Мастер и Маргарита-источники

               

     Вместо вступления.

"Социальные психологи будущего будут вести различные классы школьников, на которых они будут отрабатывать различные методы выработки уверенности, что снег чёрный. Очень быстро будут получены различные результаты. Во-первых, будет доказано, что семья мешает. Второе — обработка не даст существенных результатов, если она начнётся после десятилетнего возраста. Третье — стихи, положенные на музыку с повторами, очень эффективны. Четвёртое — мнение, что снег белый, нужно считать проявлением болезненной склонности к эксцентричности. Но я забежал вперёд…

Учёным будущего предстоит отточить эти максимы и точно подсчитать, во что обойдётся убеждение одного школьника в том, что снег чёрный, и насколько дешевле будет убедить его в том, что снег тёмно-серый…

"Психология масс и инженерия согласия".
                Бертран Рассел

(В редакторских замечаниях к мемориальному сборнику «Бертран Рассел — философ века» (1967) отмечалось, что вклад Рассела в математическую логику является наиболее значительным и фундаментальным со времён Аристотеля.)


 
 В предисловии к «Логико-философскому трактату» Витгенштейн упоминает только два имени: Готлоб Фреге и Бертран Рассел:

Я не привожу никаких источников, поскольку мне совершенно безразлично, приходило ли на ум другим то, о чем думал я. Хочу упомянуть лишь выдающиеся труды Фреге и работы моего друга сэра Бертрана Рассела, которые послужили источником для большей части моей книги.

 Структурно «Логико-философский трактат» представляет собой семь афоризмов, сопровождаемых разветвлённой системой поясняющих предложений. Работа почти не содержит аргументов; скорее, она состоит из декларативных утверждений или отрывков, которые должны быть самоочевидными. Все утверждения иерархически пронумерованы. Всего «Трактат» содержит 526 утверждений.

Главные семь положений Трактата таковы:

Мир есть всё то, что имеет место.
То, что имеет место, что является фактом, — это существование атомарных фактов.
Логический образ фактов есть мысль.
Мысль есть осмысленное предложение.
Предложение есть функция истинности элементарных предложений. (Элементарное предложение — функция истинности самого себя.)
Общая форма функции истинности есть: [p, x, N(x)]. Это есть общая форма предложения.
О чём невозможно говорить, о том следует молчать.               
 
(Впоследствии Витгенштейн стал отказываться от этих заявленных постулатов)

 Пифагор Самосский- "музыка сфер" ,"умное число",понятия "философ" и "космос",вера в метемпсихоз и в то,что в основе всего лежит дух настроения.Жизнь Пифагора и легенда,которой она обросла, во многом похожа на жизнь Иисуса Христа.

                Пифагорейцы Гераклит и Парменид.


   Объективным законом мироздания по Гераклиту является логос (слово). Это принцип порядка и меры. Это тот же огонь. То, что для чувства выступает как огонь, для ума есть логос. Наделенный логосом огонь разумен и божествен.

Сохранился один замечательный фрагмент из работ Гераклита: «Этот космос не создан никем из богов, и никем из людей, но он всегда был, есть и будет вечно живым огнем, в полную меру воспламеняющимся и в полную меру погасающим». Этим вечным космосом правит логос. Он так же вечен, как космос, и его понять невозможно. Гераклит был убежден, что: «Хотя и этот логос существует всегда, люди не понимают его ни прежде, — чем услышат о нем, ни услышав впервые. Ведь все происходит согласно этому логосу».
Парменид был младшим современником Гераклита, утверждавшим, что все вещи постоянно движутся и изменяются (что основной "материал" жизни - это изменение самого себя),а бытиё и небытиё тождественны.

И Гераклит и Парменид - каждый создал свою космогонию (свою картину мироустройства:гласные - согласные.)
               

                Немного антропософии.

«Тайная Доктрина» приоткрывает нам некоторые аспекты древних легенд - для этого пришло время. Потому, когда мы видим в «Тайной Доктрине» или где-либо еще в трудах Блаватской или Письмах Махатм, слово «ЛЮЦИФЕР» - означающее всего лишь слово "светоносец" (от lux, lucis, "свет", и ferre, "носить"), мы должны иметь в виду, что под этим словом вовсе не обязательно обозначается Существо, конкретная Индивидуальность (как мы привыкли думать).

К примеру, «ЛЮЦИФЕР» было тайным названием планеты Венера:

 "ЛЮЦЕФЕР (Лат.) Планета Венера как яркая "Утренняя Звезда". До Мильтона Люцифер никогда не было именем Дьявола.Как раз наоборот,так как в "Откровении" (XVI, 22) христианскому Спасителю вложены в уста слова о себе: "Я есмь... яркая утренняя звезда", или Люцифер,т.е. Христос. А еще это имя Люцифер носил один из ранних римских пап, а в четвертом веке даже существовала христианская секта, члены которой назывались люциферианами".

 А о трёхголовом драконе Данте говорить не будем,потому что это,так сказать, самоочевидно,т.е.в порядке вещей и не требует дальнейших пояснений.
 
...Видение второго пришествия Христа у Штейнера также необычно. Это не было бы повторное физическое явление; напротив, подразумевая нефизическую манифестацию существа Христа, Штейнер говорил о проявлении его в «эфирном плане» (видимом для духовного зрения и проявленном в общественной жизни) для возрастающего числа людей, начиная около 1933 года. Он делает акцент на том, что будущее будет требовать от человечества распознать Дух Любви во всех его истинных формах, несмотря на то, как он называется. Он также предостерегал, что в использовании традиционного имени «Христос» может пренебрегаться истинной сутью Существа Любви.


А Воланд Бугакова получил своё имя от гётевского Мефистофеля.
Гёте был массоном,Флавий был историком,Альбигойцы(котопоклонники)были еретиками,Данте автором "Божественной комедии",Лютер был религиозным деятелем,Бах был композитором,Ницше был немецким философом,Пий 12 был Римским папой,Федоров-написавший статью о Фаусте-был библиотекарем и автором философии"Общего дела",а Флоренский был священником и ученым - "Аристотеле-Птолемее-Дантова Вселенная".
               
Древний мир (Египет,Троя,Народы моря)- Греция (философия и колонии) - Рим (единство) - Средневековье (христианство - трубадуры) - Возрождение (Божественная комедия -возврат к человеку в истории- Греция) -Просвещение (Вольтер - Дидро - Рим - личность) - Новое время (буржуа - возврат к христианству в истории - романтизм) - Новейшее время (мир -человек - личность - космос).



Га Ноцри - пастух,страж,отщепенец.
Мастер - писатель и историк.         
Левий Матвей - писатель и переводчик.
Иуда - шпионаж и разведка.
Маргарита - Афродита (богиня любви,покровительница моряков).
Пан - покровитель пастухов и дикой природы.
Коровьев - интеллигент МХТа (но не всегда).
Бегемот - кот-ученый (циркач,фантазер,фокусник).
Азазелло - дух эпициклов Аполлона Пергского
и гелиоцентрической системы Аристарха Самосского.
Воланд - Азазелло,после коперниканского переворота.
Каифа - представитель религиозной власти,после
перевода пятикнижия на греческий.
Понтий Пилат - представитель светской власти,
сторонник греческой школы пифагорейцев
(соединение ветхого и нового
заветов - создание средневековой Библии).


 В целом это можно было бы назвать, пользуясь историческими реминесценциями, учением о воображаемой вселенной, от которой зависит не только воображение человека, но вся его родовая сущность как человека разумного. В свое время два выдающихся русских мыслителя — Н.И.Лобачевский (1792—1856) и Н.А.Васильев (1880—1940) — создали соответственно воображаемую (неевклидову) геометрию и воображаемую (неаристотелеву) логику.
Флоренский пошел в этом направлении дальше: он не просто заложил основы «мнимой геометрии», но и показал, как язык последней может быть использован для выражения связи между вселенной, которая дается нам извне — на основе чувственных впечатлений, и вселенной, о которой мы судим изнутри — на основании сверхчувственной интуиции.А ранее Вечеслав Иванов увязал с феодальным космосом Данте систему символизма.Речь идет о связи между двумя видами реальности — реальностью чувственной, или эмпирической, и реальностью сверхчувственой, или внеэмпирической. На конфессиональном языке их принято соотносить с дольним и горним мирами, составляющими единый Божественный универсум.





          Поэты.
         
За городом вырос пустынный квартал
На почве болотной и зыбкой.
Там жили поэты, – и каждый встречал
Другого надменной улыбкой.

Напрасно и день светозарный вставал
Над этим печальным болотом:
Его обитатель свой день посвящал
Вину и усердным работам.

Когда напивались, то в дружбе клялись,
Болтали цинично и пряно.
Под утро их рвало. Потом, запершись,
Работали тупо и рьяно.

Потом вылезали из будок, как псы,
Смотрели, как море горело.
И золотом каждой прохожей косы
Пленялись со знанием дела.

Разнежась, мечтали о веке златом,
Ругали издателей дружно,
И плакали горько над малым цветком,
Над маленькой тучкой жемчужной…

Так жили поэты. Читатель и друг!
Ты думаешь, может быть, – хуже
Твоих ежедневных бессильных потуг,
Твоей обывательской лужи?

Нет, милый читатель, мой критик слепой.
По крайности, есть у поэта
И косы, и тучки, и век золотой,
Тебе ж недоступно все это!..

Ты будешь доволен собой и женой,
Своей конституцией куцей,
А вот у поэта – всемирный запой,
И мало ему конституций!

Пускай я умру под забором, как пес,
Пусть жизнь меня в землю втоптала, –
Я верю: то Бог меня снегом занес,
То вьюга меня целовала!

24 июля 1908    А.Блок


 

          Пилат.       М.

Заслышав голос прорицанья,
Я Сына Божия казнил.
Хвалите Бога за избранье!
Меня покой не соблазнил.

О, вынул тот жестокий жребий,
Кто над Царем взнесет удар!
Но разве не был в дальнем небе
На землю сброшенный Икар?

Омыты руки пред толпою,
Но перед Небом, я — судья, —
Кровавых пятен с них не смою! —
Я ими свят. Несись, ладья!

Тому, кто верен Вечной Воле,
Дорогой торной не идти.
Отныне я — единый в поле,
На непроложенном пути.
                1905г.

               В.Ходасевич
            

    Старый конквистадор.

Углубясь в неведомые горы,
Заблудился старый конквистадор,
В дымном небе плавали кондоры,
Нависали снежные громады.

Восемь дней скитался он без пищи,
Конь издох, но под большим уступом
Он нашел уютное жилище,
Чтоб не разлучаться с милым трупом.

Там он жил в тени сухих смоковниц
Песни пел о солнечной Кастилье,
Вспоминал сраженья и любовниц,
Видел то пищали, то мантильи.

Как всегда, был дерзок и спокоен
И не знал ни ужаса, ни злости,
Смерть пришла, и предложил ей воин
Поиграть в изломанные кости.

                1908г.

                Н.Гумилев

       Солнце духа.

Как могли мы прежде жить в покое
И не ждать ни радостей, ни бед,
Не мечтать об огнезарном бое,
О рокочущей трубе побед.

Как могли мы… но еще не поздно,
Солнце духа наклонилось к нам,
Солнце духа благостно и грозно
Разлилось по нашим небесам.

Расцветает дух, как роза мая,
Как огонь, он разрывает тьму,
Тело, ничего не понимая,
Слепо повинуется ему.

В дикой прелести степных раздолий,
В тихом таинстве лесной глуши
Ничего нет трудного для воли
И мучительного для души.

Чувствую, что скоро осень будет,
Солнечные кончатся труды
И от древа духа снимут люди
Золотые, зрелые плоды.

                1915г.
          
                Н.Гумилев

         Молитва мастеров.


Я помню древнюю молитву мастеров:
Храни нас, Господи, от тех учеников,

Которые хотят, чтоб наш убогий гений
Кощунственно искал всё новых откровений.

Нам может нравиться прямой и честный враг,
Но эти каждый наш выслеживают шаг,

Их радует, что мы в борении, покуда
Петр отрекается и предает Иуда.

Лишь небу ведомы пределы наших сил,
Потомством взвесится, кто сколько утаил.

Что создадим мы впредь, на это власть Господня,
Но что мы создали, то с нами посегодня.

Всем оскорбителям мы говорим привет,
Превозносителям мы отвечаем — нет!

Упреки льстивые и гул молвы хвалебный
Равно для творческой святыни непотребны.

Вам стыдно мастера дурманить беленой,
Как карфагенского слона перед войной.

                1920г.

                Н.Гумилев


К.Чапек"Кредо Пилата"(отрывок)

Нет моей истины,  ; сказал Иосиф Аримафейский.  ; Есть лишь единая истина для всех.

; Которая же?

; Та, в которую я верю.

; То-то и оно,  ; медленно проговорил Пилат.  ; Значит, она  ; только твоя.  Вы как малые дети, которые думают, что мир кончается за их кругозором, а дальше уже ничего нет. А мир велик, Иосиф, в нем есть место для многого. Думаю, и в нашей действительности есть место для многих истин. Смотри: я чужестранец в этом краю, и далеко за горизонтом мой дом; и все же я не могу сказать: эта страна неправильная. Так же чуждо мне и учение вашего Иисуса; утверждать ли мне по этой причине, что оно ложно? Я думаю так, Иосиф: все страны  ; правильны, только мир должен быть безмерно просторным, чтобы все они вместились в него, рядом друг с другом, один за другой. Вот если б кто-нибудь захотел поместить Аравию на то же место, где лежит Понт, то это было бы неправильно. Точно также и с истинами. Мир должен быть безгранично велик, просторен и волен, чтоб вместились в него все подлинные истины. И я думаю, Иосиф он и есть. Взойди на очень высокую гору  ; с вершины ее увидишь, как сливаются предметы, как бы уравниваясь в единую плоскость. Так и истины сливаются, если смотреть на них с некоей высоты. Однако человек не живет и не может жить на вершинах; ему довольно видеть вблизи дом свой или поле, полные истин и осязаемых предметов; вот подлинное место человеку и делам его. Но временами он может поднять взор на горные хребты или к небу и сказать себе, что если глядеть с высоты, то истины и предметы, правда, остаются, ничто не отнято из них, но они сливаются с чем-то гораздо более свободным, что уже  ; не его достояние. Возлюбить этот широкий образ и при этом возделывать свою маленькую ниву  ; это, Иосиф, почти как богослужение. И я думаю  ; Отец небесный того человека, о котором мы говорим, действительно существует где-то, но отлично уживается с Аполлоном и другими богами. Частично они проникают друг в друга, частично соседствуют. Взгляни  ; в небе невероятно много места. Я рад, что есть там и Отец небесный.

; Ты не горяч и не холоден,  ; молвил, вставая, Иосиф из Аримафеи.  ; Ты только тепел.
; Нет!  ; сказал Пилат.  ; Я верю, верю, я горячо верю, что истина есть, и человек познает ее. Было бы скудоумием думать, что истина существует для того лишь, что человек не мог ее познать. Он познает ее, да; но  ; кто? Я или ты? Быть может, все? Я верю  ; каждый владеет частицей ее: и тот, кто говорит «да», и тот, кто говорит «нет». Если бы эти двое объединились и поняли друг друга, возникла бы истина в полном виде. Конечно, «да» или «нет» нельзя соединить, но люди-то всегда могут объединиться; в людях больше истины, чем в словах. Мне более понятны люди, чем их истины; но ведь в этом  ; тоже вера, Иосиф Аримафейский, для этого тоже надо поддерживать в себе восторг и экстаз. Я  ; верю. Верю абсолютно без сомнений. Но  ; что есть истина?

1920г.



             Максим Горький: С кем вы,"мастера культуры?".(отрывок)

Мысль о возможности возвращения к эпохе варварства — самая "модная"мысль современной буржуазии. Шпенглеры, Кайо и подобные им "мыслители"отражают настроение тысяч мещан. Это тревожное настроение вызвано предчувствием классовой гибели — фактом роста во всем мире революционного правосознания рабочих масс. Буржуазия не хотела бы верить в процесс культурно-революционного развития трудового народа, но — она его видит, чувствует. Процесс этот всесторонне и прекрасно оправдан. Он является логически неизбежным развитием всего трудового опыта человечества, опыта, о котором поучительно рассказывают историки буржуазии. Но так как история — тоже наука, ее тоже нужно "взнуздать" или — того проще — забыть, что она существует. Забыть историю советует французский поэт академик Поль Валери в книге "Обозрение современности". Он совершенно серьезно обвиняет в бедствиях народов именно историю, он говорит, что, напоминая о прошлом, история вызывает бесплодные мечты и лишает людей покоя. Люди — это, конечно, буржуазия. П. Валери, вероятно, не способен заметить на земле иных людей. Вот что говорит он об истории, которой буржуазия еще так недавно гордилась и которую весьма искусно писала:

История — самый опасный из всех продуктов, вырабатываемых в химической лаборатории нашего ума. Она побуждает к мечтаниям, она опьяняет народы, она порождает у них ложные воспоминания, преувеличивает их рефлексы, растравляет старые их раны, лишает их покоя и ввергаетих в мании — величия или преследования.

В своей должности утешителя он, как видите, весьма радикален. Он знает: буржуазия хочет жить спокойно, ради спокойной жизни она считает себя вправе уничтожать десятки миллионов людей. Она, разумеется, легко может уничтожить несколько десятков тысяч книг, — как все на свете, библиотеки тоже в ее руках. История мешает спокойной жизни? Долой историю! Изъять из обращения все труды по истории. Не преподавать ее в школах. Объявить изучение прошлого делом социально опасным и даже преступным. Людей, склонных к занятиям историей, признать ненормальными и сослать на необитаемые острова.

Главное — покой! Именно об этом заботятся все утешители буржуазии. Но для осуществления покоя необходимо, как говорит Кайо, взаимное доверие в среде национально-капиталистических хищников, а для того, чтоб установить доверие, нужно, чтоб двери в чужой дом— например, в Китай— были широко открыты для грабежа пред всеми хищниками и лавочниками Европы, а лавочники и хищники Японии хотят закрыть двери чужого дома для всех, кроме себя; они делают это на том основании, что Китай — ближе к ним, чем к Европе, и для них грабить китайцев — удобнее, чем индусов, которых привыкли грабить "джентльмены" Англии. На почве соревнования в грабеже возникают противоречия, угрожающие тревогами новой всемирной бойни. А кроме того, по словам парижского журналиста Гренгуара, "для Европы потеряна Российская империя как нормальный и здоровый рынок". Гренгуар видит в этом "источник зла" и вместе со многими другими журналистами, политиками, епископами, лордами, авантюристами и мошенниками настаивает на необходимости общеевропейской интервенции в Союз Советов. Затем — в Европе все растет безработица, растет и революционное правосознание пролетариата. В конце концов, для установления "покоя" — очень мало возможностей и даже — как будто — совсем нет места. Но я — не оптимист и, зная, что цинизм буржуазии безграничен, допускаю одну возможность, посредством которой буржуазия может попробовать очистить себе место для спокойной жизни. На эту возможность намекнул 19 февраля расистский депутат Бергер в Кельне, он сказал в своей речи:

Если после прихода Гитлера к власти, французы попытаются оккупировать германскую территорию, мы перережем всех евреев...

...В гнилой, обезумевшей от ненависти и от страха пред будущим среде буржуазии все более рождается идиотов, которые совершенно не понимают смысла того, что они кричат. Один из них обращается к "господам правителям и дипломатам Европы" с таким воззванием: "В настоящий момент силы желтой расы должны быть использованы Европой как средство для сокрушения III Интернационала". Весьма допустимо, что этот идиот выболтал мечты и намерения некоторых подобных ему "господ дипломатов и правителей". Весьма возможно, что уже есть "господа", которые серьезно думают о том, о чем заорал идиот. Европой и Америкой правят безответственные "господа". События в Индии, Китае, Индокитае вполне могут способствовать росту расовой ненависти к европейцам и вообще к "белым". Это будет третья ненависть, и вам, гуманисты, следует подумать: нужна ли она для вас, для детей ваших. И насколько полезна для вас проповедь "расовой чистоты", то есть проповедь опять-таки расовой ненависти в Германии? Вот, например:

Вождь гитлеровцев в Тюрингии Заукель предписал национал-социалистической группе Веймара протестовать против присутствия в Веймаре на предстоящем торжественном праздновании столетия со дня смерти Гете — Гергарда Гауптмана, Томаса Манна, Вальтера фон Моло и профессора Сорбонны Генри Лихтенберже. Заукель ставит в вину указанным лицам их неарийское происхождение.

А также пора вам решить вопрос: с кем вы, "мастера культуры"? С чернорабочей силой культуры за создание новых форм жизни или вы против этой силы, за сохранение касты безответственных хищников, — касты, которая загнила с головы и продолжает действовать уже только по инерции?


Источник: http://gorkiy-lit.ru/gorkiy/articles/article-353.htm




...Одной из характерных особенностей антропософской теории является ее учение о многоплановости явления. Какая-нибудь группка в пять человек антропософов во главе со Штейнером – не только группа, но и мистическая роза. Роза эта всеми своими частями соответствует строению розы реальной. Мир оказывается многоплановым, повторяющим самого себя. Он похож у антропософов на ряд теней, отбрасываемых одним предметом, находящимся перед несколькими источниками света.
Создать многоплановое построение, оправдывающее антропософское учение, и было задачей Андрея Белого. «Рой» и «строй» в «Котике Летаеве», распятие, служащее вторым планом в детстве Николая Летаева, – и являются осуществлением этого антропософского задания...

 Роман «Котик Летаев» (1915) — одно из самых лирических сочинений Белого, где он вновь обращается к «симфоническому» принципу. «Котик Летаев» — поэма в прозе о трех первых годах жизни мальчика Бори Бугаева.

Драма Котика, разрывающегося между отцом и матерью, отправляющегося с нянюшкой на Собачью площадку — островок неподалеку от Реки-Океана, опоясывающей Арбат, под пером Белого подчиняется всевластному ритму: ни в одном произведении писателя нет большего соответствия между течением слов, бесконечной рекой образов-звуков и личным опытом воскрешаемого детства. Поэтому роман, который создал Андрей Белый («Котик Летаев») — самая светлая «поэма» автора и, бесспорно, самая выдающаяся из всех книг о детстве.

«Котик» — не менее «мозговая» книга, чем «Петербург», но здесь ребенок, целыми днями подглядывающий за действительностью, «отодвигающий» ее, занимается конструированием этой действительности прямо на наших глазах. Эзотеричность романа не лишает его непосредственности; недаром он восхитил Есенина, Пастернака и многих других....


                Немного о Мильтоне.

  С первым, из этих наиболее интересных упоминаний о Мильтоне мы встречаемся в статье «О русской повести и повестях г. Гоголя» («Телескоп», 1835, № 7—8). Констатируя искусственность европейской эпопеи XVI — XVIII столетий, Белинский, не отказывая в таланте ее авторам, указывал на ложность методов, которыми они пытались создать эпос, подражая Вергилию. Подлинным эпосом нового европейского общества Белинский считал роман, указывая на его генетическую связь с эпопеей г. Говоря о том, Что «авторы эпопей придают «своим « Поэтическим* созданиям колорит идеальный», Белинский тут же констатирует неудачу этой попытки примирить новый исторический опыт человечества с отжившей формой: «Упрямо, назло природе, держится он прошедшего и в духе и в формах, и опытный муж, невозвратно утративший веру в чудесное, освоившийся с опытом жизни, силится придать - своим поэтическим созданиям колорит идеальный. Но так как у него поэзия не в ладу с жизнью, чего никогда не должно быть, то удивительно ли, что... его чудесное переходит в холодную аллегорию...» (т. I, с. 105-~ 106). Среди произведений, которыми он иллюстрирует эту мысль, Белинский называет поэму Мильтона: «...скажите, бога ради, что такое эти «Энеиды», эти «Освобожденные Иерусалимы»? «Потерянные рай», «Мессиады»? Не суть ли это заблуждения талантов, более или менее могущественных, попытки ума, более или менее успевшие привести в заблуждение своих почитателей?» (т. I, с. 106

                https://www.allsoch.ru/sochineniya/1329

Сказка для детей.


Умчался век эпических поэм,
И повести в стихах пришли в упадок;
Поэты в том виновны не совсем
(Хотя у многих стих не вовсе гладок),
И публика не права между тем;
Кто виноват, кто прав — уж я не знаю,
А сам стихов давно я не читаю —
Не потому чтоб не любил стихов,
А так: смешно ж терять для звучных строф
Златое время... В нашем веке зрелом,
Известно вам, все заняты мы делом.

2

Стихов я не читаю — но люблю
Марать шутя бумаги лист летучий;
Свой стих за хвост отважно я ловлю;

Я без ума от тройственных созвучий
И влажных рифм — как, например, на ю.
Вот почему пишу я эту сказку.
Ее волшебно темную завязку
Не стану я подробно объяснять,
Чтоб кой-каких допросов избежать;
Зато конец не будет без морали,
Чтобы ее хоть дети прочитали.

3

Герой известен, и не нов предмет, —
Тем лучше: устарело всё, что ново!
Кипя огнем и силой юных лет,
Я прежде пел про демона иного:
То был безумный, страстный, детский бред.
Бог знает где заветная тетрадка?
Касается ль душистая перчатка
Ее листов — и слышно: «c’est joli?..»1
Иль мышь над ней старается в пыли?..
Но этот черт совсем иного сорта —
Аристократ и не похож на черта.

5

Перенестись теперь прошу сейчас
За мною в спальню — розовые шторы
Опущены — с трудом лишь может глаз
Следить ковра восточные узоры.
Приятный трепет вдруг объемлет вас,
И, девственным дыханьем напоенный,
Огнем в лицо вам пышет воздух сонный;
Вот ручка, вот плечо, и возле них
На кисее подушек кружевных
Рисуется младой, но строгий профиль...
И на него взирает Мефистофель.

5

То был ли сам великий Сатана
Иль мелкий бес из самых нечиновных,
Которых дружба людям так нужна
Для тайных дел, семейных и любовных?
Не знаю. Если б им была дана
Земная форма, по рогам и платью
Я мог бы сволочь различить со знатью,
Но дух — известно, что такое дух:
Жизнь, сила, чувство, зренье, голос, слух
И мысль — без тела — часто в видах разных
(Бесов вобще рисуют безобразных)...


27

Кипел,сиял уж в полном блеске бал;
Тут было всё, что называют светом...
Не я ему названье это дал,
Хоть смысл глубокий есть в названье этом.
Своих друзей я тут бы не узнал;
Улыбки, лица лгали так искусно,
Что даже мне чуть-чуть не стало грустно.
Прислушаться хотел я, — но едва
Ловил мой слух летучие слова,
Отрывки безыменных чувств и мнений —
Эпиграфы неведомых творений!..

                М.Ю.Лермонтов

   




Я — композитор: под шум колес
Железнодорожных —
То Григ, то Верди, то Берлиоз,
То песни острожных.

Я — композитор: ведь этот шум
Метрично-колесный
Рождает много певучих дум
В душе монстриозной.

Всегда в лазори, всегда в мечтах
Слагаю молитвы.
Я — композитор: в моих стихах
Чаруйные ритмы.
           И.Северянин.
               




        "2-драматическая Симфония" А.Белого  (маленький отрывок).


 Стояла душная страда. Мостовая ослепительно сверкала.
   Трещали извозчики, подставляя жаркому солнцу истертые, синие спины.
   Дворники поднимали прах столбом, не смущаясь гримасами прохожих, гогоча коричнево-пыльными лицами.
   На тротуарах бежали истощенные жаром разночинцы и подозрительные мещане.
   Все были бледны, и надо всеми нависал свод голубой, серо-синий, то серый, то черный, полный музыкальной скуки, вечной скуки, с солнцем-глазом посреди.
   Оттуда лились потоки металлической раскаленности.
   Всякий бежал неизвестно куда и зачем, боясь смотреть в глаза правде.
 
   Поэт писал стихотворение о любви, но затруднялся в выборе рифм, но посадил чернильную кляксу, но, обратив очи к окну, испугался небесной скуки.
   Ему улыбался свод серо-синий с солнцем-глазом посреди.
 
   Двое спорили за чашкой чаю о людях больших и малых. Их надтреснутые голоса охрипли от спора.
   Один сидел, облокотившись на стол. Он поднял глаза к окну. Увидел. Оборвал все нити разговора. Поймал улыбку вечной скуки.
   Другой наклонил к нему свое подслеповатое лицо, изрытое оспой, и, обрызгивая слюной противника, докрикивал свое возражение.
   Но тот не пожелал обтереть лицо свое платком; он удалился в глубокое, окунулся в бездонное.
   А торжествующий противник откинулся на спинку стула, глядя на молчащего из-под золотых очков добрыми, глупыми глазами.
   Он ничего не знал о разоблачении последних покровов.
   А на улицах, где было душно и ослепительно бело, проехали поливальщики в синих куртках.
   Они сидели на бочках, а из-под бочек лилась вода.
 
   Дома гора горой топорщились и чванились, словно откормленные свиньи.
   Робкому пешеходу они то подмигивали бесчисленными окнами, то подставляли ему в знак презрения свою глухую стену, то насмехались над заветными мыслями его, выпуская столбы дыма.
 
   В те дни и часы в присутственных местах составлялись бумаги и отношения, а петух водил кур по мощеному дворику.
   Были на дворике и две серые цесарки.
   Талантливый художник на большом полотне изобразил "чудо", а в мясной лавке висело двадцать ободранных туш.
   И все это знали, и все это скрывали, боясь обратить глаза свои к скуке.
   А она стояла у каждого за плечами невидимым, туманным очертанием.
   Хотя поливальщики утешали всех и каждого, разводя грязь, а на бульваре дети катали обручи.
   Хотя смеялся всем в глаза свод голубой, свод серо-синий, свод небесный и страшный с солнцем-глазом посреди.
   Оттуда неслись унылые и суровые песни Вечности великой. Вечности царящей.
   И эти песни были как гаммы. Гаммы из невидимого мира. Вечно те же и те же. Едва оканчивались, как ужо начинались.
   Едва успокаивали,-- и уж раздражали.
   Вечно те же и те же, без начала и конца.
 
   День кончался. На Пречистенском бульваре играла военная музыка, неизвестно зачем, и на бульвар пришли многие обитатели домов и подвалов, неизвестно откуда. Ходили взад и вперед по бульвару. Стояли перед музыкой, тесня и толкая друг друга.
   Отпускали шуточки, наступали медвежьими лапами на платье дам; а человек с палочкой все махал и махал ею. Трубачи, насупив брови, выводили: "Смейся, паяц, над любовью разбитой, смейся, что жизнь отравлена навсегда".
   Зелено-бледный горбач с подвязанной щекой гулял на музыке, сопровождаемый малокровной супругой и колченогим сынишкой.
   На нем было желтое пальто, огненные перчатки и громадный цилиндр. Это был врач городской больницы.
   Еще вчера он отправил в сумасшедший дом одного чахоточного, который в больнице внезапно открыл перед всеми бездну.
 
   Сумасшедший тихо шептал при этом: "Я знаю тебя, Вечность!"
   Все ужаснулись, услышав о скрываемом, призвали горбатого врача и отправили смельчака куда не следовало.
   Это было вчера, а сегодня горбатый врач гулял на музыке с малокровной супругой и колченогим сынишкой...
 
   В модном магазине работал "лифт". Человек, управ-* лявшпй занятной машиной, с остервенением летал вверх и вниз вдоль четырех этажей.
   Везде стояли толпы дам и мужчин, врывавшиеся в вагончик, давя и ругая друг друга.
   Хотя тут же были устроены лестницы.
   И над этой толкотней величаво и таинственно от времени до времени возглашалось деревянным голосом: "Счет".
   У окон книжного магазина стоял красивый юноша в поношенной тужурке, с непомерно грязной шеей и черными ногтями.
   Он сентиментально смотрел на экземпляр немецкого перевода сочинений Максима Горького, пощипывая подбородок.
   Перед книжным магазином стояла пара рысаков. На козлах сидел потный кучер с величавым лицом, черными усами и нависшими бровями.
   Это был как бы второй Ницше.
   Из магазина выскочила толстая свинья с пятачковым носом и в изящном пальто.
   Она хрюкнула, увидев хорошенькую даму, и лениво вскочила в экипаж.
   Ницше тронул поводья, и свинья, везомая рысаками, отирала пот, выступивший на лбу.
   Студент постоял перед окном книжного магазина и пошел своей дорогой, стараясь держать себя независимо.
 
   Много еще ужасов бывало...
 
   Темнело. На востоке была синяя дымка, грустно туманная и вечно скучная, а с бульвара неслись звуки оркестра.
 
   Каждый точно сбросил с плеч свою скуку, а мальчишки и девчонки бегали по улицам с букетиками незабудок.
   В тот час по всем направлениям можно было встретить угрюмых самокатчиков. В поте лица они работали ногами и сгибали спины; они угрожали звонками и таращили глаза, перегоняя друг друга.
   В тот час философ возвращался домой своей деланной походкой, неся под мышкой Критику чистого разума.
   Ему встретился на извозчике господин в котелке с рыжими отпрысками бороды.
   Он сосал набалдашник своей трости, напевая веселую шансонетку.
   Обменялись поклонами. Философ с деланной небрежностью приложил руку к фураялке, а сидящий на извозчике раздвинул рот, чтобы обнаружить свои гнилые зубы, и приветственно повращал кистью руки.
   Не был он умником, но отец его отличался умом...
   И то место, где они взаимно почтили себя приветствиями, опорожнилось... Справа виднелась спина философа и корешок Критики чистого разума, а слева -- согбенный извозчик погонял свою клячу, увозя седока.
   А над пустым местом из открытого окна раздавались плачевные звуки: "Аууу, аууу".
   Это консерваторка пробовала голос.
 
   Философ позвонил. И когда ему отворили, он швырнул на стол Критику чистого разума, а сам в беспредметной скуке упал на постель.
   Последняя его мысль была такова: "Кант без Платона -- туловище без головы". Он заснул и в мыслях своих был как бы без головы.
   А бюст Иммануила Канта укоризненно качал головой и показывал язык спящему философу, стоя на письменном столе.
   Философ спал. А над ним сгущались тени, вечно те же и те же, суровые и нежные, безжалостно мечтательные.
   Сама Вечность разгуливала в одинокой квартире; постукивала и посмеивалась в соседней комнате.
   Садилась на пустые кресла, поправляла портреты в чехлах.
   Уже книжные шкафы бросали суровые тени, и тени встречались и, встречаясь, сгущались... Точно прятались в тени.
 
   Но там никого не было, кроме Иммануила Канта и Платона, стоявших в виде поясных бюстов на столе.
   Кант жаловался Платону на тугоумие молодого философа, а философ спал в час вечерних сумерек с бледным, ироническим лицом и сжатыми губами... И малый ребенок мог придушить его.
   Его обдувал свежий ветерок после жаркого дня, ворвавшийся из открытого окна.
   Из открытого окна неслись удары по мягкому: это жители подвального этажа выбивали пыль из мебели, вытащив ее на двор.
   И он проснулся; и первою мыслью его была мысль о невозможности соединений учений Канта и Платона; и он поднял усталую голову со скомканных подушек; и он содрогнулся от вечернего холода.
   И прямо в глаза ему смотрел резко очерченный месяц на темной, эмалевой сини... красный месяц.
   Он вскочил в ужасе и схватил себя за голову; как безумно влюбленный, впился в бледнеющий круг.
   Если бы снаружи заглянуть к нему в окно, страшно было бы увидеть лицо его, бледное, затененное, усталое.
   Вечно так же и так же он глядел в дни весенних полнолуний.
   Его нервы шалили, и он обратился к валерьяновым каплям.
 
   А в соседней комнате висело огромное зеркало, отражавшее в себе вечно то же и то же.
   Там был ужас отсутствия и небытия.
   Там лежала на столе Критика чистого разума...

               



                Немного о симфонии.


...От «симфоний», и главным образом от последней из них, прослеживается прямая линия преемственности к орнаментальной стилистике, обозначившей одно из основных направлений обновления русской прозы 1910-1920-х годов. Уже год спустя после выхода в свет «Кубка метелей» – учитывая неоднозначный по художественному результату опыт четвертой «симфонии» и в значительной мере опираясь на него, – Белый создает свой первый роман «Серебряный голубь», в котором налицо отличительные черты будущего орнаментализма: экспрессивность стилевого выражения, прихотливость интонационно-синтаксических рядов, последовательная ритмизация и метафоризация речи обилие образных лейтмотивов, – все те принципиальные конструктивные элементы, которые характеризуют прозу писателя в период расцвета его творчества и в то же время обнаруживаются в произведениях немалого числа его младших современников и продолжателей, от Евгения Замятина до Бориса Пильняка и Всеволода Иванова. Прав был В. Шкловский, заметивший попутно, что без «симфоний» Андрея Белого «невозможна новая русская литература».

А. В. Лавров


К сказанному можно добавить поэму А.Белого "Первое свидание",стихотворение К.Бальмонта"Зарина".



                Общество памяти В.Соловьева.


В начале 1905 года группа молодых людей во главе с Валентином Свенцицким, Владимиром Эрном, Павлом Флоренским, Александром Ельчаниновым, при участии Андрея Белого, Сергея Булгакова решила создать религиозно-философскую организацию, не скованную академическими рамками. Так родились замыслы, имевшие целью «активное продвижение в жизнь начал вселенского христианства».Установить «правду о земле» в общественных отношениях должно было Христианское Братство Борьбы, недолго просуществовавшее и оставившее след в истории благодаря энергичным инициативам Свенцицкого – своеобразным религиозно-общественных акциям: расклеиванием листовок, печатным обращениям к церковным иерархам и «народу». «Братство» в силу ориентированности на активные действия, представляло собой скорее «исполнительный комитет», и вскоре перед его членами встала задача религиозно-философского обоснования «христианской общественности», формирования теоретической платформы. К тому же не все члены «Братства» разделяли «революционные» настроения и методы Свенцицкого. Рождение нового проекта – религиозно-философского общества – не заставило себя долго ждать. Было решено объединить выступления с докладами и рефератами по частным квартирам, в университетских аудиториях (в рамках Студенческого общества) – придать им четкую организационную форму. Проект будущего философского общества, разумеется, получил имя Владимира Соловьева. Но за недостатком материальных средств и отсутствием активных сторонников «революционного христианства» начинания «Аяксов» остались незавершенными.



  К этому времени в салоне Маргариты Кирилловны Морозовой сформировался круг лиц, идейно близких друг другу, в котором преобладало то же – Соловьевское направление, те же – религиозно-общественные идеалы, но это были люди другого поколения: старше, трезвее, консервативнее, состоятельнее (и в материальном отношении, что имело немаловажное значение). Маргарита Кирилловна обеспечивала не только финансовую сторону дела; на ней были все «дипломатические» переговоры с участниками, решение организационных вопросов. Стратегические вопросы были в ведении Е.Н.Трубецкого,брата С.Н.Трубецкого(друга  и учетеля Скрябина в философии,оба они были членами Московского психологического общества,в состав которого входил и В.С.Соловьёв,а его второй председатель Н.Лопатин,сменивший на этом посту Н.Грота,дружил с В.Вернадским.Общество,при финансовой поддержке А.А.Абрикосова,а потом М.К.Морозовой,издавало журнал "Вопросы философии и психологии").Кроме этого  М.К.Морозова издавала «Московский еженедельник»,где Е.Н.Трубецкой был главным
редактором. Также у истоков МРФО стоял С.Н.Булгаков, летом 1906 года переехавший в Москву и отдалившийся от «Братства». Свое отношение к очередному изданию В. Свенцицкого – «Взыскующим града» С. Н. Булгаков высказал в одном из писем: "Получил вчера «Взыскующих», перечел и сегодня просто отравлен ими. С тоской думаю, что это – ошибка молодости или «прелесть» и во что обещает это развиваться. И все у меня стоит образ огромного креста в их квартире[15], на который мне всегда было почему-то неловко глядеть... Когда я сталкиваюсь непосредственно с В<алентином> П<авловичем>, и живое чувство любви заглушает все, мне не страшно, а, когда читаешь, тяжело..."[16].

М.К.Морозова с большой симпатией относилась к С.Н.Булгакову, ценила его энергичность и преданность делу и при всех возникающих разногласиях между Е.Н.Трубецким и С.Н.Булгаковым, она принимала сторону последнего, во всяком случае, защищала его от не всегда справедливых обвинений Е.Н. Трубецкого. Вместе с С.Н. Булгаковым к организации нового Соловьевского общества были привлечены В.Эрн и В.Свенцицкий (инициаторы первого, неудавшегося проекта). Впрочем, знакомство Морозовой с Эрном произошло раньше. В 1904 году Сергей Николаевич Делекторский – врач, живший по соседству с М.К.Морозовой, писал В.Ф.Эрну: «Прошу Вас приехать ко мне (во вторник или четверг на той неделе). Надеюсь, что Вы не проскучаете, так как встретитесь здесь с интересными людьми: Маргарита Кирилловна Морозова, по убеждению Белого принадлежит к числу трех женщин, имеющих мировое значение, да и, помимо замечаний Белого, по моему убеждению, это очень хороший и глубокий человек, которого я очень уважаю. Мне хотелось бы, чтобы Вы познакомились с ней; такие люди удивительно хорошо действуют на душу. На Рождество Вы можете встретить здесь Александра Николаевича Скрябина, что и для Вас и для него будет очень и очень полезно, а для меня радостно»...
            

                О Цирке "Модерн".


На страницах писем и дневников Блока упоминания цирка можно встретить часто, однако они довольно лаконичны:
- "1 января я бродил по городу - было совсем особенное небо и какая-то веселая бодрость во всем. Вечером я пошел в цирк - и было весело" (из письма к матери от 3 января 1911 года;
- "...бенефис клоуна Жакомино, непослушный Эмир, откормленные львы и Куприн в ложе"  (дневниковая запись от 9 января 1912 года);
- "...видели Дурова и многое другое - интересное" (2 февраля 1912 года);
- "был в цирке на борьбе" (3 мая 1912 года);
- "Вечером я пошел в мой цирк, потом тихо пили чай с маленькой [женой поэта] (26 ноября 1912 года)... 

(Кто не был в цирке "Модерн"- тот не поймёт революции:
"Коммунизм - это советская власть плюс электрификация всей страны".Алфавит 33 буквы.)
 
         


                К предыстории вопроса

Лишь в 1990 году отечественный читатель получил возможность познакомиться с романом В. Набокова “Дар”. К тому времени Чернышевский еще оставался персонажем номер один в советском литературоведении. Сотни книг, статей, диссертаций, ежегодные саратовские сборники, юбилейные торжества — казалось, наша тяжелая научная артиллерия камня на камне не оставит от сочинения эмигранта.

Произошло же нечто непредвиденное и странное, то есть не произошло ровным счетом ничего. Наш философско-филологический олимп в одночасье предал своего кумира, не отреагировав на публикацию ни единым словом. И добро бы речь шла именно о фельетонной выходке, достойной лишь презрительного умолчания. Но нет, четвертая глава — это скрупулезное, поражающее в том числе филологической культурой исследование литературной и человеческой биографии Чернышевского. Оно просто не имело права остаться без ответа со стороны бесчисленных “специалистов по Чернышевскому”. И вот такой конфуз...

В.Сердученко

Источник:
...Годунов-Чердынцев замечает, что в его собственном тексте идет “помимо него” развитие, “набухание” некоторых традиционных, но неизбежных тем, связанных с личностью Чернышевского. Именно такова христианская тема. “И странно сказать, но… что-то сбылось, – да, что-то как будто сбылось. Биографы размечают евангельскими вехами его тернистый путь (известно, что чем левее комментатор, тем питает большую слабость к выражениям вроде “Голгофа революции”). Страсти Чернышевского начались, когда он достиг Христова возраста… И в некрасовском стихотворении – опять о Распятии, о том, что Чернышевский послан был “рабам (царям) земли напомнить о Христе”.

В этой фразе ощутима ирония, но она не отменяет серьезности сказанного. Евангельская тема продолжала “набухать” и за пределами текста, когда роман был завершен. Годунов-Чердынцев живет в повествовании подобно Мастеру в “Мастере и Маргарите” Булгакова. И тоже пишет “роман в романе”. Только Мастер – об Иешуа Га-Ноцри и Понтии Пилате, а Годунов-Чердынцев – о Чернышевском. Тут есть над чем подумать. Конечно, речь не о взаимном влиянии “Мастера и Маргариты” и “Дара”: книги писались почти одновременно, и авторы друг о друге ничего не знали. Но типологическая и стилистическая связь имеется. И у Набокова, как у Булгакова, соединены карнавальное озорство и библейская величавость.

М.Качурин

Размышляя об интертекстуальности в творчестве Набокова, H.A. Фатеева пишет: «"Дар" - повествование, по ходу которого рождается «прозрачная проза» XX века, и ее рождение происходит по мере разрешения структурно-типологической оппозиции проза Пушкина / проза Белого, первая из которых звуко-осмысленно формирует прозрачный ритм Арзрума, вторая пародийнометрически капустные гекзаметры автора "Москвы" и "Петербурга"» [142, с. 246]. Если Н.А. Фатеева строит оппозицию Пушкин — Белый, то О. Сконечная видит в «Даре» реализацию такой оппозиции, как Чернышевский - Белый [120].

Г.Майорова


(Булгаков-Ходасевич-Набоков-Бунин-Пастернак)



Бунин:дом на Хитровке,стихи"Маргарита прокралась в светёлку",Нобелевская премия,и Маргарита Степун.


Пастернак:"Доктор Живаго",и Ольга Ивинская.




               
                Немного о Н.Г.Чернышевском.

  В работах Чернышевского содержится разносторонняя критика капитализма и буржуазных экономических теорий. Им отмечены такие характерные черты развития капитализма, как отчуждение труда, дифференциация в доходах, проявляющаяся в сосредоточении богатства на одном полюсе общества и нищеты — на другом, противоположность заработной платы, прибыли и ренты, анархия, конкуренция, кризисы перепроизводства, причиной которых является противоречие между общественным характером производства и его непосредственной капиталистической целью — максимизацией прибыли.

Самой важной в классической политэкономии Чернышевский считал трудовую теорию стоимости. Он критиковал Смита и Рикардо за непоследовательность в разработке этой теории, отмечал, что Рикардо не прав, отрицая абсолютную ренту. Критикуя закон народонаселения Мальтуса, Чернышевский подчеркнул, что Мальтус не учитывает основного фактора, противодействующего проявлению этого закона, — технического прогресса.
Он отмечал, что труд не может быть товаром, подобно всем продуктам труда, ибо он не продукт, а действие определенной производительной силы, подчеркивал, что заработная плата есть вовсе не плата за труд, что она определяется не «ценой труда», а количеством средств существования, необходимых рабочему.
Он точно представлял себе природу капитала как накопленного чужого труда.

Товарное производство Чернышевский считал исторически преходящей формой хозяйства. В будущем обществе, утверждал он, значение будет иметь только "внутренняя стоимость" — ориентируясь на нее и на общественные потребности, общество будет планировать объемы производства и распределение труда между сферами народного хозяйства.У Чернышевского "внутренняя" и "меновая стоимость"(ценность)
совпадают.


По отношению к потребностям продукты производства разделяются Чернышевским на три разряда: 1) предметы первой потребности, 2) предметы комфорта и 3) предметы роскоши. Пока нет достаточного количества предметов необходимости, общество, держащееся правильного экономического расчета, не будет тратить своих производительных сил на предметы комфорта; пока нет достаточного количества предметов комфорта, не будут производиться предметы роскоши. Так установится необходимое соответствие между "силой побуждений к пользованию предметом" и "силой побуждений к его производству", т. е. между запросом и снабжением. Рутинные политико-экономы тоже признают, что "основная пружина и коренная норма всех экономических явлений заключается в потребностях человека". С этой истины начинается каждый курс политической экономии. Но в рутинных курсах она не проникает дальше первого параграфа. "Наше дело только в том и состоит, -- говорит о себе Чернышевский, -- что мы не забываем этого основного принципа и стараемся возводить к нему каждый вопрос, между тем как рутинная школа совершенно забывает о нем, заменяя его по каждому частному вопросу какой-нибудь рутинною иллюзиею"

Г.Плеханов

Источник:


Свой метод политэкономии Чернышевский называет гипотетическим - метод предположительных определений, реальных аналогий,а это уже Шеллинг "Система трансцендентального идеализма". Органом трансцендентального исследования Шеллинг считает интеллектуальную интуицию, то есть способность к внутреннему усмотрению своих собственных актов. В интеллектуальной интуиции интеллигенция непосредственно усматривает свою собственную сущность. В развитии объективного Шеллинг различает три эпохи, в которых интеллигенция последовательно переходит от смутного и связанного состояния к свободному волевому акту.

Первая эпоха начинается с возникновения ощущения. Ощущение обусловлено собственным самоограничением, полаганием предела своему « я». Оно есть сознание этого ограничения, представляющегося для сознания как что-то внешнее.
Ощущение, сознанное как внешний объект, явственно различаемый от субъекта, превращается в продуктивное созерцание, знаменующее собой вторую эпоху.
Третью эпоху составляет рефлексия, то есть свободное рассмотрение продуктов созерцания, обращающееся по произволу от одного объекта к другому; философ, — утверждает Шеллинг, — говорит: дайте мне природу активности противонаправленных сил, одна из которых раскрывается в бесконечном, вторая созерцает сама себя в этой бескрайности, и я покажу, как рождается разум со всей системой представлений. Все другие науки предполагают разум как данный; философ же видит его в становлении, показывает рождающимся прямо перед нашими очами".

(Н.Г.Чернышевского называли "русским Лессингом",а он считал себя антропологом:"Антропологический принцип в философии».Но если Фейербах отвергает христианство,то Чернышевский рассматривает его как один из этапов развития общества: "этических общин" и "«необщительного общения»,по Канту,а о ценностях хорошо сказал А.Белый:"Теория ценностей есть теория творчества.Это и есть теория символизма").


                Немного Фейербаха:первооткрывателя литературного метемпсихоза.



Разумеется,  человек  стал  тем,  что  он  есть,   не  самостоятельно  и  не
исключительно только через самого себя;  ему была нужна для  этого поддержка
других  существ. Но  эти  существа  не  были  сверхприродными, воображаемыми
созданиями,  но были  действительными,  естественными  существами;  не  были
существами,  стоящими над  человеком, а были  ему  подчинены; в самом  деле,
вообще все  то, что поддерживает человека в его сознательной  и произвольной
деятельности  (ведь  обычно  такие дела  только  и называются  человеческими
делами), всякий благой  дар и  природный  задаток ниспосылаются не  свыше, а
возникают снизу, сваливаются не с  высот,  а порождаются  из глубин природы.
Такими доставляющими помощь существами, такими гениями-хранителями  человека
были по преимуществу животные. Только благодаря  животным человек возвысился
над животным царством,  только  благодаря  их охране и содействию мог взойти
посев  человеческой  культуры.  В  Зенд-Авесте, а  именно  в  Вендидаде, как
известно,   самой  древней  и  подлинной  части  Зенд-Авесты,  читаем:  "мир
существует  благодаря  уму  собаки.   Хотя  эта  часть  "составлена  лишь  в
позднейшее время". Если бы собака не  охраняла улиц,  то  разбойники и волки
расхитила  бы   все  имущество".  Религиозное  почитание   животных   вполне
оправдывается в  связи с их ролью для человека именно в  эпоху зарождающейся
культуры.  Для человека животные были незаменимыми, необходимыми существами;
его человеческое существование зависело от них; а то, от чего зависит жизнь,
существование человека, - для  него бог. Если  христиане  больше не почитают
природы,  как  бога,  то  это  происходит  только потому,  что  согласно  их
религиозным представлениям  их существование зависит не от  природы,  но  от
воли  существа,  отличного  от  природы; вместе с  тем  они рассматривают  и
почитают это  существо  как  существо божественное, то  есть высшее,  только
потому,  что они признают его за виновника  и  хранителя их бытия, их жизни.
Таким образом почитание бога зависит только  от почитания  человеком  самого
себя,   богопочитание   есть   проявление   такого  самопочитания.  Если   я
презрительно отношусь к  самому себе  и к своей  жизни,  как я мог бы высоко
расценивать и  почитать  то,  от  чего зависит эта  злосчастная,  презренная
жизнь, -  нужно  при этом  учитывать,  что по первоначальному, естественному
представлению  человек не  отличает  себя от  своей жизни. Придавая ценность
источнику  жизни, я  лишь в  предмете своего сознания начинаю усматривать ту
ценность,  которую бессознательно  придаю  себе, своей жизни.  Поэтому,  чем
ценнее  оказывается  жизнь,  тем,  естественно,  более  высокую  ценность  и
достоинство  приобретают  податели жизненных благ - боги. Как  могли бы боги
блистать в  золоте и  серебре, раз человек еще не знает цены  и употребления
серебра и золота? Различие между полнотой и жизнерадостностью бытия греков и
отвращением  и  презрением к  жизни  индейцев весьма  значительно; но  также
весьма значительна  разница между греческой  мифологией и  моралью индейских
басен,  между  олимпийским отцом богов и  людей и великой индейской сумчатой
крысой или гремучей змеей - прародительницей индейцев!

http://lib.ru/HRISTIAN/ATH/substanc.txt



                "Проблема Лессинга".


 Лессинг утверждает: "Признать Бога, принимая во внимание самые достойные знания в каждом нашем действии и мысли, — вот наиболее полная цель естественной религии". Однако поскольку "мера" постижения мира варьируется у разных людей, "нужно конструировать позитивную религию из естественной, из религии природы, как позитивное право было сконструировано на базе права природного". Поэтому, продолжает Лессинг, "все позитивные религии и религии Откровения являются в равной степени истинными и ложными". И "наилучшая религия Откровения, или позитивная религия — та, что содержит минимальное количество условных дополнений к естественной религии". Между 1774 и 1778 гг. Лессинг опубликовал "Фрагменты из анонимного трактата " с суровой критикой сверхъестественного в религии Откровения. Как мы уже знаем, Реймарус считал, что Христос — бунтарь, враг римлян, но когда был распят, ученики придумали Христа — духовного обновителя и учителя жизни. В общем, получается, что христианство основано на сказке. Публикация этого сочинения стала поводом для яростной полемики между Лессингом и пастором Дж. М. Геце: в 1778 г. выходит сочинение "Анти Геце".

А годом раньше появился труд "О доказательстве духа и силы ". Именно в нем мы находим то, что впоследствии станут называть "проблемой Лессинга": как из исторической правды (Христос и апостолы) может произойти надысторическая истина (трансцендентный Бог и Церковь как убежище духа)? Лессинг пишет: "Перейти от этой исторической правды к категории, совершенно отличной от истины, и претендовать на модификацию всех метафизических и моральных понятий... если это не есть metabasis eis allogenos («переход рассуждения в другую область»), то я поистине не знаю, что хотел сказать Аристотель этой фразой... Это страшный широкий ров, через который мне не удается перебраться, хотя я часто и всерьез пытался перепрыгнуть через него. Если кто-нибудь может мне помочь, пусть сделает это, я прошу, я умоляю. Бог вознаградит его за меня". Кассирер комментирует: "Ни теология, ни системная метафизика XVIII в. не владели принципом, на основании которого можно было бы действительно дать ответ на вопрос Лессинга и выполнить его просьбу". Проблема Лессинга живо заинтересует датского философа Серена Кьеркегора, который в своих работах "Философские крохи" (1844) и "Заключительные ненаучные примечания" (1864) скажет: "Невозможно обосновывать вечное спасение на историческом факте", "это называется рисковать, а без риска нет Веры".

                Кант.

В «Критике чистого разума» (и в других работах Канта) мы не встретим термин «бессознательное». Тем не менее идея бессознательного как активного, творческого начала выражена недвусмысленно. Кант говорит о спонтанности мышления. Рассудок, благодаря продуктивному воображению, сам спонтанно, т. е. стихийно, помимо сознательного контроля, создает свои понятия. «Способность воображения есть спонтанность» 12. Такова одна из центральных идей «Критики чистого разума».
Такова одна из центральных идей «Критики чистого разума».

Созидательная деятельность воображения обусловлена, во-первых, готовыми конструкциями (категориями), а во- вторых, наличным строительным материалом — эмпирическими данными. Именно поэтому воображение возводит не воздушный замок, а прочное здание науки. Продуктивное воображение — не пустая фантазия. Это рабочий инструмент синтеза чувственности и рассудка. Канту мало общей констатации факта. Он пытается уточнить сам ход этого синтеза и обнаруживает некую промежуточную фазу, среднее звено между чувственностью и абстрактным мышлением. В «Критике чистого разума» появляется новый термин — схема. Это как бы полуфабрикат продуктивного воображения, нечто совсем удивительное: с одной стороны,— чувственное, с другой — интеллектуальное, «посредующее представление», «чувственное понятие».

Схему, подчеркивает Кант, следует отличать от образа. Последний всегда нагляден. Пять точек, расположенных одна за другой,— образ некоего количества; чистая схема количества — число. В основе понятий лежат не образы, а схемы. Как они возникают, сказать трудно. Кант лишь указывает на опосредствующий механизм синтеза чувственности и рассудка — время. Временной ряд одинаково присущ как созерцаниям, так и понятиям. Время лежит в основе схем.

Если взглянуть теперь снова на категории, то станет яснее, как Кант представляет себе внеопытное возникно- вение категорий, уже упоминавшийся нами «эпигенез чистого разума».


 Каждая категория имеет свою схему. Что такое схема субстанции? Это постоянство реальности во времени. Схема причинности? Это реальность, за которой следует другая реальност. Схема общения (взаимодействия) или взаимной причинности есть одновременное существование определений одной субстанции с определениями другой субстанции. Схема возможности есть согласие синтеза различных представлений с условиями времени вообще. Схема действительности есть существование в определенное время. Схема необходимости есть существование предмета во всякое время. Наконец, схема количества дает нам «порождение (синтез) самого времени в последовательном схватывании предмета» .
Последнее обстоятельство очень важно: само время оказывается конструкцией продуктивного воображения. «Схема сама по себе всегда лишь продукт воображения» . Таким образом, «априорное происхождение категорий» оказывается возможным благодаря действию продуктивного воображения. Априоризм включает в себя момент исторического подхода к познанию.

Учитель евангелия провозгласил себя посланником неба, объявил старую, рабскую веру в формулы и обряды чем-то самим по себе ничтожным, а моральную веру — единственно душеспасительной. Своей жизнью и своей полной величия смертью он дал пример подлинно богоугодной человечности. Этой смертью, добавляет Кант, «его публичная история ... кончается. Приложенная к по-следней как дополнение, более таинственная и совершавшаяся только перед глазами близких ему лиц история его воскресения и вознесения на небо ... не может без ущерба для ее исторического достоинства быть использована ре-лигией в пределах только разума» (с. 201).

Кант видит изначальное, «естественное», по сути дела безрелигиозное состояние людей, затем первый, еще не-совершенный тип религии, который он называет «богослужебным». Третий этап —вера разума. Богослужебная религия (наиболее распространенный тип религии) рассчитана на снискание благосклонности верховного существа, которое можно умилостивить путем почитания, сакральными жертвами, соблюдением предписаний и обрядов. Человек льстит себя мыслью, что бог может сделать его счастливым без того, чтобы самому человеку стать лучше; нужно только соответствующим образом бога попросить и предпринять кое-какие внешние действия. По сути дела речь идет о сделке по принципу «я тебе, а ты мне». Священник выступает в роли посредника: в бого-служебной религии он жрец, носитель ритуала, церковь здесь — храм, где ритуал совершается.

Религия разума — это чистая вера в добро, в собственные моральные потенции без примеси какого бы то ни было расчета, без перекладывания ответственности на высшие силы. Это религия доброго образа жизни, которая обязывает к внутреннему совершенствованию. Священник в ней — просто наставник, а церковь — место собраний для поучений.

Христианство не сразу сложилось как религия разума. «В свое время чудеса и тайны откровения были, вероятно, нужны, чтобы утвердить, а затем, несмотря на противодействие сторонников иудаизма, распространить в народе столь чистую религию Однако после того, как учение о праведной жизни и чистоте помыслов в вере достигло в мире достаточного распространения... леса, поддерживающие здание, должны быть сняты, ибо здание стоит уже прочно» (с. 538).

Бог в религии разума — просто моральный закон. И любовь. С годами Кант внял критическим голосам, обви-нявшим его в черствости, а может быть, и сам понял силу аффекта, влекущего одного человека к другому, объединяющего людей узами, более прочными, чем страх и обязанность. Так или иначе, но чем старше становился Кант, тем охотнее он рассуждал о любви.

               А.Гулыга

                Немного о  антропологии.
(предтечетей которой являлись Ж.Ж.Руссо и Ш.Л.Монтескье)


В «Антропологии с прагматической точки зрения» Кант поначалу говорит о том, что воображение не может быть творческим, ибо любое представление ведет к своему источнику, следовательно, материал воображения берется из чего-то уже существующего. В поддержку этой идеи, Кант ссылается на память, которая удерживает впечатления внешнего и внутреннего мира.

Отчего же воображению поначалу отказано в творчестве? Оттого, что «Продуктивное воображение создает некоторого рода общение нас с самим собой, хотя только как явлениями внутреннего чувства, но по аналогии с внешними чувствами» . Эта аналогичность упорядочивает деятельность воображения, которое как бы расставляет по местам эмпирические впечатления, конструирует опыт. Канту удобна эта схема, в противном случае буйство воображения может взять верх над здравым смыслом и привести к болезни: «Воображение богаче представлениями и порождает их больше, чем [внешнее] чувство», пишет Кант, подтверждая возможность разрыва сознания с реальным миром. Дело все в функции воображения создавать образы непроизвольно. Эта непроизвольность воображения есть фантазия по Канту. Вот почему он опасается непроизвольной деятельности воображения: так можно принять сон за явь, внутренние воздействия образов уравнять с внешними, стать «непроизвольной игрушкой своих образов».



С памятью Канту комфортнее: она относится к реальному миру, а вот с фантазией сложнее. Далее в тексте «Антропологии» он уже говорит о творческой деятельности воображения. Это выглядит непоследовательно, и нам еще предстоит отыскать причину. Итак, Кант развивает мысль о творческом воображении. Это значит, что воображение не есть созерцание.В "Антропологии'Кант пишет:"Воображение - великий художник,более того,волшебник".

Ю.М. Бородай, размышляя о смысле продуктивного воображения у Канта, говорит о «коперниканском перевороте» в философии, о понятии произвола. Дело в том, что субъект, по Канту, может творить самостоятельно, своевольно. «Предмет, несмотря на свой априорный (всеобщий) характер, именно потому и является лишь субъективным произведением, что в основе синтеза лежит произвол субъективного воображения». Оторвавшись от детерминации природы, против природно-естественной обусловленности своей деятельности, человек становится субъектом любого сознательного строительства, т.е. творчества – и реального, и идеального. Это произошло благодаря тому, что он научился пересматривать данные своей памяти, а не подчиняться им так же, как зависимо от своих инстинктов (тоже в своем роде память) животное. Подобный пересмотр дал возможность иначе отнестись к причинности – детерминированности действий человека, линейности происходящих событий. Будущее с этого времени перестало следовать за прошлым, появилась возможность его предвосхищать, обращать время вспять: мы говорим о целенаправленной деятельности. «Тем самым он впервые научился “строить”, в собственном смысле этого слова, не только реально, но сперва идеально, в воображении. Тем самым впервые он узнал время, ибо научился в воображении “воспроизводить” не что иное, как временную последовательность своих же собственных должных действий < …> своим первоначальным актом произвольно направленного (а не бессознательно-аффективного) внимания он произвел само воображение – сферу всякого творчества».

         



             
               
Первый сон Веры.

 Первый период в развитии философии Шеллинга состоит в исследовании гносеологической проблемы основного принципа познания и возможности познания с точки зрения критики видоизмененного Фихте.

Второй сон Веры.
 
 Главной задачей второго периода является конструирование природы как саморазвивающегося духовного организма.

Третий сон Веры.

 Система тождества, характеризующая третий период, состоит в раскрытии идеи абсолютного как тождества основных противоположностей реального и идеального, конечного и бесконечного.

Четвертый сон Веры.
 
 В четвёртом периоде Шеллинг излагает свою философию религии — теорию отпадения мира от Бога и возвращения к Богу при посредстве христианства. К этому же периоду примыкает, в качестве дополнения, «положительная» философия, известная только по читанным Шеллингом лекциям. В ней философия религии излагается не как предмет рационального познания, а как интуитивно открываемая истина. С этой точки зрения положительная философия является в то же время философией мифологии и откровения.
               

 
                Еще раз о логике.

     Н.А.Васильев отстаивает ту точку зрения, согласно которой закон исключенного третьего не то чтобы «беден содержанием» или «не самостоятелен», а прямо неверен. Впервые именно в этой статье («О частных утверждениях…») он вводит различение в объекты логики, которыми могут быть либо объекты реальности – восприятия и представления, иначе – объекты, принадлежащие области возможного опыта, либо понятия – символизация объектов реального мира. Закон исключенного третьего верен для восприятий, но не для объектов символического мира понятий. Для понятий действует закон исключенного четвертого: «Относительно каждого понятия, взятого как субъекта, и любого
предиката мы можем образовать три различных суждения: одно о необходимости данного предиката, другое о его невозможности и третье
– о его возможности, и четвертого образовать нельзя»
. Его можно переформулировать как дизъюнкцию трех базовых видов категорий.

Но ещё можно и так:

А+А=А-простая логика.
(А есть А)

А+В=А-парадоксальная логика.
(А есть А и не А)

Берём систему координат x,y,z(длину,ширину,высоту).

Рассматриваем А как основное время системы или как время эволюции (Тэ) - четвертое измерение.

(Тэ)есть и tx,и ty,и tz,и само(Тэ)одновременно.




                О двоемирии.

 До Жирмунского о двух параллельных мирах в творчестве Гофмана писали без употребления термина «двоемирие». Так, например, трактует творчество писателя Владимир Соловьёв[2]:

« Существенный характер поэзии Гофмана… состоит в постоянной внутренней связи и взаимном проникновении фантастического и реального элементов, причем фантастические образы, несмотря на всю свою причудливость, являются не как привидения из иного, чуждого мира, а как другая сторона той же самой действительности, того же самого реального мира, в котором действуют и страдают живые лица, выводимые поэтом. …В фантастических рассказах Гофмана все лица живут двойною жизнью, попеременно выступая то в фантастическом, то в реальном мире. Вследствие этого они или, лучше сказать, поэт — через них — чувствует себя свободным, не привязанным исключительно ни к той, ни к другой области. »
Долгое время литературоведы использовали термин «двоемирие» лишь эпизодически, даже брали его в кавычки. Например, Григорий Гуковский в книге «Реализм Гоголя» (1959)[3]:

« ...нет оснований сближать... гоголевскую манеру в «Тарасе Бульбе» с теорией и практикой Гюго, с предисловием к «Кромвелю» или с текстом «Собора Парижской богоматери». Сближение это бессмысленно уже и потому, что у Гюго весь объект изображения мыслится как проекция воображения и представлений субъекта-поэта, и потому тональность полностью подчинена произволу субъективности. То же самое, в не меньшей, если еще не в большей степени, относится к сближению [литературоведами] переходов тона у Гоголя (как и его фантастики) с «двоемирием» Гофмана. Чернышевский был поэтому совершенно прав, обрушившись на мнение Шевырева, будто на «фантастические создания» Гоголя повлияли Гофман и Тик. »

      О Фаусте.               

  Повесть «Фауст» была написана И.С. Тургеневым в 1856 г. В.М. Маркович и Л.М. Долговой в примечаниях к собранию сочинений И.С. Тургенева справедливо усматривают связь героини повести «Фауста» Веры с сестрой Л.Н. Толстого М.Н. Толстой, с которой писатель познакомился осенью 1854 г. в «имении Толстых Покровском, находившемся поблизости от Спасского» [3.Т.6.С.345]. «Не только женское обаяние, но и черты по-своему незаурядной личности роднят героиню «Фауста» с М.Н. Толстой» [3.Т.6.С.346], – считают исследователи. Это сходство отмечалось и ее дочерью, и членами семьи Л.Н. Толстого, и их близкими друзьями. Близость героини «Фауста» Веры Николаевны Ельцовой и М.Н. Толстой многое объясняет в русской повести с немецким названием. Совершенно очевидно, что родовые черты графини М.Н. Толстой, воспитанной в русских народных традициях, стали доминантой образа Веры и вывели её ценою смерти из духовно-нравственного тупика, возможно, даже вопреки замыслу автора. Да и «сама М.Н. Толстая узнавала в повести эпизоды, в которых отразилась пора её знакомства с И.С. Тургеневым…» [3.Т.6.С.346].

Для понимания духовно-нравственной позиции И.С. Тургенева важно также уяснить его отношение к произведению немецкого писателя. «Фауст» Гете, по словам переводчика Ф. Боденштедта, «был любимым произведением Тургенева; первую часть его он знал почти всю наизусть» [3.Т.6.С.346]. И.С. Тургенев перевел последнюю сцену первой части «Фауста», а в 1845 г. написал рецензию на перевод «Фауста» М. Вронченко и статью, посвящённую анализу трагедии Гете. Однако ещё в 1843 г. И.С. Тургенев в статье о переводе Ф. Миллером на русский язык «Вильгельма Телля» Шиллера затрагивает вопросы, которые свяжут воедино статьи русского писателя о «Фаусте» Гете, об образах Гамлета и Дон Кихота («Гамлет и Дон Кихот») и повесть «Фауст», вопросы, касающиеся его оценки русской и западноевропейской литературы.

 В статье о «Фаусте» Гете И.С. Тургенев продолжает разговор о немецкой литературе и о народности, дополняя и конкретизируя данные понятия. «Жизнь каждого народа, считает И.С. Тургенев, «можно сравнить с жизнью отдельного человека», но «народ, как природа, способен вечно возрождаться» [3.Т.11.С.18]. Молодость человека, подобно молодости народа, И.С. Тургенев связывает с романтизмом, «эпоха которого настала для Германии во время юности Гете» [3.Т.11.С.19]. «Величие» Гете «состояло именно в том, что все стремления, все желания его народа небесплодно отражались в нем» [3.Т.11.С.21]. Так как Гете был немцем 18-го в., века Просвещения, наследником Реформации (протестантизма), то эти идеи он и вложил в своего «Фауста». В связи с чем И.С. Тургенев совершенно справедливо определяет поэму Гете как «чисто человеческое» (в гуманистическо-возрожденческом значении), «чисто эгоистическое произведение» [3.Т.11.С.22]. Свое утверждение И.С. Тургенев объясняет воздействием на общественное сознание немецкой идеалистической философии (Фихте, Шеллинга, Канта), которая способствовала раскрытию индивидуалистического сознания, следствием чего стало «распадение Германии на атомы, где «каждый (о человеке вообще, то есть в сущности) хлопотал о своей собственной личности» [3.Т.11.С.22].



                Об эгоизме,а по-русски - самости, и личности.

 К.Маркс и Г.Плеханов, П.Новгородцев и С.Франк, А.Камю и Н.Михайловский – все считали проповедь «эгоизма» одним из величайших пороков штирнеровской философии. [62] И – напрасно! Отвечая М.Гессу – первому, но далеко не последнему! – упрекнувшему его в «эгоизме», Макс Штирнер подчеркивал, что проповедуемый им «сознательный эгоизм» не имеет почти ничего общего с «эгоизмом в обычном смысле» и до этого эгоизма (проповедуемого им) надо еще подняться – от философско-идеологических деклараций и социалистических фикций.Однако и в учении об «эгоизме», которое в целом мы можем оценить очень высоко, Штирнер не сумел избежать некоторых крайностей и двусмысленностей. Во-первых, по справедливому замечанию Э.Фромма (см.413; 543), реабилитируя «себялюбие» и обличая «служение», в полемике с «идеологами», Штирнер лишь поменял «плюс» на «минус»: традиционная мораль считала благом служение чему-то высшему и злом – служение себе; он же, поменяв «зло» и «благо» местами, сохранил само это абсолютное противопоставление – во многом метафизическое и натянутое, ибо служение себе не исключает служения другим, и наоборот. Во-вторых, внося путаницу в употребление самого термина «эгоизм» и создавая этим почву для всяческих упреков в своей адрес, Штирнер то отстаивает «эгоизм в обычном смысле» (Н.Г.Чернышевский бы сказал: «неразумный эгоизм»), идеалы самодовольного филистера, то высказывается в духе ницшеанского аристократизма (культ силы) или солипсизма, замкнутого в себе; наконец, проповедует любовь к людям и сочувствие к пролетариям. Все эти высказывания, будучи перемешаны в книге Штирнера, усиливают противоречивость и двусмысленность его учения о личности. И все же в целом мы можем реабилитировать штирнеровское учение об «эгоизме», если вслед за ним, (но более четко!) разграничим: 1) «эгоизм в обычном смысле слова» как мелкое своекорыстие, вид «служения» своим инстинктам; 2) реальный и неотменяемый всеобщий факт того, что нашими действиями руководят те или иные наши интересы и потребности – либо осознанные и честно заявленные нами, либо лицемерно и неосознанно завуалированные или мистически трансформированные; и 3) осознание и провозглашение личностью этого факта.

 «Рабы»,«слуги», «одержимые» – слепые, слабые или одураченные, не называют себя «эгоистами», а предпочитают более возвышенные наименования, – в противовес этому Штирнер отважно реабилитирует слово «эгоизм». В этом отношении Штирнера можно сравнить с К.А.Гельвецием до него и Н.Г.Чернышевским после него, реабилитировавшими «эгоизм» и пытавшимися создать реалистическую этику, опирающуюся на интересы, а не на «идеалы»; в особенности же здесь Штирнер близок Фридриху Ницше, который, подобно Штирнеру, атакуя существующую мораль и право, обличал их лицемерие и стремился выявить подлинные их мотивы и основы.

                Из книги "Проблемы личности."П.Рябова

(Для полноты картины здесь следует добавить Эпикура и Монтеля)

Термин "Личность"(чеканка,личина,маска) введен в русскую литературу Н.Карамзиным.

Кристофер Мартин Виланд.

Место рождения деревня Оберхольцхейм вблизи "вольного" города Бибераха .
5 сентября 1733г
Место смерти - Веймар
20 января 1813г

Годы творчества - с 1751г
Язык - немецкий

"До тех пор пока поэзия остается поэзией,золото золотом,а кристалл кристаллом,- поэма "Оберон"будет вызывать общую любовь и удивление как
chef d'oeuvre поэтического искусства".
               И.Гёте


"Вопрос о том,какой немецкий драматический
писатель скрывается под именем
Гипербола,Флапса и другие -
это абдеритский вопрос,
недостойный ответа."

              К.Виланд


 В России имя Виланда было хорошо известно читателям XVIII в. В 90 х годах почти одновременно появились два полных перевода "Истории абдеритов": один - в Москве в 1793-1795 гг., другой - в Калуге, подальше от недреманного ока цензоров Екатерины II, под любопытным заглавием "Зеркало для всех, или Забавная повесть о древних абдеранцах, в которых всяк знакомых без колдовства увидеть может. Переведена с того языка, на котором писана" (1795). Переводчиком этого издания был писатель демократ В. А. Лёвшин, тонко уловивший социальную направленность сатиры Виланда. Третий перевод был опубликован также в Москве в двух частях, одна из которых увидела свет в 1832, а другая - лишь в 1840 г., вероятно, из за цензурных препятствий. Публицистика и сатира Виланда находили понимание в кругах русских вольнодумцев [59]. В 1815 г. в Петербурге издавался сатирический журнал "Демокрит", названный по герою виландовского романа. "История абдеритов" оказалась вовлеченной в полемику, развернувшуюся в 1825 г. вокруг комедии А. С. Грибоедова "Горе от ума". Чацкого сравнивали с Демокритом, а московское светское общество - с обитателями Абдеры [60]. После Великой Октябрьской социалистической революции в издательстве "Academia" был подготовлен трехтомник сочинений Виланда в новых переводах. Он не увидел света из за того, что вскоре после его завершения началась Великая Отечественная война. Отрывки из "Истории абдеритов" в переводе И. В. Волевич были включены в "Хрестоматию по западноевропейской литературе" (1938).
Интерес к творчесту Виланда особенно велик в Германской Демократической Республике.Там издаётся академическое собрание сочинений и переводов писателя,его огромная переписка.
Не все в обширном наследии Виланда может сегодня живо заинтересовать читателя. Однако среди произведений этого автора есть такие, которые безусловно заслуживают нашего внимания.Прежде всего это - "История абдеритов". Роман Виланда не устарел до сих пор и не устареет, пока не исчезнет из мира общество классового неравенства, социальной несправедливости - буржуазное общество, со своим верным спутником - косной обывательщиной. Закончим статью пророческими словами создателя "Истории абдеритов":
"Судьба моя, наверное, всегда будет такой - меня станут либо слишком уж хвалить, либо отвергать слишком сердито. Хорошо еще, что ни за то, ни за другое мне отвечать не придется. Среди потомков, да и среди современников, я надеюсь обрести друзей, которые поймут, чего собственно я добивался, и осознают разумом, ощутят сердцем глубокое родство со мной. Это будет означать, что влияние мое на потомство сохранится; и если это влияние станет помогать, а не препятствовать распространению гуманности, то у меня могли бы иметься все основания быть довольным" [61].
Произведения Виланда продолжают и сегодня выполнять свою гуманистическую задачу.


           Р.Ю.Данилевский
 


               
  Среди миров.

 Среди миров, в мерцании светил
Одной Звезды я повторяю имя…
Не потому, чтоб я Ее любил,
А потому, что я томлюсь с другими.
И если мне сомненье тяжело,
Я у Нее одной ищу ответа,
Не потому, что от Нее светло,
А потому, что с Ней не надо света.

                И.Аненский


Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит —
Летят за днями дни, и каждый час уносит
Частичку бытия, а мы с тобой вдвоем
Предполагаем жить, и глядь — как раз умрем.
На свете счастья нет, но есть покой и воля.
Давно завидная мечтается мне доля —
Давно, усталый раб, замыслил я побег
В обитель дальную трудов и чистых нег.

                А.Пушкин



Рахметов положил на стол лист почтовой бумаги, на котором было написано десять — двенадцать строк.
Едва Вера Павловна бросила на них взгляд, она в тот же миг, вспыхнув, забывши всякие клятвы, вскочила; как молния мелькнула ее рука, чтобы схватить записку, но записка была уж далеко, в поднятой руке Рахметова.
— Я предвидел это, и потому, как вы заметили бы, если бы могли замечать, не отпускал своей руки от записки. Точно так же я буду продолжать держать этот лист за угол все время, пока он будет лежать на столе. Потому всякие ваши попытки схватить его будут напрасны.
Вера Павловна опять села и сложила руки. Рахметов опять положил перед ее глазами записку. Она двадцать раз с волнением перечитывала ее. Рахметов стоял подле ее кресла очень терпеливо, держа рукою угол листа. Так прошло с четверть часа. Наконец Вера Павловна подняла руку уже смирно, очевидно не с похитительными намерениями, закрыла ею глаза: «Как он добр, как он добр!» — проговорила она.
— Я не вполне разделяю ваше мнение, и почему — мы объяснимся. Это уже не будет исполнением его поручения, а выражением только моего мнения, которое высказал я и ему в последнее наше свидание. Его поручение состояло только в том, чтобы я показал вам эту записку и потом сжег ее. Вы довольно видели ее?
— Еще, еще.
Она опять сложила руки, он опять положил записку и с прежним терпением опять стоял добрую четверть часа. Она опять закрыла лицо руками и твердила: «О, как он добр, как он добр!»
— Насколько вы могли изучить эту записку, вы изучили ее. Если бы вы были в спокойном состоянии духа, вы не только знали бы ее наизусть, форма каждой буквы навеки врезалась бы в вашей памяти, так долго и внимательно вы смотрели на нее. Но в таком волнении, как вы теперь, законы запоминания нарушаются, и память может изменить вам. Предусматривая этот шанс, я сделал копию с записки, и вы всегда, когда вам будет угодно, можете видеть у меня эту копию. Через несколько времени я, вероятно, даже найду возможным отдать вам ее. А теперь, я полагаю, уже можно сжечь оригинал, и тогда мое поручение будет кончено.
— Покажите еще.
Он опять положил записку. Вера Павловна на этот раз беспрестанно поднимала глаза от бумаги: видно было, что она заучивает записку наизусть и поверяет себя, твердо ли ее выучила. Через несколько минут она вздохнула и перестала поднимать глаза от записки.
— Теперь, как я вижу, уже достаточно. Пора.



Белеет парус одинокой
В тумане моря голубом!..
Что ищет он в стране далекой?
Что кинул он в краю родном?..

Играют волны — ветер свищет,
И мачта гнется и скрыпит…
Увы! Он счастия не ищет
И не от счастия бежит!

Под ним струя светлей лазури,
Над ним луч солнца золотой…
А он, мятежный, просит бури,
Как будто в бурях есть покой!

                М.Лермонтов


Фауст:"Что там?"


Бессонница. Гомер. Тугие паруса.
Я список кораблей прочел до середины:
Сей длинный выводок, сей поезд журавлиный,
Что над Элладою когда-то поднялся.

Как журавлиный клин в чужие рубежи, —
На головах царей божественная пена, —
Куда плывете вы? Когда бы не Елена,
Что Троя вам одна, ахейские мужи?

И море, и Гомер — всё движется любовью.
Кого же слушать мне? И вот Гомер молчит,
И море черное, витийствуя, шумит
И с тяжким грохотом подходит к изголовью.

                О.Мандельштам


Картина М.Врубеля "Фауст и Маргарита в саду".