***

REWOLUCJA.

   Революция! В самом деле?  Немомненно она. В Германии вершится революция, притом в «чистом» виде. У меня под рукой нет энциклопедии, но я уверен, что к здешним событием официальное её определение соответствует абсолютно. В Германии этого не отрицают, притом подчёркивая и превознося её бескровность.  С чем не может согласиться посторонний наблюдатель: кровопролитие не всегда удаётся скрыть. В таких случаях ему готова отповедь: «Это закономерно, поскольку у нас революция». Кстати, как утопист, я не полагаюсь на прецеденты. Но разве революция обязательно ужасна? Очевидно да. Поэтому следует по-пилатовски с ревностным плеском публично умывать руки, рвать на себе одежды, притом не следовать своему кредо. Тех, для кого кровопролитие начинается с убийства десяти тысяч неугодных, Германская революция трогает как чистый девичий будуар. «Бескровность» советского режима обеспечена Соловецкими лагерями для неугодный и несогласных, а в Германии– Зоннегбургом, Ораниенбургом и ещё многими «пятнами на солнце», откуда доносится шёпот: «Мы живы, пока и здесь живём помаленьку». С охотничьей колокольни человек– мелкая дичь, и не первая пуля ему в счёт. а контрольный выстрел.
   Увы, в этих строках я служу рупором «Greuelpropagand"ы» (пропаганды жути), что в Третьем рейхе– жутчайшее преступление. С каждым новым репортажем, тускнеют мои виды на новую визу. Больно мне это. Больно, поскольку люблю ездить в Германию, где мне так тепло на сердце, где у меня так много близких знакомых и друзей– в ближайшей к Польше стране, где заметна почти семейная теплота и простота общественных отношений, где, будем откровенны, в каких-нибудь десяти часах езды от Варшавы, комфорт высшей европейской пробы да с американским довеском. Но важнее и больнее всего мне то, что никто в паспортном бюро и почти все мои друзья не пожелают увидеть и прочувствовать, сколько учтивой доброты и искренней, право. ревностной приязни вложил я в свои «отчёты».
   Неоднократно мне приходилось сталкиваться с мнением руки заграничных корреспондентов, дескать, акты террора столь эпизодичны и преходящи, что не стоит им уделять места в печати. Я не согласен. Моральные последствия подобных революций весьма впечатляют людей: многие видные фигуры в Европе казались бы нам дивными душевными калеками без знакомства с той прежней атмосферой насилия и конспирации равно на периферии общества и в министерствах.
   Как прикажете отнестись к этим эксцессам революции? Я много о них слышал перед выездом из Польши, и значительно меньше– по приезду в Берлин. Что понятно по многим причинам. Европейская, особенно левая пресса трезвонит «пропаганду жути».  В Германии же о революционном насилии и пикнуть нельзя. В печати не было и нет ни одного упоминания какого-нибудь давно известного всем акта террора, ни соболезнования жертвам его. Интересно то, что например английские издания во главе с консервативной «Таймс» гораздо чаще и гуще польских газет информируют читателя о германских ужасах.  Выглядит это так, словно Германии симпатизируют и болеют за неё скорее в Великобритании, чем у нас. Однако, основным нашим источником информации о соседней стране были и остаются корреспонденты польских правительственных агентств, либо зависимые от польской власти. Понимаю и то, что наше правительство борется с крайними политическими течениями в стране. Взвешенность польского общественного мнения стала основным козырем в трудной партии польского министерства иностранных дел.  Поэтому достойна похвалы пусть даже инспирированная сверху сдержанность польской прессы. Однако, мои очерки выйдут не вполне сдержанными. Увы. Я по-честному выбираю репортёрскую объективность в ущерб лояльности к «общеевропейской терпимости». Снова увы: и с тем я не вполне в ладах с совестью.

Антони Собаньский
перевод с польского Т. К.