Рассказы о войне ветерана 463

                З Е М Л Я  Г У Д И Т

                Повесть

                Автор повести Олесь Гончар


  Олесь Гончар(1918-1995), полное имя — Александр Терентьевич Гончар —
украинский советский писатель, публицист и общественный деятель.
Участник Великой Отечественной войны.
Один из крупнейших представителей украинской художественной прозы
второй половины XX века. Академик АН Украины (1978).
Герой Социалистического Труда (1978). Герой Украины (2005 — посмертно).
Лауреат Ленинской (1964), двух Сталинских премий второй степени
(1948, 1949) и Государственной премии СССР (1982).

Продолжение 5 повести
Продолжение 4 — http://stihi.ru/2020/10/29/7939

  Вскоре через соседей дошёл слух, что в центре начались аресты и обыски квартир городских активистов. Надо было ожидать, что рано или поздно волна террора докатится и сюда, на тихую улицу Евгена Гребинки. Правда, Лялю как комсомолку в городе знали мало, она приезжала в Полтаву лишь на каникулы. Но Константину Григорьевичу могли припомнить, что он некоторое время был депутатом райсовета.
Врач втянул в комнату большой деревянный ящик. Ляля и тётя Варя вытерли его, обили сукном и клеёнкой, чтобы в ящик не просочилась влага.
Начали укладываться. И тут оказалось: ящик был чересчур мал, потому что им хотелось спрятать почти всё, что находилось в комнатах. Никто не знал наверняка, будут ли немцы щадить что-нибудь или вытопчут, уничтожат всё без исключения.

  Прежде всего Ляля сняла со стен портреты, — среди них Шевченко в смушковой шапке, портреты были под стеклом, увешанные вышитыми рушниками. Тщательно вытирала их и ставила в ящике вдоль стенок один к одному. Константин Григорьевич, сосредоточенный и молчаливый, укладывал тяжёлые томики произведений Владимира Ильича. Даже старые медицинские журналы старик почему-то решил засунуть в ящик. Тётя Варя, держа в руках свои любимые книги, для которых уже не оставалось места, запротестовала против эгоизма врача.
— Неужели они и медицину будут уничтожать?
Константин Григорьевич сурово посмотрел на неё.
— А вы уже забыли, что они у себя делали? Даже Гейне, поэта, сжигали на площади!
Однако медицинские журналы решили всё же покамест не упаковывать.

  Надежда Григорьевна, не вставая с постели, настаивала на том, чтобы обязательно спрятали роман Чернышевского «Что делать?», от начала до конца переписанный от руки. Ещё до революции, когда эта книга была под запретом, Надежда Григорьевна, тогда ещё шестнадцатилетняя учительница земской школы, переписала роман со старшими сёстрами и подругами. Одна из частей полностью была переписана рукой Варвары Григорьевны, которая теперь без очков уже не могла узнать свой собственный почерк. С тех пор прошло много времени, Ляля приобрела печатное издание всех сочинений Чернышевского, но рукописный экземпляр бережно сохранялся как дорогая реликвия маминой молодости. Теперь и «Что делать?» спрятали в ящик, обитый клеёнкой.

  Тётя Варя пересыпала нафталином Лялин красный берет и тоже сунула в ящик. Почувствовав запах нафталина, Ляля вышла из себя:
— Будто навеки!
Тётя обиделась, съёжилась, и слёзы выступили у неё на старческих глазах. Девушка вынуждена была просить прощения. Сегодня все были какие-то взвинченные, обижались на каждом шагу. Последним сверху положили Лялин пионерский галстук с зажимом. Больше ничего не вмещалось. Однако нужно было ещё укладывать и укладывать. Произведения Леси Украинки, Лялины университетские конспекты, тиснённую золотом грамоту Константина Григорьевича от Наркомздрава Украины… К чему ни прикасались — всё опасно было оставлять на виду, всё хотелось припрятать. Надежда Григорьевна просила пристроить в ящике даже коробочку с Лялиными молочными зубами. Если бы можно было, они бы и пианино, и весь дом втиснули в этот единственный деревянный ящик, загерметизированный клеёнкой. Взялись тянуть его через порог комнаты. Ящик не поддавался. Ляля тянула его к себе, отец подталкивал сзади. Тётя Варя держала дверь. Надежда Григорьевна, глядя на их работу, еле сдерживала рыдания.

  Выволокли ящик через порог — и в комнате словно не осталось ничего. Будто выветрился из неё человеческий дух. Надежда Григорьевна лежала, комната казалась нежилой. То, что жило здесь годами, чем все они дышали, отодвинулось теперь за порог, и шкаф, опустев, и стены, обнажившись, сразу превратились во что-то холодное, чужое, ненужное. Ящик закопали в саду, под яблоней, в том окопе, где тётя Варя чаще всего пересиживала первые немецкие бомбёжки. Присыпали землёй, разровняли граблями, прикрыли картофельной ботвой.
Ляле не хотелось возвращаться в опустевший дом. Будто всё, что было в их жизни самым существенным, ушло в землю и самый дух обжитости развеялся в воздухе. Опёршись на грабли, девушка стояла в задумчивости над свежим замаскированным укрытием. Вместе с запакованными вещами земля словно бы вобрала в себя, как солнечное тепло, её девичьи надежды и стремления. И от этого она, земля, покрытая сухой картофельной ботвой, копанная и перекопанная поколениями, стала девушке ещё дороже, ещё — до невыносимой боли — роднее.

                Продолжение повести следует.