Как стояла б девица...

На Неве красавице
на Шпалерной улице,
как стояла девица,
отвернулась умница…

Повернулась к реченьке
во крестцы да красные,
а стена та слепенька…
Все такие разные.

За себя ли молится,
у стены печалится…
Ветерок с околицы
облегает платьице…

Не жена ли Лотова?
В позе негодующей,
обернись заботами,
платье её, рубище.

С чётками предлинными.
И фигурка-свечечка…
Уходящей линией,
над рекою реченькой.

Как стояла б девица,
на Неве красавице...
Что же это деется?
Как она мне нравится!

Мои мысли коромыслом:
Муж в могиле, сын в тюрьме,
у ней - чётками повисли.
Помолитесь...
               обо мне?

До войны сидел «за папу»,
воевал да бросил...
А когда успел за маму?
А «за маму» - после...

     За «папу» и за «маму», конечно же, фигура речи (сначала и после - со слов Гумилёва), так мог сказать только высоко образованный человек во времени, когда за слово сажали. Лев Гумилёв, сын Анны Ахматовой-Горенко четырежды судим за политику, воевал на ВОВ, имеет награды, доктор исторических наук. Анна Горенко в качестве литературного псевдонима, создала образ «бабушки-татарки», которая, якобы, происходила от ордынского хана Ахмата. Цитата из википедии: Я получила прозвище «дикая девочка», потому что ходила босиком, бродила без шляпы и т.д., бросалась с лодки в открытое море, купалась во время шторма, и загорала до того, что сходила кожа, и всем этим шокировала провинциальных севастопольских барышень...

     Проходя по Шпалерной мимо памятника Дзержинскому (а это наша Родина), открывается вид на Неву и памятник Анне Ахматовой (открыт в Санкт-Петербурге Ленинградской области! 28 сентября 2006 года на Воскресенской набережной, тогда набережная Робеспьера). Памятник поставлен напротив легендарной тюрьмы «Кресты». С тыльной стороны пьедестала выбиты строки: «И я молюсь не о себе одной, / А обо всех, кто там стоял со мной / И в лютый холод, и в июльский зной / Под красною ослепшею стеной». Согласно поэме, Анна Ахматова завещала поставить себе памятник именно у стен тюрьмы. Таким образом, памятник был задуман как исполнение пожелания поэтессы. Ахматова изображена обернувшейся женой Лота: ноги изваяны в уходящем прочь движении, однако корпус повернут вбок, а голова смотрит назад — на «Кресты». Правая рука в движении приведена к груди, в висящей левой — зажаты чётки. Таким образом, в скульптуре запечатлены две отсылки к творческому наследию поэтессы («Чётки» (1914) и «Лотова жена» (1924).

    Строки «Муж в могиле, сын в тюрьме, помолитесь обо мне» из поэмы «Requiem» (Реквием). В «Автонекрологе» Л.Н.Гумилёв писал: «Реквием по-русски значит панихида. Панихиду по живому человеку считается, согласно нашим древним обычаям, служить грешно <…> зачем же служить панихиду по человеку, которому можно позвонить по телефону». После освобождения Лев Гумилёв рассказывал, что до войны сидел «за папу», а после войны — «за маму». Гумилёв рассказывал, что прокурор, участвовавший в работе Особого совещания, так объяснил ему смысл приговора: «Вы опасны, потому что вы грамотны». Считать ли отречением от матери отказ от её политических взглядов, а от сына - жалованье Ахматовой за последующие работы? После смерти Сталина, по освобождению (1956) на квартире Ардовых на Ордынке он неожиданно встретил Анну Андреевну, приехавшую в Москву накануне. Нормальной встречи не получилось: из лагеря Лев Николаевич прибыл «до такой степени ощетинившийся» против матери, «что нельзя было вообразить, как они будут жить вместе». Сам Гумилёв много лет спустя в «Автобиографии» трактовал события так: «… я застал женщину старую и почти мне незнакомую. Она встретила меня очень холодно, без всякого участия и сочувствия». «Изменилась она и физиогномически, и психологически, и по отношению ко мне». Из Москвы он уехал один... Одной из причин для неприязненных отношений было и завещание Ахматовой, заверенное в нотариальной конторе 20 сентября 1955 года, по которому всё своё имущество, «…где бы таковое ни находилось и в чём бы оно ни заключалось, наличные деньги, ценности, облигации госзаймов и причитающиеся мне гонорары от издательств, я завещаю в полную собственность ПУНИНОЙ Ирине Николаевне»...

     Назревает вопрос, в состраданиях о близких - самолюбование, самопожертвование, отречение? На который же и отвечает сын Лев Гумилёв. Письмо из лагеря Эмме Герштейн от 25 марта 1955 года: «В чём дело, я понимаю. Мама, как натура поэтическая, страшно ленива и эгоистична, несмотря на транжирство. Ей лень думать о неприятных вещах и о том, что надо сделать какое-то усилие. Она очень бережёт себя и не желает расстраиваться. Поэтому она так инертна во всём, что касается меня. Но это фатально, так как ни один нормальный человек не в состоянии поверить, что матери наплевать на гибель сына. А для неё моя гибель будет поводом для надгробного стихотворения о том, какая она бедная — сыночка потеряла, и только. Но совесть она хочет держать в покое, отсюда посылки, как объедки со стола для любимого мопса, и пустые письма, без ответов на заданные вопросы. Зачем она вводит в заблуждение себя и других: я великолепно понимаю, что посылки из её заработка, вернее, из тех денег, которые даёт ей Правительство. Не надо быть наивным — её бюджет рас<с>читан и я учтён при этом. Поэтому, если говорить о справедливости, то она должна присылать мне 1/2 заработка. Но теперь, действительно, мне не хочется питаться объедками с господского стола. Не кормить меня она должна, а обязана передо мной и Родиной добиться моей реабилитации — иначе она потакает вредительству, жертвой которого я оказался».

    Высокие отношения в Великой стране. Муж Анны казнён, сын был сослан в Норильлаг, где ваш покорный слуга оттрубил 20 лет - добровольно...

22.10.2020, СПб