Часть X

Ты - это далеко не навсегда. Товарищ, ну что ж мы всё обо мне? Дело моё - сторона. Обратная, всех уважающих себя монет. Я уже так давно на воздух эту бросаю монету, что верно причитаются комиссионные ветру. Что держится вблизи, но поодаль. Хотя бесспорно болезный велик соблазн. А иначе может сама природа, начисляет мне безучастно в довеске миазмов и язв. И плата иная за её работу. И если б не кесарево стихи бы умирали при родах. Чадо, которого немо проклял отец. Новорождённых бросают в воду, чтоб им нащупать дорогу по которой приходит конец. Или кукурузный початок. Что проплывает рядом с утопистом с лучшим навыком пловца. Неумение прощать - между спицами коряга, тактической ошибкой укоризна, но всего хуже на порядок, если вовсе нет отца. Не расставаясь с этим противоречивым чувством. Взвешивать дальнейшие шаги. Вдали на магистрали пешеходов пусто. Макет незавершен внутри. Правым полушарием, чертоги пороку, сызмальства за сердце радел. Я пришёл в левом сердце на босу ногу. В левом на правой ноге. Не умирать до срока, не доживать до склона лет, - нежелательно крайне. Себя хороним, псевдо заклание, но лишь сырой землёй в тонкий слой на дне окопа. Да и то по итогу превентивный удар с подачи союзнических армий. Итак, стартовая площадка. По направлению к маме. Скоро мой папа умрёт навсегда. Белый взлохмаченный скотч на оконной раме. Пара десятков не понарошку колотых ран. Это вам “зоопарк” в замочную скважину и на носочках. Как куклы выпили чай. И отделившимся я в изгнании сожгли свой фантазийно-пластмассовый храм. Не ритмичный истошный ор. Более или менее подавленная паника. Большей половиной во сне. Пока не боюсь ничего. Череда уверенных движений - самосохранения механика. Если мыслить весовыми категориями - предрешён чемпион. Окровавленное тело в полотенце по среди дороги глубокой ночью. Встретились глаза дикого зверя и не маленького мальчика. Мне не хотелось с мамой представляться в цифрах в числе прочего. Как два очевидных однозначия. Салуна качается вывеска. Интервью с демонами или девственности очная ставка, из почти отвесного зенита двоятся урны праха в столбе пыли. На раскопке золотого прииска мы находим ископаемое сито.  Пытаюсь верить, что смерть отца не кармический результат того, что я мастурбирую, чёрт побери - гормональная западня, совести сверхчувствительный капкан, благодатная почва для детских травм. Зажмуриваюсь. Пожалуйста. Действительность исчезни на счёт “три”. Прибавьте к этому, не дееспособный бабушкин инсульт будто бы не следствие моих нецензурных реплик. Заградительный огонь глаз моих супротив шеренге катапульт. Переступал через себя, ещё раньше, чем лексический запас не спотыкался о паребрик. Затрепыхалась скважина ключа. Прост в своей гениальности мир. То, что тебе предельно ясно сейчас. Уже либо ещё недоступно другим. Животное пятится из под горного хрусталя уличных фонарей. В сумрак чёрного двора. Что мреет из конвульсий отряхивающейся собаки после солнечных ванн, как перетираемый в ладонях будущих лап, кровавый тюльпан. Его ждёт травля и тюрьма. А я при свете дня изученный под лупой муравей. Молниеносно теряя терпение ждут лабиринты,  как ментор,  подопытной мыши. Снова и снова привычный маршрут режет финишную ленту коньками крыши. Отходит паром на просветлённый берег. Если таковой не идиллический вымысел. Начисто за скобки басенной морали вынесен. Бесплодным, на нерест кровопотери. Вымпел моих крестовых походов, своего рода, развивается, словно необучаемый шизофреник. Как шлейф душераздирающих аккордов кода. Дно воронки - мекка суеверных словопрений. Для беспризорника семья из никого, да и в той не без урода. Я похож бравадой на лоскут ото дня, сам по себе экзамен, напряжённых ожиданий вести. Когда лишь на траурный повод семья, хоть уже не в полном составе, не применёт собраться вместе. Скачет мяча апогей на проезжей части, так мой взгляд на ребёнка вынашивает взрослых. Не вызревает модель отцовского счастья если ты, то есть я, безвылазного детства Постум.