Николаю Островскому

К 103-й годовщине Октября
 
I
Что видишь ты, Коля Островский,
В кромешной слепой темноте?
Как рвётся к Одессе Котовский
С бригадой в своей быстроте.

Он в красных гусарских чикчирах,
В которые влез кое-как.
И в яростный бой командира
Несёт вороной аргамак.

Зарёй полоснула атака.
Конь с всадником взмыл на дыбы.
Котовский рубил гайдамаков.
И их оселедцы-чубы,

Как польские конфедератки
С кокарды мертвящим орлом
Изрублены в сабельной схватке
Твоим комсомольским клинком.

Примкнуты штыки на винтовки.
Огонь непрерывный идёт.
И юноша из Шепетовки
На вражий летит пулемёт.

А, может, снаряд подо Львовом
Опять застилает твой взгляд
И, словно о камни подковы,
Шрапнельные пули стучат.

II
Затянутый взгляд пеленою,
Как небо в прогорклом дыму.
Уж с девушкой ранней весною
Не встретиться больше ему…

По грудь запелёнутый в знамя
Лежит на одре большевик.
Глаза, как обуглило пламя,
И в муках оскаленный лик.

Одет в неиспорченный ноской
Парадный начищенный френч,
Как мумия, Коля Островский,
Но в людях смог пламя зажечь.

Он им рассказал о геройстве
Таких же, как сам, пацанов,
Как в нищем своём безотцовстве
Росли средь затычек, пинков,

Как стали сражаться за красных
В суровой Гражданской войне.
Тем мальчикам всё было ясно –
Нестись на врага на коне.

Как гибли они в равентухе
Рубах из пеньки или льна,
Как хлеба делили краюхи
С конями на марше без сна,

Как выбили немцев, поляков
С родной украинской земли,
Рубили их в конных атаках
И гнали намётом в пыли.

Потом были голод, разруха,
Усилия в адском труде.
И смерть их костлявой старухой
Не раз прибирала к себе.

Ударные первые стройки
Надсадной геройской страдой
Здоровье угробили стойких,
Кто звались бригадной комсой.

То первой волны комсомольцы,
Идущие жадно на смерть,
Чтоб старого мира, как солнца,
На прочность попробовать твердь.

Не выдуман Павка Корчагин!
Островский был точно таким,
Неистовым в пылкой отваге.
Геройский дух непобедим!

С ним юная сталь закалилась,
Твердея булатом в огне.
Она же потом и сразилась
С фашизмом в кровавой войне.

III
На юноше шлем-богатырка,
Обмотки с прошедшей войны.
Он рубит лопатой и киркой
Промёрзшей земли валуны.

Как каторжник в тяжкой работе,
От сна на бетонном полу
Он рельсы кладёт на болоте,
Шатаясь в тифозном поту,

В строительстве узкоколейки
К подвозу для Киева дров.
Глаза комиссара-еврейки
Таить к нему стали любовь.

Та девушка в кожаной куртке
Без тени строптивых манер
По-взрослому топчет окурки,
За пазухой жмёт револьвер

И бьёт в подворотнях бандитов,
Пощады не дав никому,
Его черноглазая Рита,
Кто долгу верна своему.

Их молодость неистребима.
Она им волнует сердца
И жертвует счастьем любимых,
Идущих свой путь до конца.

Багрицкий как «Смерть пионерки»,
Поэму об этом писал.
Матрос с боевой канонерки
Её, как присягу читал

И с «Думою про Опанаса»
Молился надрывно, без снов
Он красному иконостасу
Революционных богов.

А блажь вся в истоме утонет
Капризом смазливости черт.
Не любит Туманова Тоня.
В ней чувства глубокого нет!

Как нет его в Нелли Лещинской.
Той ноздри обжёг кокаин,
Что выел инстинкт материнства
И стал для неё господин.
***
…Пред смертью увидел Островский
Предательство пылких идей
В забвении жертв комсомольских
За чванством партийных вождей.

Он отдал растраченной юность
На жирные блага других
И поздняя злая угрюмость
Сверкнула в глазницах пустых.