Бродский. Венеция

Плывёт Венеция во сне, как ночью
плыла Нева. И целый мир плывет
туда, где, стих дополнив многоточьем,               
пообещают возвращенья взлёт

иль взлёт подарят перевоплощенья…
Все реки мира ищут свой исток.
Как к сердцу  кровь, дум, озарений ток
стремится к сердцевине всепрощенья.

Плыла Венеция по улицам своим
и слушала певучее страданье
оторванного от холодной дали,
от северной Венеции любви.

Он пел холодной родины тепло,
сам – бесприютность, странничество, странность.
Бездомному вселенная досталась
в наследство… Это белое крыло

удерживает мир от наводненья
и от осады города хранит.
Плывет Венеция. И в сумерках дрожит
неясный силуэт – певец последний.

Последний гость из века серебра –
в железных временах случайный странник.
Изгнанник века – вечности избранник.
Поющих стай последний младший брат.

Плывёт Венеция средь берегов своих,
иных земель озвучивая песни.
По-итальянски было бы чудесней,
но лишь в России этот чудный стих

лег на крыло, окреп в сибирской стуже,
испил до дна и вынес на крыле
благословенье неродной земле
и плач по Родине, где дует, сохнет, вьюжит,

где бремя тяжко и неровен путь,
где снег в лицо и белое на черном
в глаза бросается, считается позором,
грозит опалой, ссылкой.  Не  сомкнуть

глаз белой ночью над стальной Невой.
Вот если только окна распахнуть,
вглядеться вдаль, увидеть долгий путь,
и в тишине услышать голос свой…

Там Бродский с непокрытой головой.
Скупой, чужой, венецианский снег.
Там, путая следы, уходит век.
И мост взлетает птицей над Невой.

Век праведен – года его лихи.
Два белые крыла во мгле сияют
и тени на земле не оставляют.
Иосиф плачет нараспев стихи.