Эксод. Драматургия

Антанас Шкема, Альгирдас Ландсбергис, Костас Остраускас – первые литовские драматурги авангардисты. Все они жили в США (эмигранты из Литвы). У них была не только возможность читать авангардную драматургию, смотреть спектакли (работу режиссёров и актёров), но и анализировать, и учиться. Самое большое влияние для них оказали Юхан Август Стриндберг, Эжен Ионеско, Сэмюэл Баркли Беккет, Альбер Камю.
Однажды А. Шкема нашёл тетрадь отца. Там были пьесы для школьного театра. Отец, директор школы, руководил театральным кружком. Некоторые произведения других авторов он адаптировал, другие сам написал. Сыну, актёру и режиссёру, творчество отца показалось стоящим внимания. После этого он занялся драматургией. Написал 9 пьес, которые в театре имели успех, но славу принесла проза – роман «Белый саван» и рассказ «Жильвинеелис».
Альгирдас Ландсбергис был одинаково сильным и в прозе, и в драматургии, даже пытался стать сценаристом в Голивуде. Многие его считают близким А. Шкеме по отношению к эстетике произведений, но разница между ними в том, что А. Шкема иррациональный, а А. Ландсбергис – рациональный, логичный. Он искал новых форм выражения, был близок изобразительному искусству.
Наиболее преданный драматургии был Костас Остраускас. Ему важна не только форма произведений, но и новые жанры. Он считается главным драматургом литовского эксода. Был близок музыке.

Альгирдас Ландсбергис (1924–2004)

Родился в 1924 году в городке Кибартай, недалеко от границы с Калининградской областью, умер в 2004 году в Фрипорте, в штате Нью-Йорк, США. Он – литовский прозаик, драматург, журналист, литературный критик, переводчик. Когда А. Ландсбергису было 8 лет, семья переселилась в Каунас. В 1941 году окончил среднюю школу иезуитов (№ 9). В 1941–1943 годы изучал литуанистику в Каунасском университете. В 1944-ом уехал на Запад. В университете Майнца (в Австрии) изучал англистику и романистику. Работал учителем в литовских гимназиях Висбадена и Каселя (Германия), в литовские журналы и газеты посылал новеллы, статьи критики, переводы с английского языка. Сотрудничал c редакциями разных журналов и газет. В 1949 году переехал в США. В 1949–1953 годы работал в книжном магазине в Бруклине. В 1956–1966 годы работал в Секретариате порабощённых народов Европы. В 1957 году получил диплом магистра по сравнительному литературоведению в университете Колумбии. В 1965–1992 годы – профессор в университете Ферли Дикинсона (штат Нью Джерси). Сотрудничал с редакциями радиостанций «Голос Америки», «Радио свободной Европы». Президент Центра писателей в изгнании международного ПЕН-клуба, член Гильдии драматургов США, член союза писателей Литвы с 1992 года. Некоторые пьесы были поставлены в профессиональных театрах Литвы и в любительских литовских театрах США, а в переводах на английский язык – в профессиональных театрах США, Канады, Словении. Некоторые произведения награждены литературными премиями организаций литовской общины США. В 1999 году А. Ландсбергис награждён орденом 5-ой степени Великого Князя Литвы Гедиминаса.

Пять столбов на рыночной площади

Драма в трёх действиях
Чикаго, 1966
Посвящается отцу

Devoirs Infernaux“
Ren; Char Feuillets d;Hypnos

ПЕРСОНАЖИ:
РАССКАЗЧИК – пожилой, похож на англосакского профессора.
АНТАНАС – 35-летний командир партизанского отряда, бывший скульптор.
ЙОНАС – 30-летний партизан, бывший столяр.
ЛЯОНАС – 25-летний партизан, бывший ученик.
ГЕНЕ – 19-летняя ученица, связная партизанов.
СЛЕДОВАТЕЛЬ – 60-летний профессор юстиции.
АЛЬБИНА – 30-летняя секретарь следователя.
МАЛЬЧИК –9-лений мальчишка.
ОТЕЦ – отец Гене, старый.
МАТЬ – мать Гене, старая.
ДЕПУТАТ – высокий представитель оккупационных властей, очень старый.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ – пожилой сотрудник оккупационных властей.

МЕСТО: лес и город в маленькой стране.
ВРЕМЯ: наше столетие (20-ый век).

ПЕРВОЕ ДЕЙСТВИЕ

Занавес поднят. Сцена пустая. РАССКАЗЧИК поднимается на сцену из зрительского зала, смотрит профессорским взглядом. Он только что встал с удобного кресла в библиотеке университета США.
РАССКАЗЧИК. Добрый вечер, господа. Я представлю вам странную историю.
Сцена постепенно светлеет. Медленно входят АНТАНАС, ЙОНАС, ЛЯОНАС. Они в партизанских униформах. Становится ярче внутренность подземного бункера. Стены из досок. Лестница вверх. Печка. Нары. Ящики. Стол из досок. Аккумуляторный передатчик. Пишущая машинка. Гармонь.
РАССКАЗЧИК. Сравнительно близкое прошлое, но достаточно далёкое, чтобы объективно взглянуть на него: ржавчина, гниль, – помните? Перед вашими глазами – подземный партизанский бункер. Исполнился год с тех пор, когда в маленькой стране оказалось вооружённое сопротивление могущественному завоевателю. Я вам расскажу о людях, на которых обрушились крайности требований и глобальных решений. В том году состоялась странная свадьба, был составлен тёмный план убийства человека. (РАССКАЗЧИК подходит к ЙОНАСУ сзади.) Что ты думаешь о плане, Йонас?
ЙОНАС (быстро, возбужденно). Умно! Хотя я рядовой партизан, но сразу уловил хитрый план. (Показывает на АНТАНАСА). Я и командир приезжаем в город на свадьбу. Командир – жених из столицы. Я – его друг. На свадьбу приходят официальные лица. Приходит окружной следователь. Ляонас (указывает на ЛЯОНАСА) и двое мужчин из штаба будут находиться в доме напротив. Открываем огонь! Ляонас прикрывает наш отход, мы все сбегаем на грузовике. (Говоря о месте убийства, ЙОНАС вытаскивает финский нож и несколько раз ударяет об стол). Следователь, которого мы тщетно пытались убить семь лет, из-за которого мы потеряли более десятка лучших борцов, – ликвидирован. И я надеюсь, что моя пуля его убьёт.
РАССКАЗЧИК. Но ты ничего не знаешь о следователе: ни о его прошлом, ни о настоящей фамилии.
ЙОНАС. Он издевался над осуждёнными. Он радовался разлуке семей. А кто знает настоящее имя дьявола ?! А у дьявола есть прошлое!
РАССКАЗЧИК (вытаскивает нож из стола, подходит к ЛЯОНАСУ и вместе с вопросом суёт нож ему в руку). А ты, Ляонас, что думаешь о плане?
ЛЯОНАС (бросает нож, но РАССКАЗЧИК его подбирает). Я жду, чтобы штаб его отменил. Кто может гарантировать, что на свадьбу придёт следователь. В городе полно солдат. Этот план – смертельная ловушка, накрыта фатой невесты.
РАССКАЗЧИК. Так сильно боишься смерти?
ЛЯОНАС. Не смерти. Уходить в одиночку, сражаться в одиночку. (Указывает на АНТАНАСА). Я всегда чувствовал себя в безопасности в месте с ним. Я не могу отделиться от него и не могу признаться ему в этом.
РАССКАЗЧИК (подходит к АНТАНАСУ и передаёт ему нож). А ты во главе отряда?
АНТАНАС (крепко сжимает нож). Я буду следовать плану. Приказ штаба.
РАССКАЗЧИК. Без малейшего сомнения?
АНТАНАС. Автор плана – Альбина...
РАССКАЗЧИК. Зачем?
АНТАНАС. Я её очень хорошо знаю. Наша свадьба была назначена семь лет назад. Фронт нас разлучил. С тех пор мы не виделись.
РАССКАЗЧИК. Но она – подпольщица, как и ты?
АНТАНАС. Ей удалось стать секретарём следователя; с тех пор она – самый ценный агент.
РАССКАЗЧИК. Так почему сомнения?
АНТАНАС. А помню её почерк – мягкие линии на осиновом листе. Я пытаюсь представить, как она создавала этот план, но не могу.
РАССКАЗЧИК. Ты всё рассказал своим мужчинам?
АНТАНАС. Завтра они должны быть как сталь: острыми и безупречными. Сомнение – ржавчина.
РАССКАЗЧИК. Сомнения в плане; сомневаешься в своих руках, которые умели вырезать такие идеальные линии.
АНТАНАС отворачивается от РАССКАЗЧИКА и смотрит на своё произведение, находящееся в его руках. Его пальцы прикасаются к произведению. На его лице отражаются боль и разочарование. Своё произведение он кладёт в сторону.
РАССКАЗЧИК (поворачивается к аудитории; достаёт блокнот из ящика). Самое время прикоснуться к пожелтевшим страницам их песен, самое время начать. (РАССКАЗЧИК начинает читать из тетради. Слышна музыка гармони. Свет переходит в полумрак подземного бункера. АНТАНАС, ЙОНАС и ЛЯОНАС занимают в нём свои места).
Ах, кукушка, дорогая,
Ты пораньше к нам вернись,
Нашу долю, как изложим,
Нам, родная, помоги.

Но, вернувшись, не узнаешь
Ты своей родной Литвы...
Не найдёшь и то местечко,
Где нам песни пела ты...
При звучании второго катрена слышен резкий, сухой, туберкулёзный кашель ЛЯОНАСА. Читая текст, РАССКАЗЧИК переходит на другую сторону сцены и исчезает. Сцена становится ярче.
ЙОНАС. Чтобы она только не заблудилась, бедняга, как в позапрошлом году.
АНТАНАС. Гене знает наш лес лучше лисиц и барсуков.
ЙОНАС. Когда была у неё простуда, вы за ней ухаживали, как по книге, господин командир. Вы всю ночь не спали, и она не закрыла глаза. Всё время смотрела на вас. – – – И всё же приятно слышать женский кашель рядом.
АНТАНАС (ЛЯОНАСУ). Ляонас, тебе уже пора.
ЛЯОНАС (с внезапной решимостью). Если не придёт, я останусь здесь!
АНТАНАС (ЙОНАСУ). Йонас, осмотри наружу. Послушай, не услышишь ли что-нибудь подозрительное. (ЙОНАС уходит очень медленно, смотрит на ЛЯОНАСА.)
ЛЯОНАС. Ты не хотел, чтобы он слышал. Тебе стыдно за меня?
АНТАНАС. Я горжусь тобой. Почему он должен видеть тебя в момент слабости? – – – Теперь ты уйдёшь. Двое мужчин из штаба уже приедут к мельнице с твоей одеждой и документами.
ЛЯОНАС. Почему ты не хочешь меня понять?!
АНТАНАС. Вы были самыми молодыми в нашей группе – ты и Гене. То, что для других было чистилищем, тебе, может быть, было адом; что им было адом, для тебя даже названия нет.
ЛЯОНАС. Ты сам сомневаешься в плане и всё равно посылаешь меня!
АНТАНАС. Штаб изучал план до последнего выстрела. (С теплом). Всё будет хорошо, Ляонас. Мы завтра победим. Смотри дальше завтрашнего дня. Смотри в будущее.
ЛЯОНАС. В будущее? Если бы какое-нибудь чудо выбросило меня на его берег, что бы мне осталось? Я бы ловил воздух лохмотьями своих лёгких, как рыба. И я бы всё равно поворачивал голову в прошлое: в деревья моего детства с пулями обрезанными ветками; к лунному свету на моих юношеских книгах; в цвет зари на моей одежде в открытом шкафу – ежедневной и праздничной.
АНТАНАС. Наши руки связаны прошлым. Мы должны отложить это в сторону.
ЛЯОНАС. Всё прошлое? И тот день, когда мы случайно встретились в парке перед войной.
АНТАНАС. Даже и тот день.
ЛЯОНАС. Солнце было медным. Цветы – помню – хризантемы. Книга в твоих руках называлась «Будущее скульптуры»; она подходила твоим рукам лучше, чем винтовка.
АНТАНАС. Слова этой книги; красота того дня; вся наша верность – всё привело нас сюда. Мы – солдаты, Ляонас, а солдаты не останавливаются на полпути, чтобы заглянуть в своё прошлое.
ЛЯОНАС. Наша встреча вывела меня на новый путь. Я начал читать, искать. Ты зажёг во мне искру... чтоб похоронить её в бункере.
АНТАНАС. Мы её спасём. Однажды мы вынесем её на солнечный свет, как бриллиант на ладонях. Это – связь между нами, Ляонас. Вот поэтому ты всегда значил для меня больше, чем другие.
ЛЯОНАС. Я всегда был тебе благодарен, но...
АНТАНАС. Забудь о благодарности, говори – у нас больше нет времени.
ЛЯОНАС. Нет, я не могу! Признаться, что... (Входит ЙОНАС).
ЙОНАС (АНТАНАСУ). Нет ни звука, господин командир. Только чёрная возня, как в заднице чёрта.
АНТАНАС (ЛЯОНАСУ). Пора тебе.
ЛЯОНАС. Пора избавиться от меня?
ЙОНАС (ЛЯОНАСУ). Пора перемещать сало.
ЛЯОНАС (ЙОНАСУ). А куда ты торопишься – повеситься на столбе на рыночной площади?!
АНТАНАС. Леонас, пожалуйста!
ЙОНАС. «Пожалуйста?!»
АНТАНАС. Не уходи, Йонас!
ЙОНАС. Здесь глухой не выдержался бы, не вмешиваясь.
АНТАНАС. Надо ли напомнить о правилах дисциплины?!
ЙОНАС. Все эти годы, господин командир, я много слышал о дисциплине. Моя бабушка, покой ей вечный, она мне так много рассказывала о святых – а она любила рассказывать о святых. Устав дисциплины?! Я думал, что вы поставите Ляонаса к стенке за такие выходки, а я слышу – «пожалуйста».
АНТАНАС (ЙОНАСУ). Перед нами стоит большая задача, и я не потерплю пустословия! (Мягче). Ляонас усталый.
ЛЯОНАС. Не извиняйся за меня!
ЙОНАС. Здесь было больше усталых людей.
АНТАНАС. А был ли я менее терпелив к ним?
ЙОНАС. Может быть, как отец, но не как мягкосердечная мать!
АНТАНАС. Два шершневых гнезда – оба зацепил. Йонас, посмотри мне в глаза и скажи всё, что у тебя лежит на сердце.
ЙОНАС. Я могу говорить открыто, глядя на свой пупок или трещину в потолке. И когда в нашем отряде было сорок человек? Я не хочу жаловаться, как баба, но тогда вы не просили меня смотреть вам в глаза. Тогда Йонас был последним. Йонас, за грибами, Йонас, стирать, Йонас, опять не выучил урок! Йонас не окончил гимназию! Тогда вы действительно не замечали Йонаса. Но собачье счастье у Йонаса – ему и умирать приходится почти последнему.
АНТАНАС. Йонас, но их уже нет. Ты завидуешь мёртвым?
ЙОНАС. Я никому не завидую! Я просто зол, что мы все здесь, под землёй, и тем господам студентам становится всё лучше и лучше.
ЛЯОНАС. Зачем ему объяснять?! Он всё равно не поймёт!
ЙОНАС. Конечно, откуда мне понять?! Чёрные руки, чёрная голова. Вы не местный, господин командир, вы не были в нашей местности до войны. Я здесь вырос. Будучи подростком я видел, как Ляонас приезжал на мессу в черной бричке родителей. Он был белым, как ладонь священника. Как сегодня помню – однажды его мать наградила нас конфетами. Она не раздавала их, нет, только тонкими пальцами бросила среди нас.
ЛЯОНАС (ЙОНАСУ). Не трогай мою маму! Дай ей спокойно отдыхать и не бросайся к ней со слепой ненавистью. С первого дня я был здесь «помещиком», посторонним.
АНТАНАС. Под землёй нет посторонних, Ляонас. У всех руки чёрные!
ЙОНАС. О, как быстро его руки побелели бы, если бы только времена поменялись.
АНТАНАС. Если эти семь лет не сделали вас братьями, никто не сделает это. (ЙОНАСУ) Как сможешь пойти завтра в поход, если так думаешь о нём?! – – – У меня есть листок об амнистии. Теперь тех, которые сдаются, они не убивают.
ЙОНАС. Если вы будете так говорить, я сделаю это! Оказывается, только вы, белоруки, можете довести дело до конца. Я покажу вам, что могу быть терпеливее всех! (Тишина).
АНТАНАС. Прости, Йонас. Я упомянул об амнистии без надобности. – – – Нет, я не могу тебя винить. Все грехи мира и наши остаются с нами. Глаза детей прошлого, окутанные бедностью, даже следят за нами под землёй.
ЙОНАС. Вы красиво говорите. Как во время курсов на лекциях. А как быть нам, чьи языки грубее? Разговоры, уставы, декламация! И ругаться нам запрещено. А как нам – в промокшей одежде, с засохшими желудками, с ноющими ранами – гимн петь, молиться? Когда настоящий мат был бы как стакан водки, как час сна. И из нас, по болотам ходящих, хотят сделать ангелов, к чёрту всё.
АНТАНАС. Заткнись, Йонас!
ЙОНАС (с восклицанием). К чёрту.
АНТАНАС (его самоконтроль исчезает). Тихо!! Мы на фронте войны!!!
ЙОНАС. К чёрту! К чёрту!
Вверху слышен стук. Все трое хватаются за винтовки. Стук не прерывается, и они узнают согласованный знак. ЛЯОНАС поднимается, чтобы открыть крышку. ГЕНЕ спускается вниз. Потом  – ЛЯОНАС.
АНТАНАС. Гене! (Схватывает её руки. Лицо ГЕНЕ равнодушное.) Гене... Ты всё принесла? (ГЕНЕ разрезает подкладку куртки и вынимает кучу бумаг. Отдаёт АНТАНАСУ.) Паспорта. Освобождение от воинской обязанности. Свидетельства о работе. Книжки профсоюзов. Деловые поездки. Очень хорошо – – – Что ты видела в штабе?
ГЕНЕ. Я ... я больше ничего не увижу!!! Главного штаба больше нет! (Она плачет.)
АНТАНАС. Гене?!
ГЕНЕ (сквозь слёзы). Как только я ушла с бумагами – – – через пару часов в городке – – – я узнала – их предали. Я видела, как грузовики, полные солдат, отправились в лес. Они были окружены. – – – Oни взорвались! Выжили только двое. Они с утра ушли для особого задания.
АНТАНАС. Теперь никто не может отменить приказ штаба. (ЛЯОНАСУ.) Двое твоих мужчин уже будут у мельницы. Я приказываю тебе идти на встречу с ними! (ЛЯОНАС смотрит АНТАНАСУ в глаза. Вдруг убегает по лестнице вверх и в наружу).
ЙОНАС. Я – – – выйду оглядеться. (ЙОНАС уходит медленно, следом за ЛЯОНАСОМ).
ГЕНЕ. Что с Ляонасом?
АНТАНАС. Сегодня ночью мне приснился сон. Я был среди своих статуй в старой мастерской. На улице была буря. Вдруг ветер сорвал крышу. Идёт дождь; молния ударила, как хлыст. Я пытался прикрыть статуи, защищать их, но напрасно. Они треснули, потрескались, растворялись. Их каменные глаза были глазами людей моего отряда – предосудительные.
ГЕНЕ. Что вы будете делать, куда пойдёте?
АНТАНАС. Мы будем бороться. Но пещеру мы оставим – не сможем вернуться.
ГЕНЕ. А что я?
АНТАНАС. Твоя деятельность окончена. У тебя ещё одно важное путешествие – домой. Мне не даёт покоя мысль о том, чтобы ты благополучно вернулась. Когда вернёшься, уничтожь всё, что напоминает твои путешествия, и начни новую жизнь.
ГЕНЕ. Я не хочу благополучно возвращаться! Я не хочу новой жизни!
АНТАНАС. Я приказываю. Запомни, пока ты не вернёшься домой, ты находишься под моим руководством. Гене, для меня очень важно, чтобы ты вернулась, – я должен был отправить тебя домой, когда тебе было двенадцать.
ГЕНЕ. Мне девятнадцать!
АНТАНАС. Я помню, как ты впервые пришла к нам. Такая неусидчивая, с зоркими глазами, с косичками. У тебя всё ещё есть то коричневое платье, в котором ты была в тот день?
ГЕНЕ. Теперь его носит моя младшая сестра.
ГЕНЕ устало садится, снимает мокрые туфли, носки.
ГЕНЕ. Антанас, пожалуйста, всегда помни меня такой, как сегодня – мне девятнадцать лет.
АНТАНАС. Как бы я мог забыть тебя? Ты пришла к нам, когда началась борьба. Во время дождя, во время осеннего тумана, в зимних сугробах твои ноги – всё более и более твёрдые, всё более и более сильные – искали путь к нашей пещере. Ты видела нас в достижениях и надеждах. Ты росла, когда мы проигрывали и умирали. Наши раны сгустились и не закрылись – ты становилась всё красивее. Я всегда буду помнить тебя в девятнадцать, потому что ты из-за нас могла не дождаться и тринадцати.
ГЕНЕ. Когда мне было тринадцать и четырнадцать, после каждого путешествия ты помогал мне сушить ноги. Я всё ждала этого момента, идя по болотам, мечтала. – – – Уже несколько лет я мечтаю о твоих руках. Почему ты мне не помогаешь?
АНТАНАС. Разве ты не понимаешь? Гене, Гене. Я тоже ждал тебя у тлеющих углей. Мои руки, как бедного скульптора, пытались воссоздать твои ножки по памяти. Но в пятнадцатую твою осень я уже не мог себя обманывать – девочка никогда не вернёся: в крышу нашего бункера будет стучать молодая женщина. Мне пришлось удалиться.
ГЕНЕ (вызывающе). Зачем?! Разве женщина не чувствует больше, глубже, чем девочка?
АНТАНАС. Довольно, Гене!
ГЕНЕ (после минутного молчания). Хорошо, но с одним условием. Этот вечер последний; здесь никогда меня не будут ждать ни огонь, ни хлеб, ни твои руки. Помоги мне высушить ноги, как тогда, когда мне было четырнадцать. (АНТАНАС отворачивается.) Никто никогда больше. Лисы и барсуки найдут путь к вашей пещере.
АНТАНАС садится рядом с ней. Берёт её ступню в руки и нежно гладит.
АНТАНАС. Теперь твои ноги будут сухими круглый год.
ГЕНЕ. Мои ноги по-девичьи наивны. Теперь они верят, что твои руки никогда больше не отлучаться от них.
АНТАНАС. Гене, ты обещала!
ГЕНЕ. Хорошо, я поговорю о другом. Ты давным-давно подарил мне свои резные фигурки. Они все выстроились в линию на моей полке. Мама меня дразнит – она говорит, что я не могу вырасти из кукольного возраста. Она думает, что их мне дарит какой-то гимназист.
АНТАНАС. В этом году все мои резные фигурки получаются примитивными – как будто я рожал бы неумных детей. Похоже, что мои руки потеряли – по крайней мере временно – ту нежную силу, то терпение, которое вдыхает жизнь в дерево.
ГЕНЕ. Ложь! Антанас, ты был так добр, так ласков, так терпелив со мной. У тебя было много забот, но ты меня научил.
АНТАНАС. Я просто пытался беречь то, чему когда-то научился. Но со временем тебе от меня пользы было всё меньше и меньше. Лес, раны, сталь наполнили моё сознание своей тьмой формул. Взгляни на нашу пишущую машинку. Мы уже почти ничего не можем писать: ей не хватает «М» и «О». То же и со мной, со всеми нами.
ГЕНЕ. На всю мою жизнь хватило бы букв твоего имени без «М» и «О».
АНТАНАС. Завтра наш пещерный опыт тебе станет ненужным. Больше никаких поисков убежища, бегать, стрелять. Придется жить, сражаться совсем по-другому. Выпускные экзамены через месяц, верно? Какие у тебя оценки? Не самые лучшие?
ГЕНЕ. Средние.
АНТАНАС. Придётся много учиться. Попробуй поступить в университет. Обещай мне.
ГЕНЕ. Ложь, серая ложь!
АНТАНАС. Их ложь не будет опасна тебе. Твой разум, твои нервы, твоя кожа – всё твоё тело – отвергнет это; твои ноги запомнят влажность лесов. Я постараюсь дать тебе основы истории, философии, литературы. Не забывай об этом. Учись.
ГЕНЕ. Но я не хочу учиться! Я хочу жить, как сейчас. Мой дом здесь, с тобой. Здесь тихо, нет громкоговорителей, плакатов, каменных лиц.
АНТАНАС. Гене, мне не нравится твоя речь. Это – лес внутри тебя; ветер, собравшийся в тебе за семь лет.
ГЕНЕ. А мне не нравится твой язык! Мне не нужны поучения. Дома я слышу их слишком много. Ты – мне не отец!
АНТАНАС. Мне не хватает нескольких лет.
ГЕНЕ. Прости меня. – – – Кто ты для меня? Скажи, кто мы друг другу. Тогда я могла бы носить с собой это слово, обнимать его, засыпая и просыпаясь. Скажи-ка! (Момент молчания.)
АНТАНАС. Мне тридцать пять.
ГЕНЕ. Ты молодой и сильный.
АНТАНАС. Вся твоя жизнь перед тобой. У неё ещё много подарков для тебя – только для тебя. Времена могут измениться. Летние вечера, неслыханные песни, новые лица ещё ждут тебя. В твоём будущем молодые ребята застенчиво будут надеяться поговорить с тобой. И в рабстве девушки не перестанут мечтать; они всегда будут мечтать о таких вещах.
ГЕНЕ. А женщины? Ты же сказал, что я – женщина.
АНТАНАС. Ещё девочка и уже женщина: самый опасный возраст. Через несколько лет, когда ты вернёшься к некоторым из твоих чувств, будешь смеяться и покачивать головой.
ГЕНЕ. Ложь! Наши слова, Антанас, наши слова!
АНТАНАС. Мы в пещерах отданы смерти! Живые должны держаться подальше от мёртвых. Чем дальше, тем лучше.
(Молчание. ГЕНЕ натягивает носки, обувает туфли, надевает куртку.)
ГЕНЕ. Антанас, это безумие когда-нибудь закончится?
АНТАНАС. Да, Гене. В противном случае вся наша работа была бы бессмысленной.
ГЕНЕ. Обещай мне, что придёшь ко мне.
АНТАНАС. Обещаю. Когда вся наша борьба закончатся, я приду к тебе.
ГЕНЕ. Ты проводишь меня? Хотя бы, до ручья.
АНТАНАС. Не могу. Я бы очень хотел, но не могу. Гене, у меня нет для тебя прощального подарка – возьми хотя бы мой самый главный секрет. Ты помнишь трёхэтажный дом рядом с больницей? В его дворе есть мастерская колёс. Там я оставил свои статуи. Сторож всё знает, если он ещё жив. Попроси у него хранить их ещё не менее полгода; никому о них не рассказывай; навещай их время от времени.
ГЕНЕ. Спасибо, Антанас. Я буду ждать тебя там.
АНТАНАС. Прощай, Гене. (Целует её в лоб.)
ГЕНЕ. Прощай, Антанас. (Вдруг она целует его в губы. Он не может сдержаться. Долгий нежный поцелуй.) Ты придёшь – я знаю. Мы будем вместе, у нас будет много времени – бескрайние леса солнечного времени. Я не буду смотреть на мужчин. Я никогда не выйду замуж, пока ты не придёшь. (Оборачивается и бежит вверх по лестнице.)
АНТАНАС. Гене, будь осторожна. – – – Следуй за заревом в лесу. (Звук закрывающейся крышки.) Гене...
Несколько минут стоит не двигаясь. Берёт в руки железную трубу и начинает бить по радиоаппарату – – – ЙОНАС спускается вниз.
ЙОНАС. Зачем же вы эту дрянь бьёте? Всё равно от неё нет никакой пользы.
АНТАНАС (сердито). Если они найдут нашу пещеру, пусть думают, что у партизан был хороший аппарат, что с иностранцами говорили, не хотели им оставить.
ЙОНАС. Очень умно, господин командир... (Сомневаясь, но потом решительно.) Господин командир, я нарушил дисциплину.
АНТАНАС. Я уже забыл. (Теплее.) И, пожалуйста, не обращайся ко мне «господин командир».
ЙОНАС. Я стою снаружи, Антанас, и думаю: мы стали детьми. Чуть что – и горло сжимает. Ночь, шелестят деревья, под ногами влажная трава и голос Гене в темноте. Голос женщины в ночи – от этого даже перехватывает дыхание. Боже, как я хотел взять в руки гармонь, стоя снаружи. Нажать клавиши пусть даже без мелодии.
АНТАНАС. Как она выглядела, уходя?
ЙОНАС. В её глазах блестели слёзы. Слёзы тёплые в лунном свете.
АНТАНАС (военным тоном). Нам надо идти. Твоя винтовка почищена?
ЙОНАС. Да, господин командир.
АНТАНАС. Винтовки зароем на опушке леса. Будем пользоваться пистолетами. (АНТАНАС берёт из ящика пустую консервную банку, старый фонарь, роняет их на землю.) Хорошо, что мы сохранили ту импортную консервную банку, ящик и фонарь. Если найдут, пусть думают, что мы получаем помощь из заграницы. (АНТАНАС говорит, а Йонас медленно оглядывается, идёт к пустым нарам и осторожно прикасается к ним.)
ЙОНАС. (не слушая АНТАНАСА). Подумать только, семь лет назад следователь начал бушевать. И мы прожили здесь семь лет. Они уничтожили тех, у кого не было укрытий; потом они сжигали убежища, теперь их собаки уже нюхают наши следы, их солдаты уже ползают вокруг нас, чтобы окружить: через болота, просто по земле. Видит Бог, может быть, во всей стране остались только мы.
АНТАНАС. Ты когда-нибудь думал, сколько детей выросло за те годы? Кем они вырастут? Что они думают о нас?
ЙОНАС (ещё не слушая АНТАНАСА). Вы помните кузнеца и русоволосого? Как они пели без конца и без края?
АНТАНАС. Бесконечно... до двух заблудившихся пуль.
ЙОНАС. И руку капитана с двумя пальцами, и то, как он скручивал сигареты. Поднимаясь на свои нары, каждую ночь я прикасался к засохшим пятнам его крови.
АНТАНАС. Как медленно они отлучались от нас... По суставу, по кровотечению. И теперь ещё не окончательно отлучились.
ЙОНАС. Не оставим этих нар пустыми. Я их сломаю.
АНТАНАС. Нет, оставим их. Под ними я зарою записную книжку с партизанскими песнями. Может быть, пройдёт много лет, пока кто-нибудь обнаружит нашу пещеру. Может, тогда уже врага не будет. И тогда люди осторожно поднимут эти нары, найдут наши песни и... вспомнят.
ЙОНАС. Семь лет...
АНТАНАС. И пять столбов... Пойдём! (Они уходят. Тьма.)
Сцена освещается. Кабинет следователя. Два стула. Шкаф с картотекой.
АЛЬБИНА сидит на стуле с записной книжкой на коленях. СЛЕДОВАТЕЛЬ смотрит в окно.
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Пять столбов на рыночной площади... (Тишина.)
АЛЬБИНА. Начать ли новую страницу?
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Да. (Диктует.) Рыночная площадь когда-то. Обмен при солнечном свете и конский навоз на снегу. Медные деньги, солёные от пота, и женщины в бричках, как только что обнаруженные статуи. Крошечная зелёная страна, сонная и упрямая, погружающаяся в болота тёмных столетий.
АЛЬБИНА. Простите, но что это?
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Начало моих воспоминаний. Я хотел, чтобы вы написали хотя бы первый раздел перед уходом.
АЛЬБИНА. Я буду их читать с большим интересом.
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Ни одно правительство не позволит их напечатать. Но первый раздел ещё не закончен. (На заднем плане сцены появляются силуэты пяти столбов.) Семь лет назад я стоял на рыночной площади и наблюдал за телегой с трупами партизан. Мои глаза заметили муравейник на краю площади. В тот момент у меня родилась идея. На следующий день возле муравейника возвышался столб; потом – по два с каждой стороны. В самом разгаре партизанской борьбы столбы украшали голые трупы партизан. Столб в середине муравейника обычно предназначался для старшего. Так из простой рыночной площади был создал драматический символ – предупреждение населению.
АЛЬБИНА. Изваните... (Опускает голову.)
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Альбина, что с вами? Вы такая бледная.
АЛЬБИНА. Вы вчера сказали, что я смогу выйти раньше.
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Я признаюсь. Но сегодня я сознательно забыл о кануне вашей свадьбы – хочу максимально продлить наш последний день. Последняя примерка платья?
АЛЬБИНА. Последние посещения.
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Я сам жду рокового визита.
АЛЬБИНА (с беспокойством). Какого визита?
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Депутат из столицы – одна из величайших фигур Нового Строя. И председатель.
АЛЬБИНА (с облегчением). Ох, они... Они будут присутствовать на свадьбе?
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Они обещали. Завтра утром депутат официально посетит меня. Это может быть моим последним разговором с олимпийским деятелем. Наш город был важен из-за партизанской войны. Со следующей недели сюда будут приезжать чиновники со скучными портфелями.
АЛЬБИНА. Вас ждут ещё много интересных событий.
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Я никогда не прощу вашему будущему мужу. Он прервал диалог между нами, а я надеялся его продолжать намного дольше. Как минимум ещё год. Я всё равно больше жить не буду.
АЛЬБИНА. Вы шутите. Ваше здоровье отличное. Уже год, как на вас не было покушения. Самое главное, что уничтожен штаб бандитов, уничтожено всё партизанское движение.
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Двум удалось сбежать...
АЛЬБИНА. Вы будете присутствовать на нашей свадьбе – вы же обещали?
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Я прятался дома, когда партизаны были в лесах и деревнях. Но на вашу свадьбу я бы пришёл и тогда.
АЛЬБИНА. Сегодня вы очень щедры на комплименты.
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Самое время, Альбина. Всё подходит к концу, и я должен быть полностью открытым. Я буду очень скучать... Без вас этот городок будет просто анекдотом пенсионера, песенкой чешуйчатого клерка. Когда закончится партизанская война, закончится последнее развлечение. Останется только пустота. И тени.
АЛЬБИНА. Какие тени?
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Вы обещаете не смеяться? – – – Толпа теней за последние семь лет. Тихие, упорные и терпеливые, они собираются у двери моего сознания.
АЛЬБИНА. Которых вы допрашивали?
СЛЕДОВАТЕЛЬ. В деревнях меня называют дьяволом и пугают детей моим приходом. Услышав моё имя, дети скрываются. Как хорошо тем, кому удаётся спрятаться. Вы знаете, почему в прошлом следователи носили длинную чёрную одежду? В ней им было удобно и могли прятаться от своих призрачных посетителей. Мы, следователи нового строя, обнажены перед ними в наших повседневных костюмах. – – – Вы не боитесь меня?
АЛЬБИНА. Нет. Когда я была маленькой, боялась опухших глаз, крючковатых носов, клыков. Позже я поняла, что ужас таится внутри человека. Сегодня я знаю, что люди, которые носят ужас в своей груди, – самые беспомощные. Они не заслуживают страха, они сами – страх.
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Ценю вашу откровенность, Альбина. (Между прочим, тоном следователя.) Назвали бы вы мою деятельность здесь преступлением?
АЛЬБИНА (выкручиваясь). Вы выполняли свой долг...
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Долг – оперативное слово. Эти люди пересекали дорогу для истории. Сентиментальные студенты, заботливые фермеры, суеверные женщины. Когда-то у них было своё государство, свои законы, их тюрьмы... Они дорого заплатили за моих шесть месяцев в тюрьме.
АЛЬБИНА (с оттенком сарказма). Будет ли это разделом в ваших воспоминаниях?
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Вы пугающе точны, Альбина. Когда мои жалобы станут раздражать вас – а большая часть моей речи есть жалобы – предупредите.
АЛЬБИНА (искренне). Вы – самый скучный человек в нашем городе.
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Поверите ли вы, что я никому в жизни не рассказывал о себе так много, как вам?
АЛЬБИНА (весело). Это – почти как признание в любви.
СЛЕДОВАТЕЛЬ. «Любовь» – слово очень неточное. Допустим, я – следователь, мне шестьдесят лет. Мне нравится быть вашим другом, слушать ваш голос, читать историю своей жизни в ваших внимательных глазах. Я очень эгоистичен – вы мне нужны. Я не хочу с вами спать. (Альбина встает и отворачивается.) Простите меня. Прощание никогда не было моей силой.
АЛЬБИНА. Все, которых вы допрашивали, с этим согласились бы.
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Ещё одна точная стрела. Всё. Всё – тени, только тени. Без исключений. Как вы думаете, смог бы я сделать исключение, единственное исключение?
АЛЬБИНА. Такие вопросы выходят за рамки моих обязанностей и моих знаний.
СЛЕДОВАТЕЛЬ. И всё же ваши глаза говорят: «Я надеюсь». Спасибо за вашу надежду. Может быть, когда-нибудь я смогу дать вознаграждение за это. (Молчание.) Вы меня ещё не простили. Вы простите меня, если я открою вам свой секрет?
АЛЬБИНА (внимательно). Какой секрет?
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Секрет моих свадебных подарков. Это – моя самая ценная вещь – возможно, единственный экземпляр в мире.
АЛЬБИНА (немного разочарованно). Книга?
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Она написана человеком, которого вы не знали бы сегодня, под другой фамилией. Её прочитало мало людей, включая четырёх цензоров, хотя она рассчитана на миллионы.
АЛЬБИНА. У меня нет выбора, кроме как простить вас.
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Чтобы доказать, что вы действительно простите меня, могу я сделать вам подарок завтра утром?
АЛЬБИНА (инстинктивно). Нет! (Молчание.) Почему бы и нет...
СЛЕДОВАТЕЛЬ. В десять?
АЛЬБИНА. Нет – около одиннадцати. Я подожду. Но теперь мне пора идти.
Темнота. Появляется РАССКАЗЧИК. Вечерний свет. Рыночная площадь. РАССКАЗЧИК садится на землю и надевает чёрные очки, изображая нищего. Музыка гармони сопровождает его песню.
РАССКАЗЧИК.
Какое страшное презренье человека,
Самые сильные королевства кждого века,
Как большие муравейники, исчезнут,
Когда дни последние настанут.
Пока он поёт, входит босоногий МАЛЬЧИК, внимательно оглядывается по сторонам и что-то одной рукой прижимает к груди. РАССКАЗЧИК откладывает в сторону гармошку и, слушая, поднимает палец.
РАССКАЗЧИК (серьёзно). Мы подошли к центру круговорота. Вот рыночная площадь. Ряды партизанов настолько поредели, что столбы уже несколько месяцев стоят пустыми. (Поворачивается к МАЛЬЧИКУ.) Девятилетние ноги и одночасовые цветы. Я угадал?
МАЛЬЧИК. Эти цветы тебе мерещатся, дяденька.
РАССКАЗЧИК. Мальчик, а не из тех ли ты, кто украшают столбы?
МАЛЬЧИК. Я? Нет! А что, если бы и был? Тебе не понять, дяденька.
РАССКАЗЧИК. Почему же мне не понять, детка? Я знаю жизнь. Не будь слишком смелым – глаза выгорят. Не дунешь против ветра. Кто сильнее, тот и властвует.
МАЛЬЧИК. Что ты можешь знать, дяденька, ты такой старый.
РАССКАЗЧИК. И поэтому очень мудрый.
МАЛЬЧИК. Ты когда-нибудь возлагал цветы на очень дорогое для тебя место, когда это было запрещено?
РАССКАЗЧИК. Если честно, нет. Кто знает, может быть, я что-то упустил.
МАЛЬЧИК. Очень многое, дяденька, очень многое. (МАЛЬЧИК садится рядом с ним.)
РАССКАЗЧИК. Может быть. Может быть. – Хороший мальчик, что остаёшься со стариком. Подойди ближе. Ну, подумай, как это будет здорово повзрослеть: носить длинные брюки, брить бороду, целовать девушку... А?! Напиться? А потом кем-то стать.
МАЛЬЧИК. Кем-нибудь?
РАССКАЗЧИК. Кем нибудь – каждый человек становится кем-то. Даже я, нищий, кое-кто.
МАЛЬЧИК. Я не хочу быть кем-то. Я просто буду мальчиком. Никто не любит полицейских. Владелец магазина всегда ворчит. Даже мой отец мало смеётся.
РАССКАЗЧИК. Стань властелином – это лучше всего. Знаешь, те люди, которые мимо проезжают в чёрных машинах, кушают курятину, у них импортное тёплое бельё.
МАЛЬЧИК. Когда проезжают эти машины, люди плюют на тротуар.
РАССКАЗЧИК. Пст, слышу две пары ног. (МАЛЬЧИК оглядывается. На сцену выходят ЙОНАС и АНТАНАС с другой стороны.)
ЙОНАС (растерянно). Мои брюки слишком короткие. Скажи по правде, разве я не выгляжу, будто чучело на поле ржи?
АНТАНАС. Тебя ждёт новый пиджак – у часовщика, там ты останешься на ночлег.
ЙОНАС. Бедный человек обанкротится. Новый пиджак! И у меня мало денег.
АНТАНАС. Я надеюсь найти деньги сегодня вечером.
ЙОНАС. Где?
АНТАНАС. Семь лет назад я спрятал здесь, неподалеку, целый ком банкнот. Ты лучше знаешь город. Где находится улица Альбины?
ЙОНАС. Я не разбираюсь. Все названия улиц изменены. Мне кажется – там. (Он замечает столбы.) Смотри, столбы! (Вдруг крестится.)
АНТАНАС. Пустые...
ЙОНАС. От штабных остались только тряпки; вешать было нечего, да, следователь?!
АНТАНАС. Следователь! Чёрное пятно – бить, бить, стрелять! За всё ожидание, за все семилетние раны!
ЙОНАС. Чего мы здесь ждём? Мы только доставим неприятности. Чем дольше я смотрю на эти столбы, тем больше у меня ноги оттаивают.
АНТАНАС. Смотри, протирай глаза до крови – завтра будет легче.
ЙОНАС (замечает МАЛЬЧИКА). Вот на них смотрит ещё один – другим взглядом. Ещё семь лет и он наденет форму врага. Может, он нас поймает, если мы выживем.
АНТАНАС. Он покажет нам, где улица Альбины.
ЙОНАС. Спрашивай на языке врага – так будет безопаснее. (АНТАНАС подходит к МАЛЬЧИКУ и шепчет ему.)
МАЛЬЧИК (покачав головой). Нет! Нет! Я не понимаю! Я не говорю на этом языке! (АНТАНАС и ЙОНАС улыбаются друг другу.)
АНТАНАС. Скажи мне, детка, где улица Славного Будущего?
МАЛЬЧИК. Там через рыночную площадь, за тюрьмой, первая налево.
АНТАНАС. Спасибо, детка, большое тебе спасибо. (АНТАНАС согнувшись перед ним.) Скажи, ты часто здесь играешь?
МАЛЬЧИК. Я не играю!
АНТАНАС. Почему? Когда я был таким, как ты, во что мы только не играли. В грабителей и полицейских, в ковбоев и индейцев.
МАЛЬЧИК. Иногда мы играем в войну. (АНТАНАС гладит МАЛЬЧИКА по голове и замечает цветы. Вытаскивает их и показывает ЙОНАСУ.)
АНТАНАС. Сирень. (МАЛЬЧИКУ. Очень серьёзно.) Не пора ли тебе домой?
МАЛЬЧИК (хватает цветы у АНТАНАСА). Нет! (АНТАНАС обнимает его.) Отпустите меня! Отпустите!
РАССКАЗЧИК. Кто его обижает?! Помогите!
ЙОНАС. Заткнись! Хочешь попасть в беду?!
АНТАНАС (отпускает МАЛЬЧИКА). Всё в порядке, старик. Никто его не обижает. (Целуя МАЛЬЧИКА в лоб.) Пусть Бог хранит тебя. (Идёт к ЙОНАСУ.) Йонас, иди прямо к часовщику и высыпайся.
ЙОНАС. С удовольствием выполню приказ. А вы?
АНТАНАС. Пойду искать денег для часовщика. (Останавливает ЙОНАСА.) Не волнуйся – это не опасно. До завтра. (АНТАНАС и ЙОНАС уходят. Тишина.)
МАЛЬЧИК. Теперь тихо, дяденька?
РАССКАЗЧИК. Как в гробу. На другом конце города две босые ноги с тяжелым грузом. Лампы первой улицы уже купаются в лужах, как новорожденные цыплята. Не уходи, подожди. Расскажу сказку про оловянного солдатика.
МАЛЬЧИК. Спасибо, нет. Вы очень любезны, но мне нужно идти.
РАССКАЗЧИК. Но тебе понравится сказка про оловянного солдатика!
МАЛЬЧИК. Завтра, дядя.
РАССКАЗЧИК. Как я могу помочь тебе?
МАЛЬЧИК (идёт в глубину сцены). Если слышишь военные сапоги, предупреди меня.
РАССКАЗЧИК. Хорошо, малыш. (Тепло.) Твой голос дрожит. Ты боишься?
МАЛЬЧИК (делает ещё шаг. Останавливается). Немного, дяденька, совсем немного.
РАССКАЗЧИК.
Что останется от твоего тела,
Жившего ради удовольствий смело?
Только кости, что не съели муравьи,
Сидят в глазницах жирные червяки.
Пока РАССКАЗЧИК поёт, МАЛЬЧИК осторожно достаёт из-под рубашки букет цветов и поправляет их. Вдруг полон решимости разворачивается и убегает в глубину сцены. Свет гаснет. Внутрь колёсной мастерской появляется из темноты. Лунный свет пробирается через окошко около потолка. Несколько статуй. АНТАНАС осторожно входит в колёсную мастерскую, смотрит наружу, медленно закрывает дверь. Мгновение колебания. Медленно идёт к статуям, вытаскивает из одной старый чемодан, открывает, берёт кучу денег, завернутую в брезент. Лунный свет становится ярче. АНТАНАС кладёт деньги в карман, достаёт из чемодана помятую грязную кофточку, и приборы работы скульптора. Осматривает их внимательно и с удивлением, как будто бы они были чрезвычайно хрупкими. Его взгляд скользит со снаряжения к залитым лунным светом статуям.
АНТАНАС. Какой любопытный лунный свет. Нет больше лунной колыбельной в лесу. Моё уважение, городская луна. Я отвык от твоего острого любопытства, от твоего навязчивого профиля искусствоведа. Вопрос на твоих губах: что чувствует скульптор, посетивший мир своих работ семь лет спустя? Городская луна, поможешь ли мне вернуться в этот мир? (АНТАНАС медленно снимает покрывала со статуй. Объясняя всё луне, любопытными руками прикасается к статуям, выясняет их черты.) Мой «Спящий солдат» едва ли узнаваемый – возвращается в Ничто, из которого он пришёл. Наверное, он не раз задавался вопросом, зачем я, который знал, что глина не выдерживает больше семи лет, не вернулся вовремя, чтобы променять её на более прочный материал. Бедный «Солдат»... – – – «Атлет» всё ещё рвётся к своей цели, его мышцы всё ещё напряжены. – – – Ах, моя «Девушка с умирающим оленем» мне ближе всего. Ты хочешь сказать, что в ней слишком много насилия для пасторали? Это – печать времени, вневременной, далёкий наблюдатель; печать, которую я никогда не хотел удалить. «Отвергни болезни века, но прими его раны». Моё сердце продиктовало эти слова семь лет назад, и до сих пор шепчет то же самое. – – – Одно я признаю, мой олимпийский критик, я должен больше внимания уделить к использованию новых материалов. «Солдату» – как новую, лучшую версию – я буду использовать бронзу. Бронза: пышная, благородная бронза. Если бы только война началась на пару месяцев позже! Я уже был готов расширить своё ателье, построить сушилку для отливок. Пара месяцев – и я бы смог начать работать с бронзой. Как я её возжелал! – – – А «Девушка», моя «Девушка с умирающим оленем»! Я бы вырезал её из дерева. Древесина, как она подчёркивает композицию! Я привык к дереву даже больше, чем к бронзе и мрамору; деревья теперь мои братья. Я буду использовать дерево и бронзу, слышишь?! Меня ждёт весь мир форм! (Лунный свет начинает бледнеть.) Мои планы – что ты думаешь о моих планах? (Лунный свет теперь такой же бледный, как и до их разговора. АНТАНАС стоит молча в тишине на мгновение. Смотрит вверх на окошко. Печально.) Городское облако... Прощай, городская луна.
Тьма. На краю сцены появляется фрагмент комнаты АЛЬБИНЫ. Окно с белыми шторами. Кровать. Свеча на столе. АЛЬБИНА с шарфом, обмотанным вокруг головы и плеч, ждёт у окна. На другой стороне сцены, в сумерках фрагмент комнаты ГЕНЕ. ГЕНЕ стоит у окна. ОТЕЦ и МАТЬ сидят на скамейках. РАССКАЗЧИК стоит на краю сцены. – – – АЛЬБИНА в испуге. Она не может поверить, что слышит шаги. Она бежит к двери и открывает её. АНТАНАС стоит в дверях. На мгновение оба не двигаются. АНТАНАС входит внутрь, АЛЬБИНА обнимает его.
АЛЬБИНА. Антанас... Антанас...
АНТАНАС. Да, Альбина! – – – Да!
АЛЬБИНА. Дорогой, ты очень устал, садись.
АНТАНАС садится на кровать, АЛЬБИНА садится рядом с ним, хватает его за руки и смотрит на него. АНТАНАС нервно поднимается, подходит к окну, смотрит наружу, несколько раз осторожно стучит по стене.
АНТАНАС. Здесь безопасно?
АЛЬБИНА. Как в лесу. Соседка вдова с четырьмя младенцами. Она перестала слушать язык мира. (АНТАНАС снова садится.) А я сама мало говорила в своём вынужденном вдовстве.
АНТАНАС. Ты скоро заметишь, что мои слова тоже стали скупыми и неуклюжими.
АЛЬБИНА. Потом мы будем молча смотреть друг на друга на этой кровати десять лет. (Молчание.) Ты опоздал. Что-то случилось?
АНТАНАС. Нет, всё по плану.
АЛЬБИНА. Ты где-то останавливался?
АНТАНАС (момент колебания). Нет. Только на опушке леса переодеться.
АЛЬБИНА (гладит его руку и прикасается к его рукавам). Твоя куртка не слишком короткая? Смотри, заплатка на рубашке!
АНТАНАС. У них, у бедных людей, не было ничего лучше. Брюки Йонаса слишком короткие. Он найдёт свой костюм у часовщика, там он будет ночевать.
АЛЬБИНА. Закрой глаза, пока я не дам сигнал.
АЛЬБИНА выбегает из комнаты. АНТАНАС закрывает глаза и садится в кресло – он больше не может сопротивляться усталости. АЛЬБИНА входит с тёмным костюмом и белой рубашкой в руках.
АЛЬБИНА. Антанас...
АНТАНАС (снова садится прямо, прикасаясь к материалу). Ты потратила на него заработок всего года?
АЛЬБИНА. Запомни, у меня не было для кого наряжаться. Деньги копить было легко. (Она кладёт одежду и рубашку на стул и садится рядом с АНТАНАСОМ.) Я думала, ты больше не придёшь. Я бегала каждые десять минут на улицу. Однажды я даже остановила незнакомца. (Антанас на мгновение закрывает глаза.) О, Боже, ты голоден, а я сижу здесь и не перестаю говорить. Я всё время подогреваю твои любимые блины. Ты сможешь кушать через минуту.
Срочно обнимает его и убегает. АНТАНАС зевает, касается одеяла и простыни, удивляется их чистоте. Он поддаётся искушению, растягивается на кровати и через мгновение засыпает.
АЛЬБИНА (за сценой). Я сразу приготовлю ванну. Антанас, милый, ты такой бледный. Тебе всё ещё нравится клюква? А чай? Антанас, у меня от радости трясутся руки. Как много у меня есть для тебя новостей.
Она входит и останавливается с удивлением. Гладит его по волосам, поднимает голову, поправляет подушку, снимает куртку и разувает сапоги. Сцена темнеет. Она садится на стул рядом с ним и снова заворачивается в шарф. Другая сторона сцены светлеет. Комната родителей ГЕНЕ появляется из темноты.
ОТЕЦ. Она скажет мне, где она была прошлой ночью, хотя мне даже понадобится таскать её за волосы по улице.
МАТЬ. Промокшие туфли, растрёпанные волосы, пение петухов – какой стыд!
ГЕНЕ. Лесная роса была на моих ногах, в волосах, в моих глазах.
ОТЕЦ. Настоящей дикаркой стала, во всей округе не найдёшь такую.
МАТЬ. И глаза людей здесь, и их языки ужасные, она никогда не выйдет замуж.
ОТЕЦ. Если хоть собака в нашем дворе станет лаять, я ей никогда не прощу.
МАТЬ. Другое время теперь, отец, молодых против старых настраивают, наше слово ничего не стоит.
РАССКАЗЧИК (ГЕНЕ). Ты была в лесу. Ты попрощалась с ними, но домой не спешила. Прячась за дерево, ты ждала, когда они выйдут из бункера. Ты следила за ними глазами и не решались подойти.
ГЕНЕ. Оба они осторожно шли по траве, как косильщики луга. Он последовал за своим другом, вставляя ноги в его следы. С такой осторожностью, так нежно, так твердо – как всё, что он делал.
РАССКАЗЧИК. Трава, в которой остаются следы тех, кто скоро умрут, – кладбищенская трава.
ГЕНЕ. Нет, он жив!
ОТЕЦ. Что она говорит?
МАТЬ. Когда она была у меня под сердцем, я лучше её понимала.
ОТЕЦ. Что с ней, может, болит голова, что кастрюля пуста, что нет гвоздей, что стакан за сало не найти.
МАТЬ. Её пальцы всегда были пустыми – они не болели, когда между ними не скользила шерсть.
ОТЕЦ. А ещё нужно жить с чужим жёрновом на шее. Ночью – партизаны, днём – охранники.
МАТЬ. Где теперь кости тех, кто встал против власти?
Стоны женщин поднимаются и утихают со стороны города. ГЕНЕ становится страшно. ОТЕЦ, МАТЬ и РАССКАЗЧИК внимательно слушают.
ГЕНЕ (РАССКАЗЧИКУ). Вы слышали? Что произошло?!
РАССКАЗЧИК (очень тихо). Кого-то ведут в тюрьму.
ГЕНЕ. Антанас!
АНТАНАС внезапно садится в кровати.
АНТАНАС. Что там?!
АЛЬБИНА. Ничего, ничего. Женщины здесь не перестают стонать – к этому привыкнешь.
РАССКАЗЧИК. Девятилетний ребёнок. Его арестовали на рыночной площади.
ЗАНАВЕС

Пять столбов на рыночной площади – символ реальности городков послевоенной Литвы. У каждого была своя специфика, ео суть одинаковая. И над живыми, и над убитыми партизанами издевались большевики. Не разрешали их хоронить, старались нагнетать страх, узнать о близких и родных убитых, их схватить и отомстить. В пьесе конкретно не упоминается, в какой стране и когда происходит действие. Автор говорит, что он тщательно исследовал материал о подполье в Польши и во Франции. Материал о Литве ему был почти недоступным. Таких стран, как Литва, было несколько, и поэтому не стоит называть конкретно. В тексте часто упоминается фраза «семь лет». По ней мы точно можем узнать время. Если иметь в виду, что в Литву большевики вернулись в 1944-ом, то спустя семь лет, в 1951 году, война после войны становилась всё слабее. Реально резистенция меняла форму, стало невооружённым и никогда не исчезло. Если говорить о персонажах, то идею модернизма воопрощает рассказчик. Он, казалось бы, такой, как все (на сцену выходит из зрительного зала, из толпы), но знает, что состоится в будущем. Он воопрощает идеи автора. Поэтому надо внимательно следить за его словами. Он иногда становится условным персонажом. Вот поэтому 1-ое действие – экспозиция всего, что будет происходить дальше. Тут даже сказано о грустном исходе. Свадьба – и реальное, и мифологическое событие, как переход из реального существование в нереальное. Все знают, что в живых мало кто останется, и к этому тщательно готовятся. Автор даже говорит о судьбе художника (монолог Антинаса в конце первого действия) и выборе позиции во время роковых событий в жизни родины.

Костас Остраускас (1926–2012)

Родился в 1926 году в городке Вейверяй, недалеко от Каунаса, в семье органиста. Позже семья переехала жить в Каунас. Учился в гимназии «Аушра». Хотел стать певцом, стал актёром, а позже – драматургом, историком и критиком литературы, журналистом. В 1944 году стал актёром Каунасского молодёжного театра. Через несколько месяцев после этого уехал на Запад. Гимназию окончил в Любеке. В 1946–1949 годы учился в Университете Прибалтики в Гамбурге. В 1949-ом приехал в США и в 1952 году окончил студии литуанистики и славистики в университете Пенсильвании. Был одним из последних студентов профессора Винцаса Креве-Мицкявичюса (1882–1954). Работал директором музыкальной библиотеки университета Пенсильвании. Печатался в литовской прессе США.
Для сцены начал писать с 1951 года и сразу стал авангардистом. Это подтверждает первая пьеса «Трубка». Это – первая драма абсурда в литовской литературе, а основателем этого жанра является Эжен Йонеско с пьесой «Лысая певица» (1950). Произведение литовского драматурга вперые поставлена на сцене в 1961 году (через 10 лет). Её поставил и сыграл главную роль Антанас Шкема, а на следующий день после премьеры погиб в автокатастрофе. Пространство и время абстрактные. Действуют два персонажа – А и З. Говорит и трубка (голос женщины из за кулис). Автор омечает, что женщина на сцене – новая версия пьесы. А приходит из царства мёртвых, чтобы вспомнить свой последний день жизни. Его убийца З приходит не по своему желанию, его вытолкнул автор. Была драка из-за трубки, в которой спрятан драгоценный камень. З убил А, а драгоценного камня в трубке не оказалось. Абсурд жизни – случайная, бессмысленная смерть. Когда на следуюший день после премьеры погиб А. Шкема, игравший А, театральная игра раскрыла свой потрясающи трагичный смысл: трубка – судьба человека: или её держишь в своих рукак, как драгоценный камень, или теряешь.
Большенство пьес К. Остраускаса короткие, с минимальным количеством персонажей, углубляющиеся в одну тему. Критики их назвали мини, моно и микро драмами. Он написал и много крупных пьес. Как важная черта проявляется музыкальность. Обычно об этом свидетельствуют названия произведений. Драматург, как настоящий эстет, часто исправлял свои произведения.
К Остраускас умер в 2012 году в США.

Костас Остраускас. Лазарь

ПЕРСОНАЖИ:
ЛАЗАРЬ,
МАРФА, МАРИЯ – его сёстры.
Темно.
В комнате нет ни живой души.
Из далека доносится шум толпы. Толпа приближается, кричит:
– Чудо!..
– Воскрес из мёртвых!..
– Смерть проиграла!..
ГОЛОС МАРФЫ. Хватит!.. Хватит!..
ГОЛОС МАРИИ. Боже мой, Боже...
ГОЛОС ИЗ ТОЛПЫ. Скажи слово, Лазарь!
Толпа молчит.
ГОЛОС МАРИИ. Пощадите...
ДРУГОЙ ГОЛОС ИЗ ТОЛПЫ. Говори, Лазарь.
Толпа опять молчит.
ГОЛОС МАРФЫ. Оставьте нас в покое...
ГОЛОС МАРИИ. Умоляю...
Толпа успокаивается и уходит.
За дверью шорох.
ГОЛОС МАРИИ. Скорее!.. Открой дверь!..
ГОЛОС МАРФЫ. Я скоро... – не могу всё сразу...
ГОЛОС МАРИИ. Скорее!..
ГОЛОС МАРФЫ. Да, я спешу...
Открывается дверь.
В темноте МАРФА и МАРИЯ вносят ЛАЗАРЯ.
МАРИЯ. Давай, прислоним к стене (крепко вцепившись в Лазаря). Я буду держать, а ты зажги фонарь.
МАРФА идёт к фонарю.
МАРИЯ. Не могу удержать!..
МАРФА возвращается. Сёстры приносят ЛАЗАРЯ в середину комнаты и стараются посадить.
МАРФА подходит к фонарю и его зажигает.
На скамье, прислонён к столу, сидит Лазарь – с головы до ног замотан в саван и перевязан повязками. Славно мумия.
МАРИЯ падает на колени и обняв ноги ЛАЗАРЯ начинает плакать.
МАРФА стоит рядом.
МАРФА. Почему плачешь?
МАРИЯ. Слёзы радости.
МАРФА. Не слишком ли ранние?
МАРИЯ. О, Господи! Разве ты слепая?
МАРФА. Смотрю и вижу.
МАРИЯ. И ещё не хватает?
МАРФА. Слишком. Даже трудно поверить.
МАРИЯ. Не можешь не верить.
МАРФА. Верю. (После короткой паузы) И боюсь.
ЛАЗАРЬ начинает шевелиться.
МАРИЯ его обнимает и начинает ласкать.
МАРИЯ. Опять... И опять ты со мной...
МАРФА. (Улыбнувшись). Так легко не убежишь. (Смотря на Лазаря). Умер Лазарь...
МАРИЯ. ...и воскрес!
МАРФА. ... – но жил ли?
Лазарь беспокойно шевельнулся.
МАРИЯ. О, небеса!
МАРФА. Не знаю... теперь уже не знаю, действительно ли нужно было...
МАРИЯ. Молчи!.. Молчи!.. (вцепившись в ЛАЗАРЯ) О, если бы ты заговорил!..
МАРФА. Завязан рот?
МАРИЯ. Отвяжи!
МАРФА. Я?
МАРИЯ. Скорее! Сними саван смерти!
МАРФА. А почему я? Хоть раз обойдись без меня.
МАРИЯ. Разве тебе неинтересно, что он скажет?
МАРФА. Мне даже того, что случилось, достаточно.
МАРИЯ долго смотрит на ЛАЗАРЯ, а МАРФА – на МАРИЮ.
МАРИЯ (решительно). А мне – недостаточно.
МАРИЯ начинает снимать повязки с головы ЛАЗАРЯ. Пахнет почвой и гнилью.
МАРИЯ. Какой странный запах...
МАРФА. Смерти.
МАРИЯ. Нет, нет! – Лазарь живой! Нет смерти!
МАРФА. Тогда нет и воскрешения.
МАРИЯ. Не ворчи, Марфа. (Развязав лоб ЛАЗАРЯ). Ты только посмотри. (Берёт за руку МАРФУ и кладёт на лоб ЛАЗАРЯ). Пульсируют виски.
МАРФА. Но лоб холодный.
МАРИЯ. Здесь влажно и прохладно. Зажги огонь.
МАРФА. Тебе прохладно?
МАРИЯ. Как в могиле. Даже дрожу.
МАРФА. Ты заболела?
МАРИЯ. Зажги огонь.
МАРФА идёт к месту костра и зажигает огонь. МАРИЯ снимает повязки с глаз ЛАЗАРЯ. Они закатились, словно застывшие.
МАРИЯ. Скоро... Уже скоро сможешь говорить...
МАРФА ещё стоит у костра.
МАРИЯ. ...скоро скажешь слово... самое первое слово...
МАРФА. И последнее?
МАРИЯ. ...которое ещё никто не слышал... и услышать никогда не мог...
МАРФА. ...но действительно ли хотел?
МАРИЯ удалила повязки до шеи.
МАРИЯ. ...скоро...
ЛАЗАРЬ сидит с закрытым ртом, стиснув зубы, выпучив лаза. МАРФА издалека смотрит на ЛАЗАРЯ.
МАРФА. (тихо). Мёртвых можно воскресить. А как с живыми?
МАРИЯ. ...уже скоро...
МАРФА подходит ближе.
МАРФА (ЛАЗАРЮ, смотря в его сторону). Может тебе сварить рыбу?
МАРИЯ. Зачем ты к нему пристаёшь с рыбой?
МАРФА. Четыре дня ничего во рту не держал.
МАРИЯ. Ну, и что?
МАРФА. Так разве будем держать его в таком виде, пока опять ослабеет и душу отдаст?
МАРИЯ. Всё в руках Господа.
МАРФА. И у тебя руки есть. Но тебе лишь у ног Учителя сидеть и мазями мазать.
МАРИЯ. Ревнуешь?
МАРФА. Конечно же, а мне без устали до седьмого пота дома трудиться.
МАРИЯ. Тщеславие.
МАРФА. Конечно, – когда живот полный. Ты, девчонка, слишком высокомерной стала. Даром полученный хлеб задницу рвёт.
МАРИЯ. Марфа! Побойся Бога! Я хвалю Госрода, а ты ругаешь!
МАРФА. Ты себя, себя хвалишь, Мария.
МАРИЯ. Что? Я полна высокомерия?
МАРФА. А других ругаешь. Опьянела постоянно коптя себя ладаном.
МАРИЯ. Думаешь, я лицемерю?
МАРФА. Говорю то, что говорю.
МАРИЯ. Ведь Господь Бог меня видит!..
МАРИЯ угрожающе идёт к МАРФЕ. ЛАЗАРЬ поворачивает голову и смотрит на МАРИЮ ледяным взглядом. Она сдерживается, возвращается к ЛАЗАРЮ и опять снимает повязки намного энергичнее с его тела. ЛАЗАРЬ пытается сопротивляться, но не успевает: он уже голый до пояса.
МАРФА наблюдает за МАРИЕЙ.
МАРФА. Зачем дальше трудишься?
МАРИЯ бросает взгляд.
МАРФА. (с улыбкой). Разве потому, что он голый?
МАРИЯ болезненно вскрикивает и отскакивает от ЛАЗАРЯ.
МАРФА. Прости меня, Мария.
МАРИЯ. Никогда!
МАРИЯ нападает на МАРФУ. Вцепляются друг другу в волосы. ЛАЗАРЬ с беспокойствием смотрит на сестёр, пытается подняться, но спотыкается об скамью. Это заметив, сёстры перестают драться и смотрят на ЛАЗАРЯ. Он опять пытается подняться и опять спотыкается.
МАРИЯ бежит к ЛАЗАРЮ.
МАРИЯ. Уже?.. Уже заговоришь?.. Уже скажешь?..
ЛАЗАРЬ хочет раскрыть рот, но не может.
МАРИЯ хватает его за рот и пытается раскрыть.
МАРИЯ. ...помогу...я тебе помогу, милый братец...
МАРФА. (испугавшись). Что ты делаешь?
ЛАЗАРЬ сопротивляется, но МАРИЯ всё-таки раскрывает его рот. Слышен глубинный хрип.
МАРИЯ. ...уже!.. уже можешь!.. (обняв ЛАЗАРЯ за пояс)... скажи!.. говори!..
ЛАЗАРЬ. (закрыв глаза, с болью) ...аааааааа...
Невозможно точно записать звуки, которые произносит ЛАЗАРЬ. Это – как самые первые усилия первобытного человека начать говорить. Поэтому «текст» ЛАЗАРЯ, кроме последней реплики, является только фонетической суггестией.
МАРИЯ. ...да!.. говори!..
ЛАЗАРЬ. ...аааааааааггггггггг...
МАРИЯ. ...слушаю!... слушаю!..
ЛАЗАРЬ. ...ааааааааагггггггггммммммммм...
МАРИЯ. ...слушай, МАРФА!.. слушай!..
МАРФА отворачивается.
МАРИЯ. ...слушайте!..
ЛАЗАРЬ. ...аааааааааггггггггммммммммрррррк...
ЛАЗАРЬ глубоко вздыхает и снова стискивает зубы.
МАРИЯ. (смущённо). Почему он молчит? (МАРФЕ). Почему он молчит?
МАРФА. Может быть ему нечего сказать?
МАРИЯ. Нечего сказать? (ЛАЗАРЮ, положив руки на его голову, с улыбкой, любезно). С ума сошла наша сестричка, совсем сошла с ума. (Поцеловав в лоб) Только послушай ты её: воскресший из мёртвых...
МАРФА. Воскрешённый.
МАРИЯ. ... и ему нет что сказать!
МАРФА. А, может быть, нехочет?
МАРИЯ. Не хочешь? (Вдруг рассердившись) Что видел? Скажи, что вилел?.. Небеса?.. Ад?
МАРФА. А если ничего?
МАРИЯ (настаивая). Ад?.. (Ногтями вцепившись в грудь ЛАЗАРЯ). Скажи!.. произнеси хоть одно слово!..
ЛАЗАРЬ сидит с закинутой головой, стиснув зубы, и смотрит прямо в глаза МАРИИ.
МАРИЯ хватает его за горло.
МАРИЯ. ...только одно слово!..
МАРФА (подошедшая к МАРИИ) МАРИЯ!.. (Пытается оторвать её от ЛАЗАРЯ).
МАРИЯ отталкивает МАРФУ и вцепившись трясёт ЛАЗАРЯ.
МАРИЯ. ...говори!.. скажи!.. хоть одно слово!...
Вдруг ЛАЗАРЬ начинает подниматься.
МАРИЯ (всё ещё цепляясь за ЛАЗАРЯ). Уже!.. уже!.. слава Богу на небесах!..
ЛАЗАРЬ с невероятной силой отталкивает МАРИЮ. Она навзничь падает на пол.
МАРФА молча отступает.
ЛАЗАРЬ стоит как каменная статуя. Наконец он раскрывает рот.
МАРИЯ (поднимаясь, с истерикой). ...наконец!.. послушайте!..
МАРИЯ встаёт, стонет, падает в обморок и снова теряет сознание. МАРФА падает на колени.
ЛАЗАРЬ говорит низким, рычащим, но сильным, сокрушительным голосом.
ЛАЗАРЬ. Нет!
Как отрублено топором.
МАРФА (уткнувшись лбом в пол). Господи, помилуй нас... Господи, помилуй... помилуй...
Длительная тишина.
ЛАЗАРЬ забирает свои повязки и пошатываясь тяжёлыми шагами уходит.
МАРФА дрожит и провожает его взглядом. Потом встаёт, закрывает дверь и прислоняется к ней всем телом.
МАРФА. Аминь. Аминь. Аминь.
МАРИЯ приходит в себя и оглядывается.
МАРИЯ (растерянно). Где Лазарь?
МАРФА. Ушёл.
МАРИЯ. Ушёл? Куда?
МАРФА (после паузы). Не знаю.
Тишина.
МАРИЯ. Вернётся ли?
МАРФА подходит к МАРИИ и помогает ей встать.
МАРИЯ. Вернётся?
МАРФА. Не знаю. (Смотря на  дверь) Может быть, уже вернулся.
МАРИЯ. Вернулся?
МАРФА. В свою могилу.
МАРИЯ смотрит на МАРФУ.
МАРФА. Может быть. Я не знаю.
Тишина.
МАРИЯ. А что он сказал?
МАРФА смотрит в даль.
МАРИЯ. Что он сказал?
Пауза.
МАРФА. Ничего.
МАРФА старается отойти в сторону.
МАРИЯ (приближаясь к МАРФЕ). Ты врёшь!
МАРФА. Ничего. Совсем ничегою.
Тишина.
МАРИЯ. Ничего?
Обе смотрят одна на другую.
Вдруг МАРИЯ начинает истерически хохотать. МАРФА гасит фонарь.
Смех МАРИИ превращается в печальное рыдание...
ЗАНАВЕС
1971

«Лазарь» К. Остраускаса – драма постмодернизма. Современный художник должен по-новому осмыслить культуру прошлого. Такое отношение к традиции К. Остраускасу приемлимо. Драматург по-своему переписал тексты из Библии, мифологии, литовской и мировой литературы, даже фрагменты истории. Интерпретация может быть разная, но проблематика эгзизтенции остаётся. Сюжет драмы «Лазарь» – фрагмент Нового Тестамента. Персонажей мало: Лазарь, вокресший из мёртвых, и его сёстры – Мария и Марфа. Мария хочет узнать тайны потустороннего мира и даже силой заставить брата говорить. Марфа – символ активной жизни, иногда в её репликах проявляется цинизм. Лазарь наблюдает за гримасами земной жизни. Он старается что-то сказать, но после нескольких попыток получается сказать только единственное слово – «Нет», но это произносит мощным голосом. В тот момент он похож на каменную статую, но забрав свои повязки тяжёлыми жагами уходит. Скорее всего так он выражает разочарование людским миром, жизнью сестёр и отказ открыть человеку недостижимую тайну трансэнденции. Наверное, в такой ситуации лучше вернуться туда, откуда пришёл. Это может подтвердить реплика Марфы. Действие начинается и кончается в темноте. Появившийся свет фонаря – открывшаяся возможность познания и правды, но она не реализована. Всё остаётся, как было. Возникает множество вопросов, на которые трудно найти однозначные ответы.
А. Шкема, А. Ландсбергис и К. Остраускас – первые создатели литовской авангардной драмы. Будучи свободными от идеологии, они подняли её на мировой уровень. В их произведениях очень яркие проблемы эгзистенции.

Редактор – Юляюлия.