О нём

Он был мил и добр. Само его существо кричало о наличии широкой души, концентрации и умножении всего хорошего, что мог внести в человека белый свет. Он верил в Бога, но не глубоко. Был открыт и дружелюбен, но всегда недоговаривал.

Он был обычным человеком – живущим по всем годами формировавшимся канонам общества. Был обходителен, нетерпелив, упорен, обладал теми качествами, которые присущи людям, занимающим его статус в обществе. Однако иногда казалось, что его судьба – заслуга случая, и с такой в некотором смысле наивностью непонятно, как образовалось именно это пространство вокруг него. Возможно, наивным он лишь казался, в силу своего напряжённого графика, вызывавшего порой сложность восприятия им поступающей информации.

Вместе с тем важно сказать, что этот человек полностью состоял из противоречий. Производя внешне нужный эффект, он не останавливался на развитии на подсознательном уровне своих самых соблазнительных желаний. Противоречие было образовано в том числе его неумением всегда выдерживать искреннюю линию. Направление мысли перерывало видимые установки и диктовало иное, сбивчивое движение сознания.

Это был человек великодушный, способный сделать все, что от него зависело, но не всегда готовый страдать вместе с другим субъектом действия. Все, что было в его жизни, он не предпочитал анализировать в своих кругах. Напротив, приоритетным становилось действие, а не мыслительные процессы. Возможно, так лишь казалось, поскольку понять, думает ли он о чем-то параллельно диалогу, свойственен ли ему анализ, оценка, было невозможно. Он умело скрывал свои эмоции, выдавая только то, что было необходимо получать остальным в созданных условиях.

Он был на таком эмоциональном подъёме, что, несмотря на мрачные цвета окружения, любое кино рядом с ним превращалось из немого в звуковое. Иногда хотелось вступить с ним в противоборство, но каждый раз такой поединок не был начат при личной встрече. Ограничительным фактором становилось значительное влияние его нутра, его как человека твердого, уверовавшего в свою невозможность быть покорённым, убежденного в собственной если не исключительности, то в способности управлять настроениями других людей, ситуацией, оборачивать любое дело в свою пользу.

Это был актер. Но не такой, как настоящие. Они играли, потому что выбрали такой путь. А он не выбирал. Он выбрал другую стезю, но на каждом ее периоде вживался в необходимый для данного этапа образ. Его простота была хитростью, его молниеносная восприимчивость к просьбам других – скрытым от всех, кто его знал, замыслом.

Он не делал того, что не должен был, а то, что он должен был, он определял сам. Он знал, что хочет, знал, как к этому прийти, знал, как вести себя так, чтобы все поверили. Его изменения были незаметны, потому что никто никогда не был уверен в прозрачности его личности. Вероятно, в этом мире и не человека, который видел его истинного. Это был хамелеон, артист, производящий впечатление человека, у которого всё «схвачено».

Он контролировал все секундные, минутные действия, управлял временем, выстраивал все коммуникативные действа таким образом, чтобы другие сочли их естественно образованными. На самом же деле всё это было длящемся, развивающемся по его плану. Он создавал направление любому движению и не пребывал в глазах других в состоянии угнетённости. Он никогда не мог разочароваться, но мог поддержать, выразив необходимое собеседнику разочарование, не пропустив через себя. Казалось, он не способен ни к каким негативным настроениям.

Кажущийся рассеянным, он не мог выдать, напускная эта рассеянность или естественная. В последнее не верилось тем, кто пропускал через себя его чары. Эти чары были, но они не чувствовались. Ты подходил близко, но был далеко, он не делал в полную меру то, что хотел, если знал, что другому это неинтересно.

Он был кузнечиком, притаившемся в контейнере из-за условий, при которых любое движение работает против него и нелогично. Ему было необходимо выверить все, а это характеризовало его как прирождённого стратега. Однако когда крышку контейнера открывали – он прыгал как в последний раз, создавая полное ощущение того, что погибнет, если не сделает блестяще то, что от него требует этот момент.

Он репетировал. Весь его профессионализм достигался упорной подготовкой. Он знал, что не сможет продержаться в этой среде, если не будет «проходить уровни», соблюдая заданные правила. Он не диктовал, он отрабатывал, но каждый раз придавал этому форму единственно возможного исхода. Все «заказчики» становились марионетками, они невольно принимали его правила, которые дополняли их собственные. Более того, они принимали убеждение в его исключительности, в том, что с их задачей мог справиться только он. А его работа с почвой была продуманным шагом.

В его менталитете не было слова «проигрыш». Он не впускал в себя какую-либо возможность неудачи. В случае, если это происходило, он оборачивал всё в свою пользу, неудача оказывалась либо заранее позволительной, либо лишённой свойств неудачи. Он принимал только победы, никогда не поддерживая разговоры, в которых мог быть иной результат. В его понимании другого результата, кроме установленного им позитивного, быть не могло.

Я услышала его голос днём – громкий, твёрдый, серьёзный, скрытный. Казалось, он уже тогда прощупывал почву – как позже он признавался, в минуты общения ему действительно привиделся подвох. Именно эта настороженность делала его в моем представлении Билли Миллиганом – существенным отличием здесь становилось умение моего героя управлять своими личностями. Он не был склонен к философии, его речь не была пространной, он точно знал, что хотел выразить, и не присваивал сказанному статуса уникальности, говорил конкретные вещи по принципу «причина – следствие». И, скорее всего, именно эта манера речи понималась мной, склонной к психоанализу, как «пасхалка», которая помещена в эту «игру» отвлечённо.

Игра/не игра, но мы быстро нашли общий язык в силу энергетического тяготения друг к другу. Его душа оставалась загадкой, моя – была открытой книгой. Он, пусть так в этом и не нуждался, желал быть мной увлечённым. Он интересовался, но интересовался так, как сам умеет, говоря о следствии в личных беседах, но не упоминая причину. Я уважала его и не спрашивала того, что всё же не смогло бы его раскрыть – настолько сильно была прикреплена к его лицу маска.
Он тоже чувствовал эту связь, связь энергетическую. Толерантный к моей природе, он не доводил мои монологи, обращённые не в его пользу, к конфликту, обвиняя каждый раз не меня, а воздух. Он хотел всего и одновременно демонстрировал окружающим свою изобретённую незаинтересованность в этом.

Вначале он преследовал меня. Он не считал зазорным работать на публику и, будучи эксцентричным, в экспрессивной форме устраивал спектакли, тем самым затмевая собственную увлечённость мной. Он играл, а в это время любовался мной. Я стеснялась, злилась, чувствовала себя неуверенно, неловко, но он был заворожён. Он будто принял меня как собственное дитя, принял всё мое естество – мои больную нервами голову, негативность, мою в меру вспыльчивость и глупость, но вместе с тем мое умение сыграть ту роль, которой он меня наделил.

Он говорил быстро и много, стараясь при этом замедлить время, чтобы насладиться минутами, проведёнными в нескольких метрах. Позже он подходил близко, и каждый раз для него это было тем самым злом, грехом, который он впускал в свою непонятную душу.

Мы беседовали – о свободе, религии, сравнивали Ветхий Завет с Новым. Как-то он сказал мне: «Не думаю, что Богу интересны наши постоянные страдания. Не для этого надо было нас создавать…». По его мнению, все пережитое рано или поздно покрывается пылью и забывается. В этой фразе я находила его уверенность в человеческой безнаказанности.

Не все видели смысл в его действиях, но он видел и предпочитал не посвящать никого… До сих пор загадка, где в его словах была ложь, где правда, что было озвучено вынужденно, а что – от сердца. Ведь этот человек, с виду не допускавший необдуманных поступков, контролировавший все процессы вокруг себя, в какой-то момент переиграл.

Концерт этого человека обернулся неожиданным сценарием, играть по которому ему предстоит в подчинении уже не самому себе, а времени. Но это уже другая история.

Моя же история заканчивается потерей того, с кем была связь.