Бабе Мане

Капли тяжёлые шлёпают, катятся, падают.
Брёвна намокшие, стёкла теперь без тепла.
Только в Пасхальные ночи стреляю я взглядами –
А не горят ли окошки? Да нет. Умерла.

Даже не верится, милая, друг ты мой искренний!
Кто одним словом "Дашулька!" вот так ободрит?
С радостью, мягким укором – всегда так осмысленно
Этим единственным словом могла говорить.

Лето. Калитка. И ты с загорелыми щёчками.
Белый платочек, опять между грядок своих.
Мы говорили помалу, но там, между строчками,
Жил костерок пониманья для нас, для двоих.

Строгой была ты, родной, руки сильные с венками...
"Волжские зори", иголочка с ниткой, очки...
Как хорошо было спать нам валетом! За стенкою
Слышен петух твой, другие вокруг петухи...

Встанешь ранёхонько, и пред иконой помолишься.
И обязательно встанешь пред ней перед сном.
"В Бога-то веришь? Ты верь!" Я смолчу. Ты расстроишься.
В детской головке пока так неясно о Нём.

Баба, ты знаешь, я сильно-пресильно соскучилась!
Знаешь – вживую я так бы сказать не смогла.
Хоть бы увидеть у глаз твои милые лучики!
Как хорошо то, что ты не навек умерла.