Глинтвейн

До дна, мой милый.
Это мутное стекло растворяется гвоздикой.
Я в симфонии дождя, в воспоминаниях о лете
бледноликом.
И в голове моей поникшей
лишь ворох на ветер брошенных слов.
До дна, прошу тебя.
Страна великая
не разрешит освободиться от оков.
Покажется ли мигом
любовь?

До дна, мой родной.
Я знаю, немного горчит серебром,
извивается в горле сомненьями,
царапает, словно кошка, забывшись,
лижет когтями кожу.
Пахнет корицей
и столовым вином.
От него я всегда становлюсь
слишком нежным.
Похоже,
ты тоже.

До дна, до невозможности
мне тошно предаваться каждый раз забвенью.
И греет костёр так мягко признания,
будто хранит их,
как хранят до гроба молчание –
так безалаберно и пошло.
До дна, чёрт подери,
чтоб полыхало огнём,
осенней листвой,
одиночеством.

До дна. До сна животворящего.
Мне кажется, я не проснусь.
Укрою ноги тёплым пледом
и задумаюсь:
вернусь ли я,
как в прошлый раз,
на те круги своя?

«До дна», — себе я говорю.

До дна.

Глинтвейн
Октябрь, 21'20
Слова — Adam Kesher