Лиизе Глюк дарю мой глюк 2

Как все младенцы, она
плакала, но от еды отворачивалась.
Моя мать укачивала её, пытаясь
изменить сначала судьбу, потом историю.

Когда сестра умерла, что-то всё-таки изменилось.
Её сердце стало
холодным и жёстким,
как маленький металлический кулон.

И мне казалось, что тельце сестры
стало магнитом. И оно
притягивает сердце матери к себе в землю,
чтобы прорасти там.

(перевод И. Мизрахи)
(моя импровизация, не перевод)
Родилась убийцей.
Нет вокруг никого, ничего,
Только угасающая жизнь,
ожидание смерти.
Ты будешь сосать пока не высосешь жизнь,
Ты питаешь кровью живых родных,
Тебе не  нужно молоко, ты не ешь и не спишь,
Ты умрёшь и собой заберёшь,
Ты пришла чтобы убивать.
Ты умерла и ждёшь там в могиле свою мать,
Ей уже осталось недолго.
Нет вокруг никого, ничего,
Только ожидание смерти.
My sister spent a whole life in the earth.
She was born, she died.
In between,
not one alert look, not one sentence.
She did what babies do,
she cried. But she didn't want to be fed.
Still, my mother held her, trying to change
first fate, then history.

Something did change: when my sister died,
my mother's heart became
very cold, very rigid,
like a tiny pendant of iron.

Then it seemed to me my sister's body
was a magnet. I could feel it draw
my mother's heart into the earth,
so it would grow.
В конце концов,
как надлежит богине,
явилась в дом к твоей жене я,
на Итаку: голосом
без тела. И она
на миг оторвалась от прялки, сначала
повернувшись вправо, потом налево,
но быстро поняла, что этот звук
не мог бы исходить ни от одной
реальной вещи. Не думаю,
чтобы она вернулась к прялке, зная
то, что теперь знает. Когда
увидишь, наконец, её, скажи, что
так прощаются богини.
И если я всечасно в её думах,
я всегда с тобой.

(перевод И. Мизрахи)

Circe's Grief

In the end, I made myself
Known to your wife as
A god would, in her own house, in
Ithaca, a voice
Without a body: she
Paused in her weaving, her head turning
First to the right, then left
Though it was hopeless of course
To trace that sound to any
Objective source: I doubt
She will return to her loom
With what she knows now. When
You see her again, tell her
This is how a god says goodbye:
If I am in her head forever
I am in your life forever.
Сперва чересчур, потом слишком мало.
Детство: болезни.
У постели маленький колокольчик –
волны его звона приносят маму.

Болезнь, серый день. В ногах постели
спят собаки, наверное, они всё знают
про детство: лучше не иметь сознания.

Дождь оставлял грязные потёки на окнах.
Я сидела с книжкой, рядом колокольчик.
Не слыша голоса, я вырабатывала свой голос.

Не видя знамений, я выбрала жизнь в духе.
Дождь то припускал, то затихал.
Месяц за месяцем, в бесконечном пространстве дня.
Сны путались с реальностью.

Потом я выздоровела; колокольчик убрали в шкаф.
Дождь перестал. Собаки стояли у двери,
просясь на прогулку.

Я выздоровела, стала взрослой.
И время хлынуло – подобно дождю,
его было много, такая громада – не сдвинуть.

Ребёнком я жила в полусне.
Болела; была под защитой.
И всё же – в мире духа,
в мире серого дождя,
утраченного, воскрешённого.

И вот, засияло солнце.
И время пошло, даже когда его почти не осталось.
И прожитое стало воспоминанием,
воскрешённым, пережитым.
(перевод В. Черешни)

Time

There was too much always and too little.
Childhood, sickness.
By the side of the bed I had a little bell.
At the other end of the bell, my mother.

Sickness, gray rain, the dogs slept through it. They slept on the bed,
at the end of it, and it seemed to me they understood
about childhood, best to remain unconscious.

The rain made gray slats on the windows.
I sat with my book, the little bell beside me.
Without hearing a voice, I apprenticed myself to a voice.
Without seeing any sign of the spirit, I determined
to live in the spirit.

The rain faded in and out.
Month after month in the space of a day,
things became dreams, dreams became things.

Then I was well; the bell went back to the cupboard.
The rain ended. The dogs stood at the door,
panting to go outside.

I was well, then I was an adult
and time went on. It was like the rain,
so much, so much, as though it was a weight that couldn't be moved.

I was a child, half sleeping.
I was sick. I was protected.
And I lived in the world of the spirit,
the world of the gray rain,
the lost, the remembered,

Then suddenly the sun was shining
and time went on, even when there was almost none left.
And the perceived became the remembered,
the remembered the perceived.