Нездешний трепет васильков

INTRO

Снег ли в мае, свет ли в доме,
Грусть ли в страждущей душе,
Сон ли в поле на соломе,
Жизнь ли в призрачной истоме,
Смерть ли вдруг на вираже…

Всё, что значит, – всё проходит;
Встанет лодка на прикол…
Поздний вечер где-то бродит,
В окнах осень хороводит,
Раздувая свой подол.


I. ПРИЕЗД


1

Угрюмый северный пейзаж: сосняк да ельник,
Кой-где – осинник и берёзки вразнобой;
К ним льнут кусты: ивняк, калина, можжевельник,
И тут же – просека с размытой колеёй.
А если крыльями взмахнуть в хмельном задоре,
Взлететь над кронами, боязни вопреки,
Глазам предстанет зеленеющее море
Почти нехоженой, нетронутой тайги.
И там, вдали, где чуть редеют облака,
Синеет змейкой изогнувшейся река.


2

Всё это видел он, косясь в иллюминатор,
Стараясь справиться с напором тошноты,
Что подступила, как искусный провокатор,
Ещё на стадии набора высоты.
Но вот последний дискомфорт, шасси коснулись
Песчаных складок непросохшей полосы.
Салон осел, соседи разом встрепенулись…
Он отогнул манжету, глянул на часы:
«По расписанию, двенадцать без пяти.
Теперь до дому бы с поклажею дойти…».


3

Апрельской слякотью размытая дорога
Хватает грязью за подошвы, точно клей.
Так – с километр; передохнул, совсем немного,
И дальше столько же. Очнулся у дверей.
Замок на месте. Ничего не изменилось
За шесть недель, что дом, промёрзнув, пустовал…
Нет, вот крыльцо слегка как будто покосилось…
«Да уж, пора бы», – и шагнул в сеней провал.
Прошёл до залы, опустился на кровать:
«Ну вот, на месте… Здесь и будешь помирать».


4

Стал тормошить, вздохнув, больничные манатки.
Не получилось: закружилась голова.
Лёг, пролежал до темноты. Всё в беспорядке:
Обрывки мыслей, чувств, какие-то слова:
– Скажите, доктор, сколько мне ещё осталось?
Смысл есть хоть что-то подготовить наперёд?
Ну, завещанье там, семье какую малость…
– Полгода – точно, больше – если повезёт…
(И что-то строго – о режиме в основном
да о таблетках против боли перед сном.)


5

… Семья, прибежище от гроз. Когда-то было.
Как то бывает, когда ждёшь, исполнен сил.
Горело, тлело, а потом совсем остыло,
И вот и в доме пустота, и свет не мил:
Жена ушла с детьми без лишних разговоров,
Уж с год снимает угол где-то у реки.
«Да, у неё есть свой, хотя и бабий, норов…
А мы-то что же? Мы сегодня старики –
Восьмой десяток; ей же только сорок три.
Ты монстр, по сути, омертвевший изнутри».


6

Вот и болезнь. Вцепилась крепко в самый корень.
И ведь казалось: край – в тумане, в ста верстах…
А край – он вот. И, как ни странно, ты покорен –
Ни аргумента, ни проклятья на устах.
И жизнь-то шла пусть не по маслу, но счастливо:
Трёх войн, трёх роков не спалил её пожар.
Был и умён, и справедлив, и суетливо
Себя пред сильными не вёл. И вот ты стар.
Убрать бы годы к той поре, когда вдовец
Стал снова муж, опора дому и отец…


7

«Ну что ж, вставай, никто подпорку не подставит;
Топи плиту, коли дрова, бренчи ведром.
А там уж просто поглядим, как Бог управит:
Тут выбор мал – не исхитримся, так помрём…».
И встал, и взял в сенях цветное коромысло,
И с парой вёдер – до колодца не спеша.
Опять слова в ушах – со смыслом и без смысла:
Так часто любит рассуждать с собой душа.
Весенний воздух наполнялся криком стай,
Трепался стяг: был на подходе Первомай.


II. ОСОЗНАНИЕ


1

Дни потянулись обезличенной резиной,
Что раньше спорилось – всё валится из рук;
Преддверья ночи стали липкою трясиной
Из всплесков памяти, опомнившейся вдруг.
А ночи… Ночи превратились в ожиданье
И схватки с приступом, что, что ни ночь, крепчал.
И лишь под утро притуплялись и страданье,
И страх не справиться… Бывало, что кричал.
А в девять ровно, когда боль не так остра,
Стучала в двери патронажная сестра.


2

Свинцом давило одиночество на плечи,
А потому вслух говорить стал сам с собой.
Соседка, Вера-Родинчиха, эти «речи»,
Возясь на грядке с прошлогоднею ботвой,
Не раз ловила, иногда, «как бы по делу»,
Его окликнув, доставала «Беломор»:
– Здоров, Иваныч, покури. (Видать, жалела.
А он и рад был, что хоть с кем-то разговор.)
Как поживаешь, что врачи-то говорят?
– Да что врачи… Всё отмолчаться норовят.


3

Так, слово за слово, и ладила беседу;
Сперва, как водится, про «местные» дела:
Муж в стельку с вечера, продрал глаза к обеду,
А Нинка, сука, снова к хахалю ушла;
Потом про пенсию, про цены, про погоду,
Да про завоз в сельпо подгнивших овощей,
Да про политику, любезную народу,
Да про дурное положение вещей.
Потом, окурок обплевав со всех сторон:
«Иваныч, шёл бы ты к жене-то на поклон…».


4

«Вот так у них, у жён: приди и бухнись в ноги,
Проси, моли да предоставь им всё решить…
Здесь по-другому: смерть маячит на пороге –
Осталось встретить и смиренно  п е р е ж и т ь.
… Как пережить? Запаса нервов – на неделю,
От силы две, а там уж видится сквозь мглу:
Тенезмы, корчи, хрип над скомканной постелью
И опрокинутая кружка на полу.
Нет, не годится: человек я, а не вошь!
Как жаль, что веры в этом сердце ни на грош…».


III. «ПОРА РЕШАТЬ!»


1

Весна в тот год с теплом не очень-то спешила,
И долго не было в канавах талых вод;
Река спала, как будто память в ней застыла;
Лишь в ночь на пятое случился ледоход.
В начале третьего зубами заскрипела,
Не дав заснуть уже до самого утра;
На «нижней» улице с восьми всё зазвенело:
На берег высыпала с криком детвора.
А он не слышал, как весна брала своё:
Закрыв глаза, он погрузился в забытьё.


2

Сквозь дымку сладкой, расслабляющей истомы
Он видел образы давно минувших лет:
Добротный дом с крылечком, сад в объятьях дрёмы,
Двор, весь заставленный станинами карет;
В сенях – бутыли, чан с олифой, банки с краской,
Повсюду говор, подмастерьев беготня.
Вот только кот у стойла с дремлющей савраской
Бесстрастной миной шёл вразрез с картиной дня.
И тихий благовест, дрожащий на ветру,
От Трёх Святителей*, зовущих поутру.
__________
*Церковь Трёх Святителей в г. Велиже Витебской губернии (ныне – в Смоленской области Российской Федерации). – Е. Ж.


3

Стук в дверь рассеял усыпляющие грёзы;
Себя заставил встать, дойти, открыть сестре:
Словесный минимум, инъекция глюкозы,
Морфин на вечер, скрип калитки во дворе…
И снова грёза: запах гаснущего лета,
Соседской девочки-еврейки силуэт…
Как её звали? Нета… Да, конечно, Нета…
С каким он трепетом всегда смотрел ей вслед…
Тут голос матери, раздавшийся в тиши:
«Авксюша, родненький, ты только не спеши».


4

А день за днём больную печень распирало,
Морфин коварно провоцировал психоз;
Мир вдруг предстал в шакальей прелести оскала
И точно требовал принять его всерьёз:
Таким, безжалостным, бесстрастным, безрассудным,
Несправедливым до последней из глубин…
Он беспредельно, как и раньше, был безлюдным,
Вопя без устали: «Ты здесь один, один!».
И кто-то странный методично стал внушать:
«Пора решать, пора решать, пора решать!».


IV.ФИНАЛ


1

На девятнадцатое, вторник, было ясно,
Был морем галстуков* заполнен стадион,
И жизнь казалась удивительно прекрасна
При виде детских светлых лиц со всех сторон.
Он осознал в ту ночь: всё близится к пределу;
Пахнул из глаз на патронажку холодок;
Дрожь от решимости прошла волной по телу.
Завесил окна, запер двери на крючок.
Забилось сердце в обмирающей груди:
Не может быть, чтоб всё и вправду позади…
__________
*В советское время 19 мая – День пионерии. – Е. Ж.


2

Да, сердце билось, но неведомая сила
Его влекла за грань, рассудку вопреки;
Рассудок этот точно облаком накрыло,
И кровь ударила в трещащие виски…
Стал лихорадочно сносить из комнат вещи:
Летели в кучу книги, простыни, матрас…
Слова, звучавшие в ушах, были зловещи:
«Ты всё решил, а значит, прав! И кончен сказ!».
«Да, кончен сказ! Я прав сейчас как никогда!
После меня – пусть ни клочочка, ни следа!».


3

Достал из подпола канистру с керосином,
Полил обильно все три кучи на полу,
Плеснул на ларь с бельём, обтянутый сатином,
Остатки вытряхнул на стол-бюро в углу.
Дождавшись молча, пока пламя суетливо
Всё, что вокруг него, воспримет как своё,
Рукою твёрдой, без ненужного надрыва,
С гвоздя в стене он снял охотничье ружьё.
Патрон на месте, лязгнул сомкнутый затвор.
Не продохнуть от гари – вышел в коридор.


4

Стучали в окна набежавшие соседи,
Пытались фомкой отжимать дверной косяк;
Не получалось: старый крюк из толстой меди
Держался крепко, не хотел слетать никак.
Он сел на стул, приставил «тулку» к подбородку,
Приклад трясущийся зажал ступнями ног,
Остатком воли ствол упёр покрепче в глотку…
Дверь поддалась со скрипом. Он спустил курок.
И в этот миг в финале скорбного пути
Успел шепнуть он всё же: «Господи, прости!».


V. ПОСЛЕ


1

Пробив гортань и мозжечок, через затылок
Жакан ушёл горячей массой в потолок;
Сочилась кровь через пролом из рваных жилок,
Сползал по стенке опалённой кожи клок.
Ввалились люди: перекошенные лица,
Глаза, стремящиеся выпасть из орбит…
Всяк норовил кричать, толкаться, суетиться,
Уж если и не хлопотать, то сделать вид.
Мир полагал: очередной окончен бред;
Пора живых скликать на стынущий обед.


2

… Но мысль жила! Спустя с минуту потрясенья
Он стал с трудом осознавать: он всё же есть;
Он видит, слышит, только через флёр сомненья.
И очень жёстко всё, как вздыбленная шерсть:
Контрасты света и теней; нет перспективы,
И в то же время видно даль на сотни вёрст,
Всё сразу здесь: дома, мостки, дороги, нивы,
Грязь в колее, ладони, сомкнутые в горсть…
И со всем этим отстранённость и покой –
Такой желанный, несказанный, неземной.


3

Он бросил взгляд на боком рухнувшее «тело»;
Эмоций нет: всё позади – не изменить;
Отметил дамски, что «лицо» осталось цело,
А значит, станут неприкрытым хоронить…
К самосознанию вернулись постепенно
И чувство формы и способность проникать;
Мысль беспрепятственно провеяла сквозь стену
И попыталась, с непривычки, поискать
Разумный оптимум для этой новизны,
Похожей чем-то на причудливые сны.


4

Он видел сверху: точно скопище баранов,
Линейка хлынула от школы на пожар.
Пилотки, банты, горны, плеши ветеранов…
Все переделались в зевак – и млад и стар.
Он слышал возгласы, обрывки коми речи,
Шум суматохи, вой сирены на мосту
И треск стекла, напоминавший треск картечи,
Если рассыпать по железному листу.
Он это слышал, но как гул сквозь решето:
Его уже не беспокоило ничто.


5

Вокруг него, и под, и над мир представлялся
Каким-то слепком с чьих-то, не его, идей:
Он в нём тонул, всплывал, срывался, вновь цеплялся
И вместе с тем осознавал всю суть вещей.
Он замечал все грани всех былых иллюзий,
То, что «казалось» и не кажется сейчас,
Всю подоплёку стрессов, страхов и конфузий –
Всё, что незримо обволакивает нас…
Эфирный лёгкий проникающий туман
Как бы скруглял и совершенство, и изъян.


6

А мысль плыла над разобщёнными домами,
Вдоль улиц глинистых в чахоточных кустах.
Он видел сверху  о б н о в л ё н н ы м и  глазами
И лес, стоящий «по колено» в двух верстах,
И левый берег, и изгиб косы песчаной,
Где в русле Вычегды* заметен поворот,
И, точно брошенную смятою пижамой,
Чересполосицу дворов и сточных вод;
Людей с лопатами на грядках и костры –
Приметы страдной наступающей поры.
__________
*Вычегда – река на севере Европейской части России, приток Северной Двины; бОльшая часть течения приходится на территорию Республики Коми. – Е. Ж.


7

Но взгляд его манил убогонький домишко
На узкой улочке, ведущей вниз, к реке…
У кладовой, где грунт просох, сидит парнишка,
Лет четырёх, с совком, копается в песке;
Катает детский грузовик, урча слюняво,
Весь погружён в свою нехитрую игру,
Бормочет под нос, хоть невнятно, но картаво;
Трепещет чубчик непокорный на ветру.
И тут же куры говорливо и смешно
Клюют разбросанное по двору пшено.


8

Он видел ауру его как на ладони:
В ней был весь век, вплоть до последнего из дней…
Жизнь, как далёкая звезда на небосклоне:
Холодный свет, но чем темнее, тем сильней…
Вокруг неё бушует шторм, вскипает пена,
Внутри же, в синей глубине, царит покой.
Лишь поначалу – бег, тупик, битьё об стену,
А дальше – долгий разговор с самим собой.
«Ведь он похож печатью цельности на лбу.
Как хорошо, что я поспел в его судьбу».


9

Привычный мир стал постепенно ужиматься,
Мельчали улицы, река, село, поля;
Пройдя сквозь тучи, дух продолжил подниматься,
И было видно: округляется земля,
Из просто местности становится планетой,
Не той красавицей в небесно-голубом,
Ещё недавно космонавтами воспетой,
А грязным карликом с разросшимся горбом,
Вокруг которого лишь холод, боль и мрак –
Ни дать ни взять забытый лагерный барак.


10

Но сквозь те холод, боль и мрак и безнадёгу,
Сквозь муть сомнений в обесцвеченной ночи,
Сквозь страх, томленье, обречённость и тревогу
Рвались наружу разноцветные лучи.
Они то быстро собирались в мириады,
Потом на блёстки рассыпались, как салют,
То вырастали по отдельности в громады,
Вися в пространстве в плотной мгле то там, то тут.
И, разредив её, разрезав, как волну,
Спиралью яркой уходили в вышину.


11

Он провожал их увлажнёнными глазами
И ощущал невыразимую печаль
От невозможности смотреть на них часами,
На них, скользящих поминутно в эту даль…
Он, как ни странно, начал мучиться вопросом:
Что есть они, в чём смысл их мощных мириад,
Столь нерачительно подверженных разбросам,
Которым был бы всяк на месте их не рад?..
– Неужто, Господи, то ангелы Твои?
– Нет, то из уст людских звучат слова любви…


12

И тут картина стала блёкнуть и меняться:
Сгустились краски, появилась светотень,
И нет искрения небес и дрожи глянца…
Как в жизни прожитой, возник прошедший день:
Громадный шар тонул в уже прохладном доле,
Окрасив розовым излучину реки,
А чуть поодаль, средь колосьев в дивном поле,
От дуновенья трепетали васильки…
Он был так чуден, этот трепет на заре,
Что век бы жил в такой пленительной поре.


13

Ступал по влажному ковру травы пушистой
«Ногами» (или тем, что всё-таки там есть).
А воздух был вокруг него такой душистый,
Как если б разом всё надумало расцвесть.
Ему казалось: позади судьба слепая
(Ведь должен быть финал, конец любой судьбе!)…
Что ж за мираж возник пред ним?.. «Преддверье рая!» –
Поторопился он ответить сам себе.
И весь рванулся ошарашенно туда,
Где розовевших облаков плыла гряда.


14

Рванулся, вырваться хотел… Не тут-то было:
Мгновенно прежним стал, рождённым в феврале;
Неумолимая, убийственная сила
«Вниз» повлекла его, к оставленной земле.
Вот снова дымный коридор, курок на взводе,
Зрачок, безумный и не видящий ни зги,
Щелчок бойка и обездушенность при входе
Свинцовой дуры, прошивающей мозги.
Да хохот лярвы, погружающейся в раж:
«Он хоть и умник, а полгода будет наш!».


VI. ПЯТЬДЕСЯТ ШЕСТЬ ЛЕТ СПУСТЯ


1

Мы все привыкли к смене дней и к ночи с утром
Негласным встречам, томной неге вечеров;
В чередовании таком, бесспорно, мудром,
Есть явный отзвук некой общности миров…
Подспудно верим все в единство разделённых
(по недосмотру ли, по плану ли Творца)
И, по примеру обезумевших влюблённых,
Все жаждем вечности – без края, без конца…
Не смейтесь, скептики: наступит и для вас
Переоценки – может, жизнь, а может, час.


2

Я сам был скептиком, а значит, недоумком,
Вёл родословную от предков-обезьян.
«Жизнь – горстка лет, рассуй их трезво по подсумкам,
Чтоб всё иметь и, не дай Бог, не впасть в изъян», –
Я говорил себе, поклонник аналогий…
И «рассовал». Хватило лет до тридцати.
А там, где мыслились триумф и спуск пологий, –
Провал и пропасть. Дальше некуда идти…
Занёс уж ногу было из последних сил,
Да ненавязчиво Господь остановил.


3

И вот я жив. Смотрю вокруг себя и в небо,
Всё это вижу, не пытаясь изменить.
Есть крыша, платье и кусок простого хлеба,
И нет того, чего хотелось бы забыть.
Былые символы неясного томленья
Перегорели, перетлели изнутри;
Нет их, лучившихся объектов вдохновенья,
Из сонма выживших осталось только три…
Чисты, честны, сильны, пронзительны, как сталь.
И звать их Вера, Одиночество, Печаль.


4

… Каким он был? Мать не терпела многословья,
Досуг был редок в буднях вдовьего труда;
Мне перед сном, присев на стул у изголовья,
Она читала либо пела иногда.
Когда был мал, был рад, что ноги хоть не босы;
С апломбом юности гордыня расцвела.
А как с умом пришла пора задать вопросы,
Мать, не дождавшись их, взяла и померла.
Так оставался с тем, что слышал или знал,
Пока не стал с годами тем, кем всё же стал.


5

Я помню двор, в углу сарай и кустик ивы;
Скарб, в кучи сваленный, диван, велосипед;
Людей, снующих мимо в поисках поживы;
Мать, постаревшую в тот день на десять лет.
Я помню тяжкий, тошнотворный запах гари,
Сырую копоть на застрехах и стенах,
Какой-то скрежет, чей-то говор, чьи-то хари
И безотчётный, как во сне, недетский страх.
А над всем этим кучевые облака
Плывут громадами белее молока.


6

Я помню детство, недвусмысленные взгляды,
Молву и шёпот одногодков за спиной…
Ещё я помню чувство подлинной отрады,
Влекущей прелести, уж точно неземной,
Когда входил тайком от матери в кладовку,
Брал с полки пыльной закопчённый, ветхий том,
Тащил к себе его с восторгом, как обновку,
И оставлял мир склок и распрей за бортом.
И понимал интуитивно всякий раз,
Что рядом он стоит незримо в этот час.


7

Он не оставил мне ни скромного наследства,
Ни даже нужным оправдать себя не счёл,
Не вразумил меня на выходе из детства –
Он сделал больше: дал мне имя и… ушёл.
И лишь сегодня, жизнь прожив на свете этом,
Чужих любви, богатства, славы не украв,
Назло молве я ощутил себя поэтом.
А значит, он, давая имя мне, был прав.
Давно, казалось бы, простыл в пространстве след
Его ноги, а всё горит зажжённый свет.


8

Не потому ли перед сном, когда все краски
Теряют силу, обнажённость и кураж,
Как бы в прореху от броска в болотной ряске,
Непреходящий ясно вижу я мираж:
Край небосвода, полыхающий закатом,
Долина, поле, всё в колосьях спелой ржи,
Река поодаль в полусвете розоватом,
Его фигура у протоптанной межи…
И этот тихий, бередящий до основ,
Сулящий ночь нездешний трепет васильков.

24 сентября – 26 ноября, 2020
г. Омск