55. Тетради - отклики

    "После молчания, перехода через трансцендентное, главное — нисходящее движение.

Сначала преобладает восходящее движение, и вставные схождения — это схождения силы тяжести; потом наступает момент, когда схождение становится любовью".

      С. Вейль. Тетради.


     Опадаю, падаю, лечу вниз, спотыкаюсь, приземляюсь, ощущаю тяжесть - всё это нисходящие отношения в их зависимости от силы тяготения - реальность сопротивления. Всё это удерживает меня на горизонтали, на поверхности, если только не расплющивает совсем и не вдавливает в полный низ. Казалось бы, силы зла, о них речь. Но без таких "сил зла" - невыносимая лёгкость бытия, не цепляющаяся вообще ни за что. И тогда человек понимает - дьявольской бывает не только тяжесть, но и лёгкость. Зло не происходит и не приходит автоматически от того, что ты движешься вниз, как и добро не приходит от автоматического корпения и вползания тебя на гору. Всё гораздо сложней и при том гораздо проще устроено.

    Космонавт, который приземлился на какой-нибудь маленький астероид, вдруг с ужасом понимает, что стоять ему на нём далеко не просто - чуть двинешься и в космос уносит. И тогда, он, порой удивляясь самому себе, вспоминает о неминуемой и тяжёлой земле с благодарностью. Наша планета не настолько массивна, чтобы расплющить нас, но и не настолько легка, чтобы уступить нас Космосу. Она, как раз "то, что надо".
    И сил сопротивления, пусть их будет гора, главное чтобы и у меня было сил гора, и тогда их будет в меру.
    Симона, крайне много пишет об этой силе тяготения, благодаря которой, кстати, уже в самом раннем возрасте мы учимся сначала ползать, а потом ходить. Учимся бегать и прыгать. И падать... учимся... Она вообще-то, наша первая координата и тотальная мера, а невесомость, она приходит потом - младенец, даже когда он ещё лежит в колыбели - лежит, придавленный к ней силой тяжести, а не парит в воздухе. И младенец, который плавает в воде опирается на эту среду. Всякая тяжесть ещё и опора, если сила тяжести не беспредельно жутка (как в чёрной дыре).
     Подъём начинается постепенно. Встал на ножки - как в Космос полетел. Всё детство, вся юность - вверх, вверх. А потом всё стабилизируется - на какой-то средней точке "ни туда-ни сюда", в которой ни силы нашего роста уже не могут одолеть земной тяготы нашей жизни, ни последняя ещё не в состоянии сломить их - мы называем это молодостью, наполненной доверху воображением, но уже растекающейся вширь, а не стремящейся вверх. Есть, правда, редкие люди, у которых движение вверх нисколько не приостанавливается, а даже нарастает.
Что же потом? Медленное и постепенное опадение - зрелость - её принимают за полноту из-за набранности её горизонталей (жизненный опыт), но падение продолжает набирать обороты и вот уже старец зримо пригнут к земле.

     Где находится в таких движениях "нисхождения и восхождения" точка равновесия? Если прослеживать только одну пару противоположностей "верх и низ", то она в молодости. Там же, в молодости она переключается и на горизонтальное соотношение: зрелость - это равновесие горизонтали и вертикали, а равновесие одной чистой вертикали - это молодость. Так где же находится точка равновесия, если она находится в молодости? Она находится там, куда вынес её биологический рост, он заканчивается и практически сразу же заканчивается и подъём вверх. Мы поднимаемся, потому что все растения и деревья поднимаются вверх, потому что всё происходит автоматически и так вложено в нашу природу. И вместо того, чтобы затем подхватить эти чисто природные силы, уже сложившимися человеческими и понести их дальше, мы обнаруживаем слабосилие своих человеческих сил, их неспособность ни к какому подъёму. Точка равновесия достигается нами как слишком "низкая" (биологическая), потому и наше падение - лишь биология нашего старение вместе с возрастом. А по-человечески мы все "недоподняты", мы все размещаемся у подножия гор, на которые никогда не восходили.
    Но лишь с высшей точки человеческого развития, а не исключительно и только биологического под видом человека, возможно совершить перелом в самом характере нашего спуска.
    Тот, кто не одолел вершины, не смог взобраться на гору - возвращается подавленный случившейся невозможностью, а тот, кто возвращается с покорённой вершины - возвращается как победитель. Победитель возвращается назад, потому что его манит нисходящая сила любви, а не нисходящая сила тяготения.

    Симона грезит об этом нисхождении по любви, его, несомненно, совершил и Христос, сам бог. Мы - следом. Достигнув наивысшего - молчания, пустоты, красоты - вниз по зову любви или Заратустра возвращается к людям. Опалённый пережитой безмерностью одиночества.


     "Нет ли и в греческих статуях двойного нисходящего движения?
Не является ли двойное нисходящее движение ключом ко всякому искусству?"

     С. Вейль. Тетради.


     Двойное, противонаправленное движение - то, что представляет из себя нечто большее, чем только совершенство формы, ибо включает в себя ещё и ту точку равновесия, которую находила Симона в её несомненной очевидности именно в греческой статуе. Точка равновесия - это трансцендентальная точка, взятая вместе со всей своей полнотой исполнения, поскольку без полноты исполнения трансцендентальная точка - практически безумие.
    Двойное нисходящее движение это нисходящее движение тяжести - раз и нисходящее движение любви - два. Так вот, на втором шаге, опосредованным своей противоположностью, одно и то же нисхождение вдруг становится не одним и тем же - совершается чудо.
    Но следовало бы написать и о двойном восходящем. Первое восходящее - усилие, отрыв, напряжение; второе восходящее - лёгкость, полёт и красота.
Тела греческих статуй показывают нам второе нисходящее и второе восходящее - они легки и свободны, но при этом любовно (эросно) близки к земле, к материальному и телесному.

    Хорошо бы было, если бы всё это было критерием любого искусства, но увы, всё вышеописанное - больше, чем искусство, всегда больше и для искусства, как такового, каким мы его привыкли видеть практически недостижимый идеал. Греки создали своё чудо, а не искусство потому, что греки создали чудо бытия и в реальной жизни, их статуи были манифестацией этого бытия, как в какой-то степени были манифестацией и их театр и философия. Наукам повезло в этом смысле меньше, но что-то похожее мелькало и в греческой геометрии и всё же и в других науках, а в поэзии - только Гомер и только Сапфо. Были и другие зачатки - война, путешествие, спорт (состязание). На всём отблеск славы и красоты, свободы.