МК коротких рассказов Радость жизни. С. Ильичев

МК коротких рассказов  "Радость жизни". Сергей Ильичев. Россия.

    Сергей Ильичев. Россия.

 http://proza.ru/avtor/sergiyilichev

    ПИСЬМО ДЛЯ МАМЫ

    http://proza.ru/2010/05/27/595

    В то утро Дмитрий проснулся рано. Он долго лежал на кровати, всматриваясь в потолок.
    Тонкие трещинки, словно паутина разбегались от старого абажура в разные стороны,
    и теперь все более и более напоминали ему его же израненные и исколотые вены, готовые вот-вот  прохудиться и залить всю комнату кровью, отравленной наркотиком.
    А  отвалившаяся местами потолочная побелка вдобавок обнажила еще и грязные протечки с верхнего этажа, что более напоминали сегодня мертвую  кожа его давно уже  шелушившегося лица и выдавали  проступающие очаги неких, очевидно, когда-то приобретенных и порядком запущенных болезней.
    Наконец юноша поднялся и медленно побрел в ванную комнату, где, включив воду и сжавшись в комок, застыл  под струями холодного душа, напоминая мне мраморного сфинкса, застывшего под струями осеннего дождя.
Насчет сфинкса, я, конечно же, немного загнул, но уж больно красивым показалось мне такое сравнение. Юноша же, как и все его  нынешнее поколение был высок, но при этом через чур уж субтилен, с красивыми, но тонкими длинными и ломающимися руками, что лежали на его угловатых плечах. Мне даже показалось, что он плачет, но утверждать не берусь, так как его лицо было залито струящейся водой.
    Видели бы вы, как тщательно он одевался, как предварительно аккуратно выглаживал рубашку и брюки, в которых когда-то бодро вышагивал на выпускном вечере, радуя маму и довольных собой учителей...  Его считали чрезвычайно одаренным и способным к учению подростком.  Ему сулили прекрасные перспективы, и он действительно  без труда и знакомств  сдал экзамены и был принят в один из самых престижных Вузов столицы. Он проучился три годы, сдавая каждый экзамен на "отлично" и вдруг, неожиданно для всех,  вернулся в свой родной провинциальный городок.
    Вернулся, чтобы умереть. Но об этом я узнал из его предсмертной записки.
    ...Последний раз, если ты помнишь, мы пытались побеседовать с тобой, по душам,  три дня назад. Разговор не получился. Был только крик, а утром следующего дня ты, как ни в чем не бывало, ушла в храм,  и более я тебя уже не видел. Может быть это и хорошо.
    Говорят, что большое видится на расстоянии. А потому я и решил, что пора, что настало то время, когда нам нужно резко расстаться, чтобы увидеть это самое большой, если оно, конечно, есть, которое только и видится на расстоянии. И если душа вечная и бессмертная, то мы еще непременно с тобой встретимся...
    Мне почему-то думается, что  когда ты вернешься домой и увидишь это мое письмо то удивишься не тому, что я решился вдруг насовсем уйти из жизни, а потому что впервые за все эти годы  моя кровать вдруг  окажется  аккуратно застеленной, носки не будут  валяться по полу и столик, на котором стоит мой компьютер, будет  приведен в божеский вид.  Вот, пожалуй,  и  все, что я смог сделать для тебя,  как некое утешение на прощание.
    А теперь о грустном. Я понимаю, что самоубийство или суицид,  как его научно обозначают - есть дело Богопротивное. Мне же думается, что вся моя жизнь с некоторой поры уже стала Ему противной. Да и не только моя, однако же, не берусь никого судить более. Разобраться бы с самим собой. И если принять во внимание, что данный мой поступок идет в разрез в Божественными промыслом, то попытаюсь и объяснить его с позиции православного человека.
    Что тебя так удивило? То, что я назвал себя православным?
    Для начала скажу, что все эти годы (более семи лет) я самым внимательным образом вычитывал Библию. Ты об этом, естественно, ничего не ведала. Как не знала и того, что я  совсем недавно окрестился в Православной вере по той лишь причине, что очень обидно было за Бога, Которого ни во что не ставил народ иудейский. Ты также не заметила и скромного латунного крестика, что я ношу на своей груди.
    Но в Православии, очень скоро,  я столкнулся с таким же Его (Бога) непониманием.
    Эти "божьи одуванчики" плотною толпой стоящие при храмовых дверях дабы никого "не пущать" без юбок и платков - на самом деле набрасываются на каждого вновь вошедшего в храм по той лишь причине, что видят в них лишь людей, посягающих на их право полного и безраздельного господствования, сиречь, обладания  некоей храмовой святостью и Божественной благодатью. И поверь мне,  они готовы растерзать всякого, кто пусть даже нечаянно, наивно и доверчиво только лишь  попытается прикоснуться к  сему Божественному дару.
    Ты только внимательно посмотри на их лица... Где священный трепет, кротость и любовь, коими врачуются недуги и людская греховность? Столько времени (лет) быть в  "святая святых", "близ и при дверях" и все оставаться с  такими вот сумеречными, словно бы околдованными и омороченными ликами?
    И поверь мне, если в первые дни после крещения я готов был броситься на грудь и расцеловать от радости каждого встретившегося мне христианина... то сейчас я понял, что являть себя истинно верующим опасно и даже смертельно опасно в первую очередь именно со стороны... православных, способных затоптать любое неординарное проявление любви в Творцу.
    Я часто задавался простым вопросом: откуда в нашем народе такая доверительная любовь к сказкам и притчам? Не потому ли, что и Христос общался с народом на сокровенном языке притч. Ибо всякое богословское и даже философское размышление о Слове Божьем, рациональность их выводов и логизм  более напоминают мне искусственное конструирование и соревновательность в изящной словесности, не способной, как мне думается, выразить глубинного прозрения и осмысления Творца, не способных разбудить простой народ от сна и научить его просто Любить,  как это происходит  через принятие пробудившимися  человеческими сердцами образных сказаний, воплощенных в поэзии и, конечно же, в сказках.
    Помнишь, как мы ездили в Москву в самом начале 90-х годов. Кто бы мог подумать тогда, что в России, в центре Москвы на народные пожертвования, на волне подъема веры и патриотического осознания своего места в современной истории родного Отечества начнут строить Храм Христа Спасителя, как форпост Православной веры, что вокруг него соберутся лучшие умы, те, кто являл собой образцы совести, чести и нравственности в стране,  которая сдавала свои позиции, подменяя "духовность"  сладострастным "душком". И поверь на слово, думается мне, что если бы мы не построили тогда этого  «храма», если бы нас не объединил соборный дух великой стройки, если бы мы не поверили тогда в свои силы, то страну, ее историю, культуры и народ  уже давно бы похоронили под плевелами дикого и варварского неоязычества.
    Вместе с тем, сегодняшние же храма все более напоминают мне позолоченные клетки, в которых  священство пытается запереть живого Бога – Христа -  дабы иметь возможность показывать Его простакам... за деньги.
    Мне думается, что Бог давно покинул наши храмы.  А вместо Его Божественной Сущности и Любви остались лишь набор догм и запыленный временем ритуал... а посему, если священники берут и даже требуют денег, то о них можно сказать лишь как о  "мертвых, что погребают своих мертвецов", как бы мне не больно было это произносить, а тебе  - слышать.
    Я никого не осуждаю. Это лишь  сумбур слов и помыслов, произнесенных вслух  пред нашим с тобой расставанием.
    Ты часто упрекала меня, спрашивая, что я возомнил  о себе? Отвечу. Я, вероятно,   сродни тому зерну, что было брошено при дороге….
    Не воспитанный в любви и страхе Божьем,  как мог я вообще кого-либо любить и чего-либо бояться….
    Не орошаемый слезами твоей любви,  как мог прорости во мне божественный росток,  предназначение которого в любви  к Творцу и ближнему своему.
    Не слыша твоих  ночных молитв, как мог я научиться молиться.
    Ты как-то сказала, что душа каждого ребенка сродни школьной промокашке, он впитывает в себя все, что видит и слышит в этом мире.
    Промокашка моей души, к сожалению, не сохранила слов твоих молитв, на ней  лишь панический крик растерянного человека, твоего крика, мама.
    Примерно так или нечто подобное,  может сказать, пожалуй, все наше поколение.  В нас не выпестовали заложенных Творцом  ростков христианской  любви, а оттого мы  более похожи на сомнамбул, этакие самовлюбленные, самодовольные, но  мертвые, не способные чувствовать, что где-то рядом есть тот, кому нужно наше тепло и наша любовь. Мы кроме себя никого не любим, мы этого слова даже не понимаем, мы способны  только спариваться, причем,  скотским же образом.  Это грубо, мама,  зато - это правда.
    Наверное,  лишь сейчас я понял, что любить – это не значит вожделенно смотреть друг на друга.
    Любить – это значит смотреть в одну сторону.
    Думаю, что в сторону Творца!
    Наверное мы бы могли еще помочь друг друга, для начала просто взявшись за руки и попытаться услышать, как в унисон бьются наши  родственные сердца… Поверь, я не хочу жить так, как жила ты. Страх, который сидит в тебе по сей день, страх перед завтрашним днем, перед тем,  что скажет и что подумают о тебе твои коллеги по работе, твое начальство, соседки по квартире, наконец…
    Почему мы боимся того, что они о нас подумают и что они о нас скажут? Бояться надо только Бога.   Ему служить,  достойно неся свой крест.  Но  Его место в наших сердцах давно занял другой божок – деньги.  Вот что занимает наши помыслы с утра и до вечера. Где их  взять и на что их потратить… Разве же  это не так? Вот, пожалуй,  и все, что я хотел тебе сказать на прощание.
    Попробуй жить, а я  выбираю более легкий способ. Да, это проявление моей слабости и даже трусости. Согласен! Если бы только  был жив отец… Возможно, что я не позволил бы себе так подло поступить по отношению к Богу,  к нему, и к тебе.
    Дмитрий закончил писать письмо.
    Все таблетки, которые были заранее приготовлены для этого случая, уже лежали на столике, что стоял рядом с его кроватью. Пригоршней запихнув их в рот, он лег на кровать  и стал ждать смерти, закрыв глаза, чтобы трещинки потолка, как воспоминания наделанных в жизни глупостей не отвлекали от главного.
    Вскоре он увидел Ангела, чьи горячие слезы орошали его лицо.
    Этим Ангелом оказалась его Мама.
    Он не умер по той лишь причине, что наша фармацевтика научилась ловко подделывать лекарства… от которых, если и нельзя вылечиться, то  нельзя, как оказалась, и умереть.
    Слава Богу, могу лишь сказать я.
    Пусть этот, и подобные ему,  юноши живут на нашей грешной земле. И пока они будут жить, есть надежда, что  всякий град, и страна, где еще есть такие в чем-то наивные, кроткие и любящие праведники,  - будет стоять во славу Господа!
    Всегда, ныне и присно и во веки веков! Аминь!

    *   *   *
 
    Нательный крестик

    http://proza.ru/2011/05/09/938

    Это случилось в день празднования 65-летия Победы советского народа в Великой Отечественной войне 1941-45 годов.
    Ветеран  войны, простой Солдат, защищавший Сталинград и с единственной медалью «За отвагу»,  полученной им за бои в Берлине,  спешил в то утро к скверику Большого театра для встречи с ветеранами.
    Сам Солдат жил в коммунальной квартире с соседями, которые только спали и видели его смерть, так как надеялись на то, что получат после смерти старика и его комнату… Но везде твердили о  равноправии, добиваясь некой справедливости, всюду спрашивая: почему  один старик живет в комнате 28 метров, а они, стоящие на очереди на улучшение жилищных условий, втроем ютятся на 13…  При этом, нигде не афишируя, что этот старик коренной москвич,  ее защитник и ветеран войны.   
    Солдат действительно жил один. Его родители, ученые-химики, были эвакуированы из Москвы в начале войны и домой уже не вернулись.  Поезд, на котором они ехали, был атакован немецкими бомбардировщиками.
    В возрасте 17 лет, будучи на фронте, он влюбился. Она была санитарка в том самом госпитале,  куда он попал после своего первого ранения. Она же стала его первой женщиной.   Окрыленный этой  своей первой любовью, он вновь рвался на фронт. Он уже знал, что и кого именно он будет защищать на этой войне.
    Но так случилось, что немецкая танковая колона, прорвав наши боевые порядки, вышла на тот самый госпиталь, который лишь готовился к эвакуации и они расстреляли здание вместе с раненными прямой наводкой…
    Он узнал об этом уже в самом конце войны.  А потому эта девочка-санитарка, любовь к которой он пронес через всю войну, стала не только его первой, но и последней женщиной.  Он оказался однолюб.
    Прошли годы. И уже никого из однополчан не осталось в живых.
    Несколько раз  Солдата приглашали на встречу со школьниками по линии районного Военкомата, но вскоре перестали, так как узнали, что ветеран, после заданного ему любого вопроса, касающегося боевых действий… вдруг, очевидно, вспомнив нечто, начинал плакать.  На этом, как правило, беседа и прекращалась.  Педагоги жаловались на срыв важного и ответственного мероприятия…   И в военкомате о Солдате забыли.
    И вот сегодня он  снова, какой год подряд,  спешил в сквер Большого театра.  Ведь там,  помимо  моря цветов и поздравлений,  щедро разливаемой  водкой,  он дорожил самой возможностью вместе с иными, пусть и незнакомыми ему ветеранами, поднять  стопку, как память о  фронтовых ста граммах, как возможность  помянуть тех,  кто уже никогда не встает с ними в один  ряд,  не увидит восхода солнца, не коснется ступней  мягкой зелени первых росток травы.  Тех, о ком уже подзабыли даже родные и близкие… - Да, был дед, воевал, погиб… - скажут они в день праздника, вспоминая уже порядком подзабытые  рассказы родных,  и через какое-то время снова отстраненно мысленно погрузятся  кто в свой неустроенный  быт, кто в проблемы на работе, а кто в компьютер…
    Вот и в то праздничное утро, Солдат  спешил к Театральной площади…
    И вдруг что-то больно кольнуло в груди,  пронзило насквозь, да так, что мгновенно выступил обильный  пот. Что-то проснулось, что-то ранее не иначе, как затаившееся. И в самый неподходящий момент себя, так скверно  обозначив,  стало подбираться к самому сердцу Солдата.
    Солдат схватился за грудь, в надежде ощутить крестик… И вдруг понял, что его нет, нет крестика. Не иначе, как, выйдя из душевой, забыл надеть его себе на шею, -  и  тут Солдат даже приостановил свой размеренный  ход, напряженно думая, что же ему теперь делать – вернуться за крестиком – значит опоздать на встречу, пропустить, ставший традиционным, ритуал… Но и идти далее без крестика Солдат  также не решался…
    И тут  он развернулся  и быстрым шагом пошел в направление дома. Кто-то в этот праздничный день переезжал, и лифт был занят…  Он поднялся на пятый этаж. И открыл дверь.
    Соседи, не иначе, как  праздновали. Из-за их двери неслось  лишь безсвязанные восклицания: даешь, еще накатим, повторим…
    Он быстро прошел в ванную, но  искомого крестика там не было. Вошел в свою комнату… и огляделся, внимательно, цепко, как и подобает солдату.  И вдруг почувствовал второй удар, уже более мощный, заставивший его ухватиться за спинку стула, чтобы не упасть.
    - Где же он, - думал Солдат, уже не столько о боли, сколько о крестике.
    Но когда почувствовал, что ноги становятся ватными, добрел-таки до кровати и лег,  лишь освободившись от пиджака с медалью «За отвагу» на лацкане.  А потом и вовсе, на время, потерял сознание.  И увидел их, всех своих друзей-однополчан, любимую девочку-санитарку и родителей. Словно бы душа выпорхнула, успела вознестись и снова вернулась, сообщая Солдату,  что путь чист, что дорога  вперед свободна…  Что его уже ждут…
    И тогда он еще раз вспомнил тот случай на войне, который  в корне изменил всю его жизнь.  Это случилось под Сталинградом.  В окопах на правом берегу Волги…  Начался артобстрел и в их блиндаж ввалился какой-то представитель Ставки Верховного Командования в сопровождении командира полка и иных сопровождающих его офицеров. И первым делом генерал потребовал  освободить  укрытие… якобы  для совещания.
    А там, в углу, на самодельной полочке стоял, кем-то оставленный, небольшой иконный образ Пресвятой Богородицы.
    И генерал вдруг  увидел его.
    - Это что здесь за богадельню развели… -  зло рявкнул он, оглядывая бойцов. -  А ну все вон  отсюда и доску эту забрать, чтобы и духа ее здесь не было…
    Бойцы, как горох, высыпали из блиндажа, чтобы не дай Бог не попасть под руку ретивого генерала.  И нечаянно остался лишь Солдат.  Кроме него забирать иконку  было уже некому.
    - Что стоишь? Твоя доска? – снова рявкнул генерал.
    - Моя!  - неожиданно для себя, ответил  Солдат.
    - Вот сейчас артобстрел кончится, я с тобой поговорю… А пока пошел  отсюда…  Пусть теперь  тебя твоя  размалеванная  доска  спасает…
    И Солдат, взяв иконку в руки,  вышел из укрытия.
    Что же тут началось. Настоящее светопреставление… Бомбы рвались  так часто и с такой силой, что даже в блиндаже уже все  подумали о  своей неминуемой  гибели.  Генерал со страху, будем уж говорить то, что было, забрался  под стол.
    А когда наступила тишина, он приказал всем, кроме своего адъютанта, выйти.
    - Принеси мой чемодан, только быстро… - приказал он ему, почему-то  не вылезая из-под стола.
    Капитан выскочил наверх и остановился,  пораженный увиденным. На всем протяжении, куда мог достать человеческий взгляд, были одни ямы от разрывов снарядов и трупы наших бойцов. Части машины, на которой они ехали,   разметало аж на десяток метров вокруг. Что уж говорить о каком-то чемодане…  так как все, что могло гореть – горело…
    Капитан вернулся в блиндаж.
    А когда вернулся,  то понял, что представитель Ставки… от страха, оказывается,  обосрался.
    В такой виде ему и пришлось появиться перед офицерами полка.
    И тут он увидел Солдата, все еще стоявшего в окопе и прижимавшего к своей груди иконку. Солдата, враз поседевшего, но живого. И, как я понимаю, пообещавшего  нечто Богу, а взамен попросившего сохранить всего лишь одну жизнь… для этого генерал и представителя Ставки, который, по разумению Солдата, от своего чрезмерного усердия или страха, не ведал тогда, что творил.
    Когда Солдат очнулся, то первым делом коснулся груди… и вдруг почувствовал, что нательный крестик на нем, что он никуда не девался, а лишь в сутолке начавшегося дня,  оказался на спине, а не на груди.
    Впервые в своей жизни, вспомнив этот эпизод и найдя крестик, Солдат, не заплакал, а улыбнулся, благодаря Бога за все…
    И с этой удивительной улыбкой отошел к тем, кто его все эти годы любил и ждал.


    ================ =====================