Часть V

Подул переменчивый тополиный пух. Озеленители клумб и чернорабочие подсобных помещений. Не щемит ещё одиночество в собственном соку командному игроку волной невнятных побуждений. Летняя практика. Сонливая лень. Коридорные зеваки. Напористая отвага. Час от часа иссякающий день. Суть справедливо набекрень коробила мои тетради. Чего ради стоять в позе на коне? И о лучшей жизни в январе видеть младенческие сны в салате. Бог-арбитр назначает пенальти, а мы игроки строим живой щит из теней. Защищая жизненно важные части от ниспадающей благодати. Заведующий хозяйством. Товарищ охранник. Предварительным ласкам предпочитает паяльник. Неведенье разнежилось примяв траву, благоухает косогор. Пожарище спасшихся пожарных гидрантов. Небо летит во весь опор на шапку-ушанку ничего не подозревающего атланта. Раньше положенного срока отпускают не всех. Два дня защитаны. Завтра сидишь дома. Здесь дальше некуда быть честней. Чем того требует шея пустующего трона. Фильм ужасов по телевизору. Мне не страшно. Пока шорохи не дразнятся. Комнату заливает ясный утренний свет под кругосветным углом. Он будто густо напоен предвкушением празднества. И в довершение пунктуально ластится мусоровоза клаксон. Приехали дедушка с бабушкой. Я люблю их. А они меня, потому, что я их внук, а они сколько себя помнят были прирождёнными дедушкой с бабушкой. Моя мама, это их дочь, предварительно через которую они ко мне сделали крюк. В томном нетерпении вышагивая перед часами ратуши. Дочь была нужна для передачи наследственной информации и родственных уз. И самую что ни на есть косвенную роль исполнял муж. Я был самым грустным ребёнком, если не считать, что с моего лица не сползала улыбка глаз и уст. Времяпрепровождение озабоченно беззаботно. Знаю всё на свете, только толком, как выяснилось позже, не наизусть. Я видел разврат и порок. Из эротического журнала находка тысячелетия за котельной во дворе школы. Вероятно уже есть ордер на мой арест у полиции нравов. Надо же мне было так репутацию семьи очернить позором! Скрипучие половицы. Я выглядываю сквозь сетчатый узор забора. Родителям мелькнула моя макушка из окон зала в стороне, где телевизор. Они решат, что я опять чудачества задумал, и будут правы. В этой библиотеке я похожу на книжного вора. Мимоходом люди, священные животные, с отпечатком вьючного мула. Их гонит в логово медвежья болезнь или месть монтесумы. И моё попустительство уподоблению им так не скоро. Мне не терпиться узнать, что Сашка не под домашним арестом. Мы учились ходить на руках. На тех же, какими осваивали реалии наскальной живописи в подъездах. Хочу чтобы ничего из этого никогда не было. Но оно уже было. И этого достаточно, чтобы ничего нельзя было изменить. Как витамин, пилюли горечь, грязный рот побрезговал трапезничать мылом. Единожды наделил случай неограниченной волей, но ни разу не соизволил его вето остановить. Как лоскут одежды на колючке для следопыта, крапива носит память в людскую сеть обожжённой плоти, часть суши необитаема прежде, чем необоснованно забыта. От потери восприимчивости, ведь пространство всегда наркотик. Подсолнух в пасмурный день склонит голову набекрень перед веяниями социума. Давно минула зима, судя по цветущим грядкам, а щели в окнах всё так же скотчем залеплены.  Если всем этим вещам дано родиться из воздуха, тогда важно, чтоб помещение творческого беспорядка было проветренным. Однако, диктует собственно уму, где жизни выбор на кону, инородный чёрный ящик. Сомнения, что свойственны ему. Подобно тому, как самопровозглашён душеприказчик. Дождь, откуда ты знаешь, когда приходит ночь? Неужели оттуда, откуда являешься ты? Я надрессирован сторониться тех мест где мне невмочь, но иногда мне невмочь там, где благоухают цветы. Что омрачает живой интерес. Открытая дверь в обесточенную комнату, воочию будто добавляет в примесь ночи густоты. А пёс не приступит путы поводка, ведь мне одному известно, что ему нужно из нас двоих. У калеки осталась всего одна нога, и как назло не та, которая болит. С чего ты взял, что жизнь будет лучше, если при других переменных ты лучше не станешь, это приступ бреда. Убив единицу, да и то наперекосяк, с однозарядных пушек, сразу двоих ты только ранишь дуплетом. Как далеко ты зашёл в своей мысли? Нет уверенности полной, что до предела. Я как будто знаю, что твой путь не близкий, а ты ясно знаешь, что мне до этого нет дела. Сделка с совестью в каждом афоризме. Рыщет грязь языка осквернителя, с амбицией первооткрытия. “Где же истины девственная плева?” Так мы и не перейдём от слов к делу пока мерцает люстра, поостерегитесь воздвигнуть нерукотворный обелиск. До подушечек пальцев изученное, но всё же странное чувство, когда наследие моего отца только лишь алкоголизм. Удаётся поглазеть на свой единственный затылок, только как на копию отражённую во втором зеркале. Поверхностно декламируя себя без запинок, подстерегает опасность забыть утопию, как глубокомысленно бекали-мекали. В каждом текущем находясь мгновении в выборе следующей бесконечности мы. С первым криком в свободном падении. Со стихийностью эпидемии. Мимо вольера с мамонтом и ядерной зимы. Неоперевшись парашутируем просить у времени, весенней юности взаймы. Живая очередь - столпотворение, где дожидаются гробы. Что если я, лет двадцати с небольшим, избрал путь без начала и конца. И среди великого множества личин предпочёл глагол мертвеца? Само собой разумеющийся вопрос, где и когда я стал таковым? И насколько колоссальный урон себе нанёс пытаясь являться иным? Огня праведная речь. Эпитимья на пороков чёртову дюжину. Ведь силясь быть лучше, чем есть - я непременно меняюсь к худшему. Но как смело я волен на целостность претендовать, будучи составлен более, чем из пары половин? И как скрипучие половицы ненавидит сова. Я творец для всех вещей, чей автор аноним. Соседей снизу понурая мольба в бетон, “ступай с носка на пятку”, . И пока они тренируют командный тон. Я практикую тройное сальто. Константа совести. Пистолет с пластмассовыми пулями. Поэма инвентаризационной описи. Маяки памяти опять схалтурили. Попал в щёку соседскому мальчишке. Он старше и взрослее. Как однажды и ваш непокорный диверсант, едва не ослеп. Я громко выдохнул. Принести извинения будет не лишним. Тогда, как я своим проказам приношу лавровый кастет. Кустисто заросшая грядка малины. Собирательный образ. Я лежу между муравейником и мудрой чёрно-белой кошкой. Во избежание ожога сетчатки смотрю на солнце из телескопа. Рождённого фантазией прямиком в ладошках. Давно уж минули последние котята, и впрок, обычая кошачьего бравада, не набросав прощальное письмо, она ушла не оборачиваясь, но всё же не вполне понятно, чью смерть предчувствуя. На карандаше у рока. Свою или всего.