Сто воротничков. Роберт Фрост

Ланкастер произвел его, такой
неважный городишко и такого
большого мужа. Он бывал там редко,
не каждый год. Хотя владел усадьбой
и отправлял жену с детьми на лето
повольничать – повольничать слегка.
Сам иногда к ним присоединялся
на пару дней. Со старыми друзьями
встречался там же – где еще встречаться.
Они сходились в главном заведеньи
под вечер. Каждый больше озабочен
текущею работой, перепиской,
чем разговором. Будто всполошились.
Он это не приветствовал, пусть сам
был образованным, но демократом,
из принципа, не в глубине души.
Недавно направлялся он в Ланкастер,
и поезд задержался, не успел
на пересадку. Приходилось ждать
еще часа четыре. Полночь встретить
на Вудсвиль станции он не хотел,
да и вообще устал. Пошел искать
гостиницу. «Нет номеров, – ответил
ночной портье, – хотя...» Известно: Вудсвиль
местечко шумное – визг, грохот, лязг
машин, блуждающих огней сверканье, –
и лишь одна гостиница. «Хотя –
так что?» «Хотя вы можете вселиться
к кому-то в номер». «И к кому?» «К мужчине».
«Я понимаю. Кто он?» «Человек
как человек. Я знаю, он в порядке.
Естественно, раздельные кровати».
Портье, приободряя, подмигнул.
«И знаете того, кто спит там в кресле?
Не захотел такого варианта?»
«Боится ограбленья и убийства.
Итак?» «Мне предпочтительней постель».
Портье провел его по этажам,
по узкому проходу вдоль дверей,
до самой дальней, постучал, вошел.
«Лэйф, вот клиент в твою комору». «Пусть
располагается, я не боюсь
и не настолько пьян, чтоб обессилеть».
Портье установил кровать на ножки.
«Постель. Спокойной ночи». И ушел.
«Лэйф, я так понял?» «Точно. Лафайет.
Впервые слышите. А вы?» «Магун.
Доктор Магун». «Вы доктор?» «Я учитель».
«Профессор Квадратурь-круги-до-дури?
Постой-ка, я хотел спросить – не помню,
что именно – у первого всезнайки,
с кем выйдет встреча, – я спрошу потом,
напомни только, чтоб я не забыл».
Магун взглянул на Лэйфа, отвернулся.
Он человек? Дикарь. По пояс голый,
сидит лоснясь под лампой, жмет руками
застежки накрахмаленной рубашки.
«Перехожу в очередной размер.
На днях мне стало плохо. Плохо не
то слово. Прошлой ночью так душило,
как дереву разросшемуся шею
сжимает обруч, на котором бирка.
Хотелось думать, это от жары.
Так сложно самому себе признаться,
что стал размером больше. Восемнадцать.
А у тебя какой?» Магун схватился
за горло очень судорожно. «Э,
четырнадцать, э, э, четырнадцать».
«Четырнадцать! Вот это да! И я
носил размер четырнадцать, прекрасно
я помню, дома и сейчас осталось
не меньше ста таких воротничков.
Зачем им пропадать. Возьмешь себе их.
Они твои, пришлю, когда вернусь.
Чего ты замер на одной ноге,
на том же месте, где стояли с Кайком?
Ты будто бы жалеешь, что вошел.
Присядь, ложись, а то не по себе мне».
Магун послушно двинулся к кровати
и полулежа придавил подушку.
«В лаптях на Кайка белой простыне!
Здесь так нельзя, давай тебя разую».
«Не трогайте! Не трогать, я сказал.
Не вам меня укладывать, мой сударь».
«Как скажете. Тогда снимите сами.
Мой сударь? Ну ты вылитый профессор.
И, кстати, неизвестно, кто кого
бояться должен. Думается мне,
я потеряю больше, вдруг случись что.
Кого тут привлекает резать горло,
размер четырнадцать. Давай начистоту,
откроем карты, так вернее будет.
Мои все девяносто серебришек
и, ну, чего, боишься?» «Не боюсь.
Мои пять долларов. Всё, что с собой».
«А я сейчас проверю... Да куда ты
рванулся. Отдыхай. Вот мой совет:
подсовывай все деньги под себя
и спи на них, я сам ночую так,
когда среди людей, каких не знаю».
«Вот я свои на покрывало сверху
кладу, смотрите – я вам доверяю».
«Отлично, человече. Сам я – сборщик.
Те девяносто – не мои, не думай.
Я их собрал по доллару за раз
по всей стране для Викли Ньюз, что в Боу
печатается. Знаешь Викли Ньюз?»
«Да, знаю, и давно». «Тогда ты знаешь
меня. Нам есть о чем поговорить.
Газета в главном держится на мне.
Моя работа – выведать побольше,
чего хотят читатели. Кто платит,
желаемое должен получить.
Фэрбэнкс мне говорит – а он редактор –
поразузнай, какие настроенья
в народе. Хорошо, ясна задача.
Единственная сложность – расхожденья
в политике. Я демократ Вермонта, –
тебе понятно это: быть двужильным
приходится, там все республиканцы.
Фэрбэнкс мне говорит: "Ты поддержи
нас перед выборами". "Нет, не буду.
Вы были долго при делах, извольте
теперь крутнуться и дать место нам.
Платите не десятку за неделю,
чтоб я голосовал за Билла Тафта.
И то я в этом сильно сомневаюсь"».
«Вы лично, стало быть, формировали
газетную политику». «Тут дело
в том, что со всеми я накоротке.
Я знаю этих фермеров не хуже,
чем им знакомы собственные фермы».
«Везде бываете? Должно быть славно».
«Работа такова, нельзя сказать,
что не занятная. Я восхищаюсь
пейзажами на фермах. Вдруг въезжаешь
то из лесу, то с горки, или из-
за поворота, – это так волнует:
работники, что выйдут по весне,
кто возле дома, кто в саду гребется,
потом уже подальше выйдут в поле.
И всё закрыто, только не конюшня.
Семья на луг отправилась косить.
Присмотришься – и сена стог увидишь.
А осенью все снова по домишкам.
Поля, как стриженный газон, на грядках
одна земля, от яблонек остались
столбы с кнутами. Никого вокруг.
Труба, однако, радует дымком.
Я просто еду. Придержу поводья,
когда проходит кто-то. В основном,
кобыла выбирает путь сама.
По-всякому я балую Джемиму.
Она всё заворачивает к дому,
любому, точно в ней есть искривленье,
не видит, что являюсь я некстати.
Решила – я общительный. Возможно.
Я редко вылезаю из седла,
для подкрепленья разве что. Обычно
народец не зовет меня на кухню,
а развлекает прямо на ступеньках,
семейка вся, от мала до велика».
«Предположу, что не настолько им
приятно видеть вас, насколько вам – их».
«А, из-за доллара. Я не прошу
того, чего не могут дать. Не буду
надоедать. Хотят, пусть платят. Я
не прихожу нарочно, я проездом.
Ты извини, что я не наливаю.
Стакана нет. Потянешь из горла?»
«Спасибо, откажусь». «Я предложил.
Теперь вернемся, что насчет тебя.
Меня не будет несколько часов.
Тебе для отдыха, наверно, лучше.
Ложись, расслабься, спи. Но перед этим –
что я хотел? Воротнички. Оставь
свой адрес, чтобы знать, куда отправить.
Тебя же не будить, когда вернусь?»
«Нет, друг, я не могу, вдруг самому
еще сгодятся». «Я тогда усохну,
чтоб вместе с ними выходить из моды».
«Но, правда, у меня воротничков
вполне достаточно». «Не знаю, с кем бы
хотел так поделиться, как с тобой.
Там долежатся, что и пожелтеют.
Но с доктором, конечно, не поспоришь.
Я выключаю свет. Не жди меня –
ночь только началась. А сам поспи.
Я постучу вот так и причирикну
за дверью, – будешь знать, что это я.
Я никого так сильно не боюсь,
как тех, кто перепуган, – чтобы ты
не прострелил бы сдуру мне башку.
Куда я потащил с собой бутылку.
Давай. Поспи». И он захлопнул дверь.
Магун скользнул чуть ниже по подушке.
 
 
14 ноября 2020