Начать всё сначала...

Родители принесли в дом маленького сына. Уже целых два дня он совершенно самостоятельно жил своей жизнью. Теперь, когда его бережно несли в удобной, защищённой со всех сторон люльке, он сладко сопел, умиротворённый вкусом и запахом восхитительного маминого молока. Ему повезло. Его не просто принесли в собственный просторный дом -- не в какую-нибудь убогую хижину или убежище -- в доме этом всё было подготовлено к его приходу, с нетерпением ожидало его, было подчинено этому ожиданию...

Малыш рос, на радость всем окружающим. Наконец пришло время, когда он перестал лишь впитывать в себя, как губка, всё увиденное и услышанное им. Он теперь способен был анализировать мир, задавать вопросы, выслушивать ответы на них, делать собственные выводы, пускай простые, но очень устойчивые и ясные.

-- Видишь вон того человека? -- однажды сказал ему кто-то. -- Он совсем не такой как ты, видишь?
Малыш не понял. Он обратил к вопрошающему вдумчивый взор своих огромных серых глаз, точно говоривший: все мы вообще-то не так уж походим друг на друга, -- и замер, ожидая пояснения.
-- Посмотри на цвет... на цвет его кожи. Таких нужно остерегаться, это совсем другие люди, неизвестно, что у них на уме.
-- Он плохой?
-- Ну... э-э... вовсе не обязательно. Просто -- будь осторожнее.
"Нехороших людей наверное можно определить по внешнему виду, " -- подумал малыш. Однако удостовериться в правоте своего вывода он не мог, так как не умел ещё обличать свои мысли в конкретные слова и фразы. Он просто поверил. Потому что он верил взрослым, окружавшим его -- ведь они проявляли по отношению к нему столько любви и заботы. У него была отменная память и пытливый ум. "Надо опасаться таких людей," -- эта мысль засела в его маленьком мозгу больше интуитивно, чем осознанно.

Мальчик любил бывать на площадке в парке возле дома, где под присмотром взрослых дети разного возраста непринуждённо, весело играли друг с другом. Он страстно любил походы туда и каждый день с беспечной радостью мчался навстречу вынужденно оставленным накануне играм и забавам. Однажды вечером он случайно услышал странный разговор взрослых, после которого ему настоятельно посоветовали перестать играть с близнецами на столь любимой им детской площадке.
-- Почему? -- простодушно спросил мальчик.
Взрослые немного замялись, а потом дали малышу небольшой урок истории и, как подобает людям культурным, доходчиво объяснили:
-- Много лет тому назад народ, к которому принадлежат эти дети -- потому что к этому же народу принадлежат их родители и все их родственники -- начал войну с нашим народом. Злые, коварные, безжалостные люди напали на нас без предупреждения и погубили десятки тысяч таких, как мы.
-- Убили?
-- Да, убили...
-- Но разве мои друзья виноваты в этом?
-- Наши враги творили такие бесчинства, что простить их невозможно, даже если бы они взмолились о прощении, чего никогда, кстати, с ними не случалось -- отвечали ему. -- Да, простить невозможно, ни через сто лет, ни через тысячу -- никогда! Ты сам поймёшь это, когда подрастёшь и узнаешь о той войне из книг...

Так или иначе, постепенно мальчик научился замечать людей с отклонениями -- иными словами, людей слишком уж отличных от него самого: иной разрез глаз, непривычная манера одеваться или вести себя, странные правила, которые по непонятным причинам эти люди обязаны были соблюдать внутри своих маленьких сообществ. Помимо всего этого, у многих, как оказалось, были скрытые признаки, до́лжные вызывать презрение, неприязнь или, по меньшей мере, отторжение. Вызывать у нормального адекватного человека... Видимо, то же рассказывали и им, этим ненормальным людям -- данная мысль мелькнула у него, ещё когда он в последний раз издалека видел тех самых близнецов, своих сверстников...

Дома у мальчика почти всё время работал телевизор.
-- Почему у этих детей такие печальные глаза? Кто причиняет им боль? Почему они живут так? -- спрашивал он, по-прежнему замечая каждую мелочь, пропуская её через своё сознание.
-- Это -- очень бедная страна, многие люди, живущие в ней, голодают, им бывает попросту нечего есть, -- объясняли взрослые. Или:
-- Здесь идёт война, каждый народ по-своему прав в этой войне, и о своей правоте они обязаны постоянно напоминать друг другу.
-- А не пытались ли они договориться?
-- Пытались, но по многим причинам у них этого не получилось. Да и невозможно это, по большому счёту.
-- Отчего?
-- Оттого, что для этого им нужно начать всё сначала и забыть всё то плохое, что они сделали друг другу.
-- И мне тоже придётся воевать? -- спрашивал мальчик.
-- Да нет, что ты, не дай Бог...
-- А если просто научиться прощать, забывать плохое...
-- Ну уж нет! История, слава Богу, учит нас не забывать учинённые кем-либо злодеяния.
-- А если о них не знать? Тогда ведь у нас не будет причин кого-то не любить или бояться...
-- Но мы-то знаем. И мы обязаны передавать эти знания потомкам...

Мальчик продолжал расти. Он узнавал, как много на свете всевозможных верований и религий, принципов и традиций, правил и постулатов, разрешений и запрещений, зачастую изменчивых, противоречивых, взаимоисключающих. Где-то далеко и в то же время так близко (мальчик уже узнал о том, как необъятна Вселенная и как мала в ней наша Земля) громыхала очередная война, лежали в больницах искорёженные ею дети и плакали взрослые. Где-то далеко и так близко спорили люди и целые страны о границах и территориях, вероисповеданиях и национальностях, обвиняя и угрожая друг другу. Одни хотели сохранить свои принципы и традиции, другие пытались им в том помешать, ибо видели для себя и себе подобных опасность в чужой сплочённости... Люди организовывались в партии и кружки, меньшинства и больши́нства, чтобы противостоять и бороться друг против друга. Одни нападали, другие вынуждены были защищаться. Люди говорили о патриотизме и гордости, справедливости и здравом смысле, верности, принципиальности, честности, любви, вере. И совсем уж редко -- о милосердии... И было ясно, как легко подменить одно абстрактное понятие другим и сколько оттенков и противоположностей скрывается в каждом из них.

Мальчик вырос и стал юношей, одиноким и задумчивым. Он никогда не хотел стать военным, ибо в этом случае его могли бы призвать под чьи-то знамёна и заставить ненавидеть и убивать других. Не мог он стать и проповедником, потому что не видел, как можно разрешить неразрешимые человеческие разногласия, наделив людей умением избавляться от них раз и навсегда. Он чувствовал, что это необходимо, но совершить это возможно лишь собственными силами, на своём внутреннем душевном уровне, обзаведясь искренним желанием, пониманием и готовностью. Разве чисто инстинктивно, подсознательно человек не стремится к добру, милосердию, созиданию, совершенствованию, прогрессу, к знанию, пониманию, к балансу, покою и счастью, наконец? Разве не пытается наша совесть наставить нас на путь истинный, хоть изредка, даже тех, кто несказанно отдалился от этого пути? Он примкнул было к людям, которые жили не взирая на то, что творили другие. Затем -- к отрицающим всё, что иные творят. Затем -- к отшельникам. Но ни там ни тут не мог он найти покоя, ибо попросту не располагал равнодушием в необходимой для этого мере...

Ах, если бы можно было начать всё сначала. Отобрать людей, переселить их на другую планету, чтобы они произвели на свет детей, не знающих ненависти и неприязни. Но как отобрать, по каким признакам? И кто даст хоть малейшую гарантию того, что их развитие, становление пойдёт по-иному пути, чем у человечества земного? Возможно ли в конечном итоге избавить человека от страданий и потерь? Разве не заложено противодействие друг другу в любом состязании, в желании возобладать чем-либо или кем-либо, добиться понимания или признания в среде себе подобных, в самой борьбе за существование?

Так и живёт этот юноша обычной жизнью, постепенно превращаясь в старика. А, может, мы его придумали. И не было такого никогда...