Мясоед

О, изумленный вопрос глубоководных рыб
с чешуёй из жемчужной слюды и глазами из изумрудов,
чтоб раствориться во тьме и остаться в бездне безвестности
на краю ойкумены, где космическая вода
превращается в мертвые льды поэтической головы.
Куски фразы отваливаются от смысла, так что стоит еще раз взглянуть,
как формы в онтогенезе лепили себя из себя,
и вспомнить хотя бы момент, когда ты был головастиком,
движущимся на лыжах по безбрежным пескам Каракумов
посреди небесных конструкций ржавеющего отчаянья.
Тогда спокойно поймешь, что исконные выжили,
сделавшись грязными мясоедами, пробивая зубилами из зубов
пещеры во льду, без пластмассы и микроволн,
без кафеля и кафедральных соборов, без бозонов и тягловой силы,
без салфеток для протирания рук и ватных палочек для ушей.
Каждый день пчёл, тонущих в медитации меда,
сводит алмазы лучей в линзу оргазма, ты делаешь выбор,
и выбор станет судьбой.
Кто ты? Один из многих? Или многие в тебе одном?
Праздник удачной охоты преступнее праздника урожая.
Мы помним Гойю, поднятого на рог носорогом,
и крик его, которым пронзило и нас,
мы помним сломанные хребты, торчащие из спин Алая и Гофера.
Мы чтим погибших за свежее мясо и знаем стыд труса,
видевшего как герой смотрит в небо каменными глазами.
Мы были нами, никто из нас не был собой.
Это был непозволительный риск, страх выползал из щелей как дым.
Наши матери выли, как на наших похоронах,
но стрела устремлялась в цель. Так что не ной, Плутарх!
Тебя избивали, только так можно сделать жидким металл,
только так ты становишься сплавом индия и палладия,
так ты вливаешься в нас и сливаешься с нами,
потому что тебя больше нет. Да и зачем тебе быть одному?
Лисица с лицом дикобраза нюхает след на снегу из многоточия крови.
Баннер разбит колыхающимся ураганом,
кусок фанеры пишет диктанты ветра безграмотно и нелепо.
На каждую силу есть сила.
Ты станешь собой потом, глядя на колесо прялки,
перед тем как заснуть при свече,
чтобы видеть статуи из сердолика цвета пляжной красавицы
или жженого сахара, или леденца.
Но главное ты не забыл: охота нуждается в верности,
уход хотя бы тебя одного в себя самого — это предательство группы.
Один прокол в пузыре разрывает его на куски.
И тогда патруль как всегда отрубит руки Патроклу.
Потому что негоже быть в неглиже тонкорунного детства,
когда мальчики сплавлены в сплав иридия и можжевельника мужества.
Потому что предатель — тот,
кто назвал себя «я» среди тех, кто назвал себя «мы».
Мясо неважно, важна солидарность.
Я сказал бы: охота — способ создания совести.
И вот уже вьюга играет свой фьюжн на ледяном саксофоне,
и кончики игл затеяли их воздушные пляски,
и ветер дует сквозь дырку в ржавой солдатской каске,
наметая внутри нее равнодушный, как смерть, сугроб.
Никто не проронит ответной слезы, когда будет плакать олень.
Потому что мы банда. Потому что мы стая. Потому что мы слиток.
Потому что на всех у нас одно беспощадное сердце.
В сущности, звенья цепи — нули. Но вместе нули образуют цепь.
В сущности, мир образован из дыр. Но вместе они образуют мир.