Ода На Праздность Джон Китс

"Они не трудятся, ни пряжу ткут".

Были в утро одно три фигуры видны предо мной,
С кривыми шеями, и складными руками, вбок вставали;
И ступали безмятежно одна по следам другой,
В сандалиях мирных и в белых одеяниях танцевали;

Они прошли, как фигуры на мраморной урне,
Когда вращают кругом, увидеть обе стороны;
Они явились снова; как когда урна однажды более
Подвинулась кругом, и тени ранние вернулись;

И странными они казались мне, как знать способен
Все вазы тот, кто углублен в Фидийские придания.


Как же так, Тени! что я вас не знал?
Как вы укутанные в тишь явились такой маской?
Был ли то тихий глубоко-скрытый заговор
Прокрасться мимо и остаться без указа

Мои дни праздные? Пора дурманная влекла;
Блаженно облако от праздности порою летней
Обволокло мои глаза; пульс рос мой менее и менее;
Боль не имела жала, и радостей венок - цветка:

О, с чего ты не растаял и не оставил разум бдеть
Без призраков, но… с пустотой, всего вольней?


В раз третий шли они вперед, и проходя, обратила
Каждая лицо на меня в этот строгий миг;
Поблекли, и, чтобы следовать за ними, я горел
И жаждал крыльев я с того, что знал троих;

Первой добрая Дева была, и Любовь ее имя;
Вторым Амбиция была, бледность на щеках,
И бдительный, всегда с истощенным взором;
Последний, кого люблю я более, чем проклинаю

Навис над ней, девицею весьма не безсловестной, -
Я знал быть демоном моим - Поэзия.


Они поблекли, и, уж точно! Хотел я крылья:
О глупость! Что есть любовь? и где она в счету?
И за эту жалкую Амбицию! она все льется
От мужних малых сердц короткий жара приступ;

За Поэзию! - нет, - у ней нет радости, -
По краю для меня - и так сладка, как сонные полудни,
И вечера погрязли все в медовой праздности;
О, для старения так скрыта от возни,

Что не узнать мне никогда, как сопоставить луны,
Иль голос смысла здравого услышать и забот!


И снова мимо они шли: - увы! но куда шли?
Мой сон был украшаем смутными мечтами;
Моя душа была проталиной окропляемой вовне
С цветами, тенями броскими и раскосыми лучами:

И утро было полно облаков, ни капли не упало,
То взвесь легла на веках сладостных слезинок Мая;
Открытой створкою сдавило новолитсый стебель,
Позволь цветущему теплу и наваждению рыдать;

О тени! Сказать прощай и время все ж настало!
Над вашими долами нет павших слез моих.


Итак, вам, трем Призракам, прощай! Вам не поднять
Мою главу остылую в цветущей полосе;
Ибо не буду почитаем похвалою я,
Питомцем-агнцем в сентиментальном фарсе!

Спадайте мягко с моих глаз и станьте снова
В фигурах-масках тьмами на той сонной урны;
Прощайте! Для ночи несколько я сохраню видений,
Что до видений робких дней - запасы полны;

Исчезнуть, вам Фантомам! в праздной бодрости моей,
На облака и прочь, навек вам без возврата!





ODE ON INDOLENCE

BY JOHN KEATS

‘They toil not, neither do they spin.’

One morn before me were three figures seen,
    With bow;d necks, and join;d hands, side-faced;
And one behind the other stepp’d serene,
    In placid sandals, and in white robes graced;
        They pass’d, like figures on a marble urn,
    When shifted round to see the other side;
They came again; as when the urn once more
        Is shifted round, the first seen shades return;
    And they were strange to me, as may betide
With vases, to one deep in Phidian lore.

How is it, Shadows! that I knew ye not?
    How came ye muffled in so hush a mask?
Was it a silent deep-disguis;d plot
    To steal away, and leave without a task
        My idle days? Ripe was the drowsy hour;
    The blissful cloud of summer-indolence
Benumb’d my eyes; my pulse grew less and less;
        Pain had no sting, and pleasure’s wreath no flower:
    O, why did ye not melt, and leave my sense
Unhaunted quite of all but—nothingness?

A third time pass’d they by, and, passing, turn’d
    Each one the face a moment whiles to me;
Then faded, and to follow them I burn’d
    And ached for wings, because I knew the three;
        The first was a fair Maid, and Love her name;
    The second was Ambition, pale of cheek,
And ever watchful with fatigu;d eye;
        The last, whom I love more, the more of blame
    Is heap’d upon her, maiden most unmeek,—
I knew to be my demon Poesy.

They faded, and, forsooth! I wanted wings:
    O folly! What is Love? and where is it?
And for that poor Ambition! it springs
    From a man’s little heart’s short fever-fit;
        For Poesy!—no,—she has not a joy,—
    At least for me,—so sweet as drowsy noons,
And evenings steep’d in honey’d indolence;
        O, for an age so shelter’d from annoy,
    That I may never know how change the moons,
Or hear the voice of busy common-sense!

And once more came they by:—alas! wherefore?
    My sleep had been embroider’d with dim dreams;
My soul had been a lawn besprinkled o’er
    With flowers, and stirring shades, and baffled beams:
        The morn was clouded, but no shower fell,
    Tho’ in her lids hung the sweet tears of May;
The open casement press’d a new-leaved vine,
    Let in the budding warmth and throstle’s lay;
        O Shadows! ’twas a time to bid farewell!
Upon your skirts had fallen no tears of mine.

So, ye three Ghosts, adieu! Ye cannot raise
    My head cool-bedded in the flowery grass;
For I would not be dieted with praise,
    A pet-lamb in a sentimental farce!
        Fade softly from my eyes, and be once more
    In masque-like figures on the dreamy urn;
Farewell! I yet have visions for the night,
    And for the day faint visions there is store;
Vanish, ye Phantoms! from my idle spright,
    Into the clouds, and never more return!