Пианино для мамы

    Оно стояло в комнате напротив ее покоев, и сквозь приоткрытые по случаю летнего крымского дня двери, тихие звуки разносились по всей округе. Минуя кухню, где еще благоухал аромат утреннего  кофе, чуть подрагивал, включась-выключаясь, полувековой зиловский холодильник, словно живой памятник советской эпохе. Они бежали по паркетному полу, забирались на подоконник в зале, и улетали в белоснежные оконные створки куда-то вдаль… Музыка была такой же, давнишней. «А напоследок я скажу…» Романс из Рязановского фильма, любимая мелодия мамы. Она постояла у двери, в привычном любимом халате с восточным узором, вся седая и бледная, с грустно красивым лицом, потом вошла и присела рядом с сыном.
   - Сыграй еще.
   Клавиши неровной, чуть пожелтевшей гладью застыли на миг и вновь проседали под пальцами седовласого и бородатого «сыночка, сынули»…
   - А еще про стариков сыграй…
    «Дорогие мои старики…» Сарухановская лирика теплом обжигала сердца обоих, похожих друг на друга, родных людей.
  - Громче, сынок…
   Левая педаль приглушала звук, и расстроенный инструмент не выпячивал свое дребезжание на весь белый свет. А громкостью не хотелось разрушать сообщность и соразмерность бытия.
  - Громко – не есть хорошо…, - шутил пианист.   
   Прозвучали еще какие-то популярные песни военных лет, сцепленные друг с другом, как события в жизни. Романсы из незабвенных кинофильмов выплескивались из, видавшего виды, купленного с рук для уже подросшей, уже замужней маминой внучки, непривычно рыжего пианино, с неудобно высокими педалями, и утомленный фальшивыми созвучиями, слух попросил тишины.
   Она возникла вдруг, словно из далекого прошлого, когда умолкал черный, лакированный, фантастически красивый новенький инструмент, появившийся в их азиатской квартире в военном городке, на самой южной границе, и в тот день десятилетний «сынуля» стал обладателем этого счастья…  Музыки из-под своих рук…