегда в сильные руки отца. Но у Янки не было даже такого отца.  И она очень завидовала соседским детям.
      В детстве Янке очень не хватало крепкого тыла за своей маленькой спиной, потому что мать была тихой и нерешительной. Когда она спрашивала маму: «Где мой папа?», та сочиняла разные сказки, о том, что папа летчик и полярный исследователь и находится сейчас в длительной командировке, а затем, устав придумывать, сказала Янке,  что отец погиб в очередной экспедиции. Никаких писем или подарков, как будто бы «от него», Янка не получала, но все же мать поддерживала в ней пиетет перед отцом, в отличие от соседки Натальи.
       Наталья – разбитная и крупная женщина с громким визгливым голосом, почём зря и не зря, крыла на три и более букв, мужа и отца своих детей. За все: за пьянство, за то, что не умеет зарабатывать, но более всего – за измены. Таких в народе зовут «бабниками» и «ходоками  налево». Василий был матерым ходоком, это значит: ни дня без бабы. Но потом Наталья смирилась. В одиночку удовлетворить, огромные потребности своего мужика, она была не в состоянии. Когда однажды её муж явился домой в обеденный перерыв и чуть не изнасиловал ее в присутствии малолетних детей в общей коммунальной кухне, она окончательно махнула рукой. «Кобелизм непоколебим, - сказала Наталья старухам на лавочках, чтобы они перестали ей указывать, как жить. Ну, а затем даже бравировала эти фактом, крича во время ссор с соседками по коммуналке: «А мне не жалко! Я не жадная, как ты и всегда могу поделиться хоть чем, да хоть Васькой моим». Это было хорошим аргументом и останавливало ссору, потому как две соседки были женщины одинокие со всеми вытекающими последствиями.
     У Натальи было трое детей, старшая Настька - училась в одном классе с Янкой и считалась подругой. Но, когда Настька была в пятом классе, отец её навсегда исчез из семьи, где-то подженился и начал делать новых детей. А мать, обозленная и усталая, стала переносить свою злость на детей, но более всего - на старшую дочь. Та была слишком похожей на отца: яркая и энергичная, но это только раздражало мать. Вечерами она загоняла дочку домой, крича матом на весь двор: «А ну, шалава, вся в отца бля…, принесешь в подоле - за порог не пущу!». Дочь огрызалась, как могла.
       Как некоторые матери умеют программировать судьбу своих дочерей такими словами? К восьмому классу Настька уже свыклась с этой фразой, она вошла и засела у неё в мозгу так, что в пятнадцать лет она забеременела и ушла жить  в общагу, благо успела поступить уже в профтехучилище. Когда стало видно живот, сердобольная вахтерша пожалела  и оставила Настю в общежитие, хоть это было и не положено по советским правилам. Она же  и забрала Настю затем из роддома, подготовив приданое, нянчилась с младенцем. Вахтерша была доброй и милосердной, привязалась и к Насте и к её ребенку, хотела помирить их с матерью. Но ничего не получилось. Мать и дочь не могли даже смотреть друг на друга. А Настя через полгода, сбежала из города с каким-то матросом, оставив своего сына на вахтершу. Вахтерша его и вырастила, посчитав подарком судьбы в своей одинокой жизни.
    Но это другая история. И хорошо, что она закончилась благополучно, почти, как в сказке, когда всё плохо-плохо, а потом под занавес: раз и хорошо. Ну, может быть,  и не так хорошо, как было бы в нормальной семье, в которой от детей не отказываются. Но всё же никто не умер и все относительно счастливы. И сынишка Насти вырос с приёмной матерью, не видя пьянства и разврата. Но в жизни  сказки бывают редко. В большинстве случаев ранние беременности заканчивались абортами, а иногда  и сломанными судьбами молодых девчонок.
          И таких историй тогда было много в хитросплетениях коммунальной жизни. Пьянки, ругань и перебранки, ссоры и измены… Всё это видела и слышала Янка. Сквозь тонкие стены и двери коммунальных комнат проникали все звуки и запахи. А в общем коридоре, заставленном старыми шкафами с вещами и завешанном бельевыми веревками, царил сложный запах затхлости и влажного белья, перемешанного с табачным дымом и амбре, проникающим из единственного на всех туалета. Все было на виду у всех. Дети в таких квартирах жизнь познают рано и рано понимают, что и почём. А Янка, живя там, поняла, что счастливых семей просто не бывает. Есть те, кто претворяются счастливыми…
       До десяти лет Янка очень страдала без отца. Он ей даже снился. Как только научилась читать, она нашла в школьной библиотеке книгу о полярниках. И часто представляла себе, как её папа жил там, на далёком Северном полюсе, на льдинах вместе с белыми медведями. И как он героически погибал, спасая от этих медведей людей и важное для их экспедиции оборудование. А вечерами она часто просила мать рассказать о том, каким был  папа. И мама в очередной раз рассказывала Янке, что её папа был высоким и сильным, умным и красивым, и как он любил свою дочку – вставал к ней ночью и качал, чтобы не плакала, а еще грел ей животик своей большой рукой, как грелкой. Чтобы не мучили газики, как у всех грудничков. И жили они тогда в его доме, большом и просторном. Янка верила маме и прижималась к ней, и они вместе плакали над единственным снимком отца. Янка - от умиления и от любви к далекому сказочному папе, а мать от жалости  к себе и к Янке, которую она вынужденно обманывала. По версии мамы все их старые и совместные фотографии сгорели случайно на пожаре. Но и эта фотка была любительская, на ней был запечатлен почти размытый образ мужчины в какой-то форме. Янка думала, что это летчицкая форма, ведь мама говорила, что сначала он был летчиком…
      Когда Янка была в четвертом классе,  миф об отце был развенчан жестоко и неожиданно. На уроке немецкого языка ученики получили задание: написать рассказ о своих родителях. Янка долго и кропотливо сочиняла текст о своем легендарном папе, а затем переводила его на немецкий язык, сидя в уголке комнаты. Когда мать проходила мимо, Янка закрывала тетрадку рукой. Ей не хотелось делиться своим душевным настроем. Вместе с сочинением Янка принесла в класс фотографию отца. Но на перемене мальчишки обсмеяли и рассказ, и фотку, сказав, что это какая-то бутафория, а  не форма летчика,  и ни  в каких родах войск таких мундиров не носят. А Настя, ехидно прищурив глаза, добавила, что слышала разговор своей матери с соседкой о том, что никакого летчика у Янкиной матери не было, а родила она от свого начальника, а может быть и вообще - неизвестно от кого, «принесла в подоле от прохожего молодца». Да и молодца того никто ни разу не видел.
     Янку это потрясло до глубины души. Как будто она из воздуха появилась. Взяла и материализовалась из ничего, или отпочковалась с помощью вегетативного размножения, которое они изучали на уроках ботаники. Как герань, которую мать время от времени омолаживала, деля на черенки и укореняя их в землю. В Янке тогда сидело два чувства: она то верила в рассказы матери, то сомневалась в них, вспоминая, как её обсмеяли в классе.
     В тот день Янка сбежала с оставшихся уроков, ничего не ела, а ночью плохо спала. Ей снился сон, где она, крепко держа за руки маму и папу, идет по лесной тропинке. Тропинка становилась всё бледнее и уже, а лес всё гуще и темнее. И тут папа взял Янку на руки и крепко прижал к себе. А затем подкинул вверх. У Янки от восторга перехватило дыхание, она летела в небо и смеялась, зная, что когда полетит обратно, папа её обязательно поймает. Но, падая вниз, она вдруг увидела, что отец стоит на краю оврага, а она летит в огромную пропасть, черную и страшную. Янка в ужасе закричала и проснулась. Проснулась и мама. Янка, вся, дрожа от страха, перебралась к ней в кровать и только там, успокоившись, наконец, заснула. Мать думала, что дочка заболела, но утром температуры не было, и она отправила Янку в школу.
     Выйдя из дома, Янка пошла совсем в другом направлении. В школу ноги не несли. Она брела, низко опустив голову и загребая ногами шуршащие, сухие листья. Была глубокая осень. Янка подумала о том, что сегодня контрольная работа по математике. Она готовилась к ней, но подвела, и себя, и учительницу. К подавленному настроению добавилось ноющее чувство вины. Она завернула в городской сквер и стала прогуливаться по его аллеям, по обе стороны которых стояли  раскрашенные осенней кистью деревья – тополя и липы, березы и рябины. Лишь иногда попадались пушистые ели, напоминавшие своей зеленью ушедшее лето. Янка хотела присесть на лавочку, но заморосил дождик. Листья быстро наполнились влагой и прилипли к асфальту и скамейкам. Припечатанные дождем они создавали удивительные картины- аппликации из красно-бордовых и желтых ажурных пятен. Стало сыро и холодно. Янка подошла к остановке. Голуби и воробьи, съежившись, сидели в своих группках, прижимаясь, друг к другу под крышей остановочного комплекса. Приезжали и уезжали машины, автобусы и троллейбусы, хлопали двери, люди заходили и выходили, спеша по своим делам. И никому из них не было дела до несчастной маленькой девочки. Это еще больше обостряло одиночество Янки и её жалость к самой себе.
      Уставшая и вымокшая, Янка зашла в какое-то казенное учреждение и села в коридоре на подоконник. На неё внимательно поглядел вахтер из окошечка кабины с вертушкой, но не стал подходить.  Янка достала учебники и на всякий случай заготовила ответ, что она ждет здесь свою маму. Часов у Янки не было, но когда по коридорам стали ходить люди с чайниками, и запахло какой-то едой, она поняла, что наступил обеденный перерыв. Тогда Янка, нацепив на спину ранец, пошла обратно домой, как будто бы из школы. Она  шла и в страхе озиралась, переживая, что наткнется на кого-нибудь из одноклассников, возвращающихся с уроков. Ближе к дому шаги её стали более медленными и тяжелыми, как будто она несла большой груз. Так много болезненных чувств, переплеталось в ней, раздирая на части её детское сердце. Она страдала от обмана и предательства по отношению к ней и от чувства вины за прогулы перед другими. Но более, оттого, что придется врать матери.
       Дома во всю шли уборка и стирка. У матери был отгул, она кипятила полотенца в большом чане на общей кухне и тут же подключила Янку к домашней работе. Янка  вытряхивала от пыли половики во дворе, а затем помогала матери крутить  ручку старой стиральной машинки, чтобы выжать через резиновый валик тяжелое постельное белье. А затем они полоскали и снова отжимали, а затем развешивали чистое белье, пристегивая его к веревке большими деревянными прищепками. И все это Янка делала молча, как на автомате, просто выполняя указания матери. Она даже перестала  бояться, что в любой момент может появиться Настька, чтобы  спросить, почему подруги не было на уроках. А в голове все время прокручивались обидные картинки: как Федька тыкает в неё пальцем и ржёт, и высмеивает фотографию отца на весь класс, а лучшая подруга обзывает «суразёнком».
    Так Янка стала прогуливать занятия. Она никак не могла преодолеть себя и явиться в школу, как ни в чём не бывало. Много раз она говорила самой себе, что завтра она пойдёт к первому уроку и будь что будет. Но время шло, одна ложь наслаивалась на другую и она еще больше загоняла себя в тупиковую безысходность. Встретившись в коридоре с Настькой, Янка сказала, что болеет и не надо к ней ходить, чтобы не заразиться. На душе стало ещё муторнее, вина и тяжесть увеличивались. Янка стала избегать подругу, выходя в общий коридор и в туалет только поздними вечерами.
       На этом мучительном душевном фоне от многочасовых прогулок по дождю и слякоти, Янка и на самом деле заболела. Она лежала дома с температурой, пила таблетки и горячий чай с малиной, и радовалась тому, что мама каждый вечер ухаживает за ней и читает книжки. Вот только про отца она уже ничего не расспрашивала. 
      На второй день болезни к ним домой пришла классная руководительница. Янке было очень стыдно, она готова была провалиться сквозь землю, когда слышала разговор мамы и учительницы. Дарья Петровна говорила, что знает, что девочка давно болеет, но она пропустила очень много занятий и ей теперь придется нагонять всех. Скоро конец четверти, по некоторым предметам нет ни одной отметки. На что мать отвечала, что всего два дня прошло и дня через три они уже точно справятся с ангиной. Учительница удивилась, сказав, что Янка не посещает школу уже две недели.  Затем голоса перешли на шепот. Взрослые каким-то своим внутренним чутьем поняли, что не надо сейчас ничего говорить Янке.
      Когда мать вышла провожать учительницу по длинному коридору их коммуналки, то задержалась там. Янке это время показалось вечностью. Ей уже чудилось, как, вернувшись,  её ругает и стыдит мать. А  затем в школе её «пропесочивают», как злостную прогульщицу перед всем классом, называя врушей и плохой пионеркой. Она закрылась с головой одеялом и забилась в самый угол кровати, претворившись спящей. Но мать присела рядом и молча обняла дочку, гладя её через одеяло. Янка не ожидала такой реакции. С виноватым видом она высунула голову из-под одеяла,  руки  лихорадочно мяли пододеяльник, слезы лились по щекам. А вслед за слезами полились слова покаяния и обиды… Мать и дочь еще долго сидели, обнявшись. Им надо было многое рассказать друг другу.
       Эта история закончилось почти благополучно. Дарья Петровна была душевным и понимающим детскую психологию, педагогом, она навела справки у преподавателя немецкого языка и поняла боль ребенка. И мать и классный руководитель договорились, что не будут  ругать Янку, а в классе объявили, что Янка все это время проболела. Чтобы не дразнили. Но никто и не дразнил. Дети быстро забывают и отвлекаются на другое. Да и время у них летит стремительно. Вчерашние новости быстро становятся неинтересны. К тому же в класс пришло несколько детей, из многоэтажного дома, недавно выстроенного рядом со школой. Все переключились на новеньких.
     Янка налегла на учебу, но все равно в этой четверти получила одну тройку. А еще она окончательно раздружилась с Настькой, хоть та подходила к ней, как ни в чем не бывало. Янка не смогла простить предательства подруги, так подло унизившей её перед всем классом. Дружбу, как отрезало.
    Так и жили Янка с мамой. Маму она простила. Мать тоже плакала и просила прощения за ложь, которую она выдумала, как её казалось, «во спасение». Ведь она видела, как её девочка смотрела на чужих отцов и как завидовала другим детям. Янка враз повзрослела, когда услышала рассказ матери о том, что и она жила без отца, как многие дети, родившиеся в годы войны.  Таких «детей войны» тогда было полстраны. Многие из них воспитывались в детских домах, полностью лишившись родителей. И это было счастьем, когда у ребенка был хотя бы один любящий его человек. После этого случая Янка с мамой сблизились еще больше и договорились, что больше никогда не будут обманывать друг друга.

Елена Сидоренко. 04 декабря 2020.