Неотправленные письма повесть

               ПРОЛОГ

В косую клеточку тетрадь,
Теперь таких и нет наверно,
И почерк торопливо – нервно
От нас уносит время  вспять,

Туда, где рваные восходы
Не скрасят неба темноту,
Где рвутся чуждые народы
Занять над Русью высоту.

На высоте пятёрка наших
Простых, как правда, мужиков…
…Осиротевших столько  пашен
И не написанных стихов…

Они с тех дней всевышней властью
Парят заоблачно вдали
Все те, кто отдал в одночасье
Свой век за горсточку земли.

…А рядом церковь с куполами,
Пять куполов – пять их сердец,
Над ними ласточки кругами
И звёзды – памяти венец…

                Глава 1

    На его ладони лежала старая, свёрнутая в трубочку, перевязанная суровой ниткой тетрадь, от которой исходил какой-то непонятный, особый запах. То ли это был запах залежалой, легко ломающейся на сгибах, бумаги, то ли запах знакомого с детства лампадного масла с примесью гари, то ли какой- то ещё. Только потом, прочитав её и ни раз и ни два, он понял, что это был запах войны…Запах оттуда из тех лет, в которых он никогда не был, но чем глубже он вникал в написанное, тем больше его не покидало необъяснимое чувство причастности к тому времени.
     Тетрадь попала к нему, как собственно часто и бывает, совершенно случайно. В одной из поездок пришлось, из- за разбушевавшейся непогоды, застрять в  богом забытой деревеньке. Хозяин, приветливый старик с окладистой бородой, на просьбу пустить переночевать, обрадовался нежданному гостю.
   - Дык, об чём разговор, живи скока надобно, мил человек! Всё мне, бобылю, веселее, а то в нашем медвежьем углу когда нового увидишь, вот правда, летом, это да – народу из города съезжается уйма! И то сказать места у нас добрые, прямо сказочные, тута тебе и лес,  и река, и луга на любой вкус! Ягода - малина, одним словом! Тебя как звать- величать?
    Гость назвался. – А я, Фрол Прокопович, Прокопычем кличут, а по – уличному полковник. По фамилии – то мы Полковниковы, а народ переделал, вот и вышло полковник, да. И отец, и дед все звались полковниками. Во каки дела, ягода – малина, одним словом! А были бы Генераловы, как бы звались?, тота, - засмеялся дробным смешком Прокопыч.
   А на утро он с порога, - Ну, мил человек, застрял ты, как пить дать, дни на четыре, а то и неделю, во каки дела! Ворчун – то за ночь так разбушевался, что ажник мостки залило, таперь до тракту только на лодке, слава тебе Господи. Так что живи, ни об чём не думай, припасы есть, хлебов напечём, куды там, как гоже будет. Ягода – малина, одним словом!
    - Я заметил у вас присказка, ягода – малина…
  - Ага, есть такое, меня и кличут, то ягода – малина, то полковник, то Прокопыч, на все откликаюсь.
    - А ворчун – то кто такой?
   - Да ручей наш, аккурат вокруг деревни бежит. Вот ведь оказия какая, так его не токмо человек, воробей в один скок перескочит, летом в жару в нитку и ту не течёт, а как тока непогода и завсегда об энту пору, откуда что берётся. Враз водой наполнятся и давай куролесить. И что антиресно, рыбы в него набиватца, страх! Будто вся из реки в него прёт. Что такое? Природное явление? Скока живу и до меня скока жили, завсегда , ягода – малина, одним словом. Так что, денька через два с рыбкой будем, щербы наварим, вкуснотища, за уши не оттянешь. Сейчас опару поставлю, пухлянок на козьем молоке напеку, ты как козье молоко жалуешь?
   - Да я его никогда и не пробовал.
   - Как так! – Прокопыч от изумления всплеснул руками, - так и никогда, антиресное дело. Я тебе вот что скажу, ты человек, видать, сурьёзный, грамотный, так безо всяких глупостев, я бы на месте высокого врачебного начальства в приказном порядке по всей стране заставил мужиков, кому за сорок, кажинный день по стакану козьего молока пить. Да я опосля ранения только за счёт его и выкарабкался, а то бы чахотка и каюк, пулю – то я до сих пор в легких ношу, так что по стакану -  и здоровье и государству польза.
   - А государству какая польза? – как бы не понимая, спросил гость.
   - А как же не польза, мужья бы больше около своих баб обретались, а н в горлышко заглядывали, а возле баб что за дело? Правильно, детишков поболе, а чем государство мощней? Народом! А ты говоришь, козье молоко, а оно вона куда.
   - Да вы, Прокопыч, философ.
  - Будешь поневоле, когда на нашем деревенском погосте стока молодых мужиков да ребят лежит. Им бы жить, работать, детей растить, старость родительску оберегать, ан нет. Никто её зловредную не победил.
  - Боюсь, козьим молоком эту проблему не решишь.
  - Правильно, молоком не решишь, а ежели к нему пристягнуть такое, что составлят стержень души, а? Вот я тебе так скажу, пришли мы с войны, страшной войны, такой никогда на свете не было, пришли кто какой, кто без руки, кто без ноги, а кто и без обёх.
Казалось бы пить без меры, верно кто и пил, а в основном – то за жизнь и за работу. Жадным народ стал до работы, но и до детишек, конечно, куды без энтого, бабы в захлёб рожали.
А что нужды не было, така была, не приведи Господи, всё справили, потому что стержень был, войной закалённый. Сейчас, гляжу, избалованный народец пошёл, с гнильцой, боюсь сказать, как бы дальше не хуже было.
   К вечеру ливень усилился, ветер налетал шквалами, сгибая почти до земли старые вётлы, те натужно скрипели, поднимали свои взлохмаченные кроны, и было в этом борении что – то завораживающее. Он подошёл к окну, через которое ничего не было видно, дождь лил рекой.
  - Вот наяриват, так  наяриват,- восхищённо воскликнул Прокопыч,- вот энто аяй! Еле до погреба добёг, а весь до нитки! А ты знашь, мил человек, я люблю таку погоду, мне ежели зима, то чтоб с метелями да морозами, а уж дождь, то такой. Лето не люблю, мне, бывало Марьюшка моя выговаривала, мол, какой – то мужик мне достался с вывертом, от чего  люди прячутся, а он туды прёт.
    - Прокопыч, извините, если задену вопросом, давно хозяйки – то нет?
  - Марьюшки – то? Да вот на Троицу пять годков минуло. Хорошая была жена, правильная и дом вела, и детей растила, у нас с ней их трое и все мужики, погодки. В городе живут, зовут меня, да что я с ума сошёл, что ли в кирпич ехать. Нет уж дома, время придёт с Марьюшкой свидимся, не может быть такого, чтоб не свидились, я в это верю. Ты в Бога веришь?
   - Ну как сказать, так чтобы, как надо, то, пожалуй, нет. Хотя понимаю, что кто – то нами руководит.
   -  Хм, руководит, - Прокопыч перестал толочь картошку,- знашь, где нельзя без веры? На войне. А уж ежели тама поверил, то она в твоё сердце и голове навсегда. В душе своей надо беречь веру, она тама у кажного, вот она и есть основа, стержень человеческий. Ладно, давай ужинать, у нас ныне картофельное пю-ю-ре с соленьем собственного производства. У меня с энтим пюре по молодости  такой конфуз вышел, и смех, и грех! Поехали мы как- то с ребятами в раён, по какой надобности уж не помню. Ну проголодались, пошли в комерческу столовку, а тама , как в ресторане, на столах скатерти, ну энто ладно. Подаёт бумагу , а тама перечень блюд, ну я читаю, гарнир пюре, дай, думаю попробую, что энто за невидаль. Давай, говорю вот энтого пять порций, официянтка глаза вытаращила, засмеялась, ну и принесла пять тарелок толчённой картошки. Оказалось я энто изделие дома кажный день ем. Правда и досе люблю толчёнку!
   После ужина гость пристроился к краешку стола, раскрыл свой блокнот и стал что – то записывать. Прокопыч с любопытством поглядывал в его сторону, покрякивал и, не выдержав, спросил, - Что ты всё пишешь? Писатель что ли?
  - Да какой писатель, так записываю, что на ум придёт. Вот давнишний с вами разговор запишу, про войну может, что расскажите, тоже запишу.
   -А что и расскажу, я ведь её испробовал под завязку, пехота – матушка, да не просто пехота, а сапёрный батальон! На брюхе ползком, где кака неувязка, сапёры вперёд! Было часто и в рукопашную, война энто, ведь, не только бах – бах, пук – пук, тут и глаза в глаза, оскал к оскалу. В ближнем бою здорово выручала « масло», малая сапёрная лопатка, она тебе и щит и меч – каску разрубат, как кочан капусты. Такие умельцы ею владеть были, о, куда там немчуре! Раненый? А как же без энтого, пуля пулю находила, а человека ущипнуть и не говори, мил человек. Хотя было и такое, всю войну и не царапинки, а из огня да в полымя и живёхонек! А кто прятался, да из чужой спины выглядывал, того сразу. Вот и скажи, тоже ведь справедливость, хотя кака на войне справедливость, то ли ты его , то ли он тебя, вот и вся наука. Так что расскажу, время есть, Ворчун бушует, даёт дрозда, ягода – малина, одним словом!
 - Да я, если не стесняю и не тороплюсь.
 - Ну и гоже коли так, а ежели ты записываешь, покажу я тебе вещицу с самой войны, и самого пекла. Почитай, подумай, а что да как, меня попытай.
  Старик встал, подошёл к божнице, перекрестился и достал из – за иконы свёрнутую в трубочку, перевязанную суровой ниткой тетрадь…


                Глава 2
  =Добрый вам день, али вечер дорогие мои родители, тятя Пётр Иванович, маманя Лизавета Васильевна, с горячим приветом к вам ваш сын красноармеец Андрей Петрович Малышев. Особливо кланяюсь соей любимой бабане Устинье Игнатьевне, дай ей Бог здоровья на долгие годы. Кланяюсь так же супруге своей Дарье Ивановне, деткам Ивану, Павлу и доченьке Любанюшке. Дела у меня, как на войне, не ранетый и это хорошо, сейчас тишина, ни мы не стрелям , ни немец не стрелят. Места здесь мокрые, небо низкое, вокруг одна болотина, трясина одним словом. Далеко за болотом видать лес, не знай уж какой. Я вот сейчас пишу и вспоминаю наши палестины, речку нашу Озёрку, какая она ласковая, течёт и всем тока радость дарит и детишкам, и зверюшкам. Ну, что ж здесь тоже Расея, тока разная.
  Сейчас мы будто на отдыхе, правда, не знам, что нам делать, то ли оставаться на этой высотке, а брали мы её с трудностями огромадными, то ли отходить, али как там, никакого приказу нет, а без приказа нельзя. Нас здесь осталось всего пятеро – я, Ахмет – татарин из под Сергача, считай земляк, ещё малый и двадцати верно нет, Игорем зовут, он из самой Москвы, хороший парень, уважительный, грамотный. Он, говорит, в ополчение всем классом ушёл, так вот и воюет, рацией у нас командыват, только она похоже накрылась. Олжас, казах из далёких степей, по- русски почти не понимает, только улыбается да кулаком в сторону немца грозит, и пятый, Африкант, здоровенный старовер из Заволжья, вот и вся наша сапёрная гвардия.=
  …Гость, с трудом разбирая выцветшую, сделанную химическим карандашом запись, переписывал её в свой блокнот. Потом он отложил ручку, встал, подошёл к окну, дождь не прекращался, правда, обороты его заметно сбавились, ветер завывал, но  уже не с такой силой и тоскливостью. Прокопыч сидел около порога и чинил рыбацкую утварь.
  - Ну, что мил человек, завтрева, а можа и ныне пойду вентерь в Ворчун бросать, рыба вот – вот скатываться начнёт. Пойдёшь со мной, ай как?
   - Как же не пойду, конечно пойду, разве такое можно пропустить!
  - Вот и гоже, ягода- малина. А что ты из тетрадки – то переписывашь?
- Всё, может быть представится случай напечатать эти неотправленные и неполученные письма.
   Старик задумался, долго молчал, потом сказал, - Да энто было бы хорошо, чтобы люди знали да, главное, помнили как она война – то далась. Так что переписывай, да только слово в слово, ты меня уж не обессудь, а отдать тебе её я не могу. Похоронят меня с ней, я и сыновьям наказал, не обессудь.
    - А как она к вам попала?
  - Долгая история, мил человек, как - нибудь расскажу. Так что, можа и тронемся к Ворчуну, ты как?
   - Как пионер!
   - Тады надевай вон мой дождевик, сапоги болотные и двинемся.
  Они вышли, до места было идти около  километра. Ручей, считай, за сутки с небольшим превратился в ревущий поток воды, перекатывающийся через пешеходный мостик.
  - Действительно, Ворчун, - изумлённо сказал приезжий.
  - Да он такой, и именно в одну и туже пору.
 - А места – то здесь у каждого свои?
 - Свои, испокон веков, хотя рыбы в любом месте валом. Завтрева придём проверять, возьмём с собой намётку, знаешь, что энто такое?
   - Ну, вроде сетки.
  - Правильно, вот мы ей ещё вдоль бережка пройдёмся, без рыбы не будем, мил человек, Ворчун он всех одарит.
   - А это не браконьерство.7
   - Можа и браконьерство, - лукаво улыбнулся Прокопыч,- хотя сто лет не браконьерство, а сейчас … нет, не тушуйся, да и кого в такую непогодь заставишь разбирать так али не так.
   Пришли домой, уже вечерело, попили чаю перед ужином, а руки сами потянулись к тетради.


                Глава 3

   Апрель подходил к концу, ранним утром в окошко Малышевых постучали. Хозяин, Пётр Иванович, опираясь на палку, заметно волоча ногу, вышел на крыльцо.
  - Здорово ночевал, Иваныч, - у ступенек, облокотясь на жидкие перильца, судорожно мигая единственным глазом, стоял колхозный бригадир Степаныч. Рядом с ним, понурившись стояла средних лет женщина, одетая по -  городскому, бледность и морщины на  лице не могли скрыть черты её   природной красоты, другая, намного старше, нахохлившись сидела на краешке фанерного чемодана, держа на руках небольшой узелок.
  - Вот, Иваныч, постояльцев к тебе привёл, принимай, понимашь, из самойной Москвы.
  Хозяин, мосластый мужик, с седой щетиной и кустистыми бровями, поправил сползавшую с плеч фуфайку, - А нам хучь из Москвы, хучь из Парижу, всё едино – всех привечам, куды деться. От тебя, Степаныч, добра не жди, тока-тока одни съехали, он уж других, правду говорят, свято место пусто не быват. Давай, бабоньки, заходь, размещаться будем.
  На крыльцо вышла сурового вида хозяйка.
  - Вот, мать, принимай пополнение, одни бабы, право слово.
  - Ладно тебе, старый, бабы, чё бы без нас делали, заходите страдальные, как раз к завтраку.
  - Ну и гоже, ну и гоже, - засуетился Степаныч, - война проклятуща, одни от неё неудобства. Побегу я, делов полон рот.
   Зашли в избу. –Давайте знакомиться что ли, я Пётр Иваныч, значитца, энто супружница моя Лизавета Василивна, тама на полатях внучата – погодки Ванюшка да Павлик, да внучка Любаня, вишь, как глазёнками стреляют. А вот, показывая на сидящую в сторонке, старуху,  - мама наша старенькая, Устинья Игнатьевна. Старуха молча поднялась и  поклонилась приезжим в пояс. Сношенька есть, мамка ихняя, Дарья Ивановна, на мытном дворе ныне, скоро придёт, а сын наш, красноармеец Малышев Андрей Петрович, воюет, а как же, надо. Вот и вся наша, так сказать, расписания. А жить будете в палатке. Видя недоумённый взгляд женщин, - да энто у нас по – местному пристройка зовётся, палатка. Ничего, зимой в ней жили постояльцы, да с малыми детьми, пережили, слава Богу.
А вас, как звать – величать?
   - Ирина Алексеевна, а это мама моя, Софья Михайловна, Вербицкие мы, из Москвы, а сейчас из – под Казани. Нам бы, Елизавета Васильевна, помыться, да и стыдно сказать, вши у нас.
   - Что за стыдоба, вши, эка невидаль, - вступила в разговор Устинья Игнатьевна, - война без вшей, ровно как девка без приданного. У нас и до войны энтого добра было да было, бывало, воскресный день, так всей деревней друг у дружки вычёсывают, ищутся по – тутошнему, али дустом все головы посыпаны. Смех и грех, и мужики и бабы в косынках! Так что, давай, Петька, варгань баньку да с веничком, да щёлоком энтих басурман осилим. Одёжу вашу всю кипятить, прожаривать, а вас в наше деревенское, найдёшь Лизавета?
  Постояльцам стало ясно, кто главный в этом доме.
  - Найду, найду, мамань, как не найти, что моё подойдёт, что Дарьюшкино, обрядим, чай не нагишом ходить.
   После бани, чая с деревенским завтраком, разговорились, - Из Москвы нас эвакуировали, как только немцы подошли, сперва под Горький, затем под Казань, а теперь вот сюда, к вам, - виноватым голосом начала беседу Ирина Алексеевна.
  - А что вас так мыкают?
  Она посмотрела на свою, молчавшую мать, та кивнула головой, - да мы с мамой родственники врагов народа, папу и мужа моего в тридцать седьмом расстреляли, а нас из квартиры выбросили, но в Москве оставили, почему не знаем. Сын у меня есть, тоже сейчас воюет, Игорь, только фамилия у него другая, мамина девичья. Как только папу с мужем забрали, добрые люди нам подсказали и помогли ему фамилию поменять. Живой или нет он не знаем, они ведь как всем классом в ополчение ушли, так и ни слуху, ни духу. Может он и писал, а куда, нас – то вон как мотало. Я пыталась что – то узнать , да куда там – враги народа…Вот такая у нас беда, всю душу эта беда изгрызла. Где он, наш мальчик? Он, ведь, стихи писал… Ирина заплакала,  следом заплакала и Лизавета – от Андрея тоже не было весточки, как он, чадунюшко, жив ли.
   Тишком пробравшиеся к столу ребятишки тоже зашмыгали носами. Старшенький, Ваня, выглянул в окошко и закричал, - Вона, мамка идёт!- и выбежал из избы.
   - Мамка, мамка, а у нас две бабушки из Москвы сидят, плачут и бабаня с ним тожа!
   - Знаю я, сынок, мне уж Степаныч сказал.
  Дарья зашла в избу, поклонилась всем, - Здравствуйте, добрые люди, ну что будем вместе горе горевать.
  - Садись, Дарьюшка, завтракай, - свекровь освободила ей место.
  - А кем вы тама, интересуюсь, в Москве, ну эта работали, специяльность кака, ай что?- спросил Иваныч, мастеря себе самокрутку.
   - Ты бы хоть в избе, старый, не смолил и так зачадил всю избу.
  - Так вот я и спрашиваю, - не обращая внимания на жену, - чем вы тама промышляли?
  Ирина Алексеевна понимающе посмотрела на хозяина, - А как же, что – что . а специальность есть, я – врач, а мама – преподаватель иностранных языков.
  - Врач, дохтур, - Лизавета всплеснула руками, слава тебе Господи, радость – то кака, и детишков можете пользовать?
  - И детей, и взрослых, практика большая, уже сколько лет в медицине. Везде лечила, будет нужда и здесь буду.
   - Да как же, милочка, нужда будет, да её здеся выше крыши – и детишки больные, и старики немощны, все помощи просят. У нас хороший старый фершал был, Алексей Николаич, царство ему небесно,  помер прошлой осенью и все деревни круг нас осиротели, как отец был, право слово.
  - А я никакой язык учить не буду, - ни с того ни с сего заявил Ванюшка, - особливо немецкий.
  Софья Михайловна улыбнулась, - Не  хочешь немецкий, учи английский.
   - А они, которы на аглийском, за нас, али против?
   - Дело не в том, язык тут ни при чём.
  - Как ни при чём, немцы, то бишь фашисты на нас войной, а ихний язык учи, ага, нашли дурака.
   - Фашисты приходят и уходят, Ваня, а язык и народ остаются, языков много, выбирай любой.
   - Сколько же вы их знаете?  – удивлённо спросил Иваныч.
 - Не считая русского, пять. До войны долгие годы в институте преподавала, переводчиков учила.
  - Аба, - воскликнул Ваня, - зачем столько – то?
  - Чтобы жить, надо много знать, Ванечка. Когда знаешь языки, можно договариваться, а не воевать, а уж, если враг пришёл на твою землю, то знать его язык, то же оружие, вот так , мальчик.
   - А я буду учиться на энтих, как их, иносланых, - тихо произнёс Пашка и спрятался за спину деда.
Все за столом засмеялись.

                Глава 4

  На исходе были четвёртые сутки пребывания у гостеприимного Прокопыча, надо было бы и отправляться восвояси, но недочитанные и с трудом разбираемые записи, а так же обещанный рассказ хозяина магнитом держали его в деревне. Уже и выбрали вентеря, и бродили у берега с намёткой, такого количества рыбы он видел только давным – давно на реке его далёкого детства, вольно притоке Волги – матушки. А тут в каком – то невзрачном ручье такие язи, лини, караси!
   - И куда её столько? - недоумённо спросил гость, когда они принесли всё рыбье добро домой.
  - Как куда? – удивился Прокопыч, перебирая рыбу, - этих вот подлещиков засолю, эту чахонь завялю, этих закопчу, эту в погреб на лёд.
  - И всё равно ещё сколько остаётся.
  - А людям, мил человек, тут много немощных стариков да старух, они то же хотят рыбкой разговеться. Вот прямо сейчас и пойду разносить, подсобишь?
   - А как же, святое дело!
  Потом Прокопыч сварил такую уху, так нажарил карасей, м-м-м!
  - Ну, что Фрол Прокопыч, пожалуй я завтра по утру двинусь в свои палестины, пора и честь знать. Как говорится, гостю два раза рады…
  -Да что ты, что ты, мил человек! Мне, наоборот, в радость, живи скока хочешь, вона и молоко козье распочухал, гоже ведь? Но ежели надо, тады ладно, давай я тебе баньку организую и полетишь домой чистым , словно ангелочек!
  - Да вы, Прокопыч, поэт! Банька это хорошо, только после хотелось бы с тетрадкой поработать.
  - Да чучь всю ночь!

= Ну, вот выдалась минута, продолжаю свою писанину. Тять, мерина нашего, Ваську, тоже наверно на фронт забрали. Да и как не забрать, животина справная, скока он всего перевёз, живой, ай нет? Пуле, ей всё одно, что человек, что лошадь. Спаси Христос за то, что приветили моё семейство, Ваня, сынок, ты уж большой, помогай во всём деду с бабой, жалей младшеньких, да мамку свою. Дарьюшка, родная моя, я вас всех жалею, вот приеду, дай Бог, с войны и заживём по -  прежнему, а то и краше. На этом кончаю, похоже, немец опять прёт, а припасы- то у нас почитай на исходе, но как говорится, бог не выдаст – свинья не съест.
  Обнимаю вас всех, ваш сын, муж и отец  красноармеец Малышев Андрей Петрович. =

   Часы показывали начало четвёртого  - есть время подремать. Гость потянулся до хруста в суставах, запрокинул руки за голову, закрыл глаза и …провалился. Обстрел высотки начался внезапно, мины то не долетали, то перелетали, взрываясь в болоте.
  - Ну, началось в колхозе утро, занимай оборону, - закричал Андрей, - огонь по команде, патроны беречь…
   - Вставай, мил человек, никак я тебя не расторкаю, через  час автобус на большак прибудет. Давай позавтракай на дорожку, а можа что и собрать, путь - то дальний?
  - Да что вы, и так спасибо огромное.
  - Ладно, об чём разговор, ягода – малина, одним словом. Что – то ты не спокойно спал, ай привиделось что?
  - Сон приснился, страшный. Только прилёг и накатило, будто я с этим ребятами на высотке бой веду, снаряды в болоте взрываются, а куски человеческих тел поверху плавают, кругом дым, смрад. Я же вроде как в бою, а вроде как в сторонке, рвусь к нашим ребятам, а тот, который постарше мне кричит, - Стой, это не твоя война, смотри и запоминай! А потом сильный взрыв и меня всего затрясло.
  - Да это я тебя будил, видать, мил человек, запали тебе в душу эти письма, али как их назвать. Ты всё разобрал?
  - Всё, и переписал в блокнот.
 - Ну, айда на большак, я тебя провожу.
  Автобуса ждали недолго подъехал старенький «пазик»
  - Спасибо за всё, Фрол Прокопыч, если не возражаете, я к вам ещё наведаюсь.
  -Что ты, как возражать, да с дорогой душой, приезжай, ждать буду. Я ведь тебе не всё рассказал, есть у меня ещё, что тебе доверить, да наказ тебе дать. Приезжай обязательно, да поспешай, года – то мои большие, всё может случится, а деньги убери, не обижай старика.
   Автобус скоро скрылся в утреннем  мареве, а Прокопыч ещё долго стоял, опершись на палку, на обочине большака.


                Глава 5

   Домашние заботы, проблемы со здоровьем близкого родственника не дали ему сразу засесть за переписанные им письма. Только недели через две он с неподдельным волнением уселся разбирать всё, что было почерпнуто из заветной тетради.

   = Здравствуйте, дорогие мои мамочка и бабуля! Пишу вам уже не одно письмо, ответа нет, видимо они до вас не доходят. Где вы? Не знаю, живы или нет, я же живу одной надеждой, что увижу вас и обниму моих единственных. То что я сейчас пишу, это не письмо, а что – то вроде послания; в этой, чудом уцелевшей, тетради, каждый из нас что - то напишет или наговорит ( а я запишу). Вот первым написал Андрей Петрович, он у нас за старшего, сейчас пишу я. Что с нами будет, никто не знает, мы захватили высотку и теперь её обороняем, а нас всего пять человек и на высотке мы уже третьи сутки. Пока тихо, неприятель не тревожит, только иногда постреливает, чтобы как говорит Андрей Петрович, мы нюх не теряли. Хотя мы и понимаем, что выбить нас – пара пустяков, то ли они нас дразнят, то ли она им  пока не нужна. Да и то сказать, высотка, так себе холм среди болота, а сколько народу положили, все в этой трясине лежат, в  общем, брали мы её с великими трудностями –

…Надели чистые рубахи,
Побрились, всё чин чинарём,
Нас ждут смертельные атаки
Под шквальным, вражеским огнём.

Готовы мы для встречи с Богом,
Нам скоро ангелы споют
И вот, как будто мимоходом
Уж по обозу мины бьют,

И вот ракета красным взвилась,
И взводный выкрикнул, - за мной!
…Девчонка на привале снилась
 С улыбкой ласковой такой…

Разверзлось смрадное болото,
А мы по трупам. В полный рост
Бежит огромный справа кто – то,
Оскалив крепким матом рот,

А уж  потом, заняв высотку,
В окопе от врагов пустом
Он стянет с головы пилотку
И осенит себя крестом.

И все грехи простятся наши,
Ведь нам ещё тянуть свой воз,
Вот только не дождёмся каши –
В другую даль ушёл обоз…


   Петрович слушает, что я пишу и ругается, мол, зачем? А чтобы знали, как война досталась, а то на всю роту с десяток винтовок, да патронов по счёту – вот и воюй. На что уж дядя Африкант, молчун,то и тот, - Не война, а назола, на финской и то такого не было. Я его спрашиваю, - Зачем на войну пошёл, мог бы у себя в скитах спрятаться, сроду бы не нашли, да ещё с таким именем. А он мне в ответ, - Вот ты вроде грамотнай, а дурак дураком, конечно, мог бы и спрятаться, да и прятаться нечего -  у нас тама не больно власти   - то есть, а та, что есть, так себе, а имя тута ни скакова боку, как в святцах намечено, так и окрестили, у нас, паря, таки имена есть, аяй! Вот, скажем, шабёр мой из соседнего скита, Евкакий Евлампьевич Лохмыткин, чуешь - песня, а не имя! Знамо дело тоже воюет. Ну и достал бы германец, али не достал, тоже вопрос, в наших дебрях зверь и тот пропадат, а человек, и не бай. Дело – то в том, с какого такого закону он по моей земле топтаться будет, а? А ты говоришь прятаться, эх, молодежь!
   Ох, уж этот дядя Африкант, вот бы тебе, бабуль, его увидеть, этого угрюмого на вид великана, рыжий, я таких сроду не видал, а говор! Язык времён Авакума, сначала даже не понятно, а когда растолкует, какая прелесть, сказка! А как он рассуждает, вот я ему говорю, - Дядя Африкант, а ведь власть от Бога, как к ней относиться?
- Правильно, от Бога и относиться надо подобающе.
- Ну…
- Что ну, а вот кому она досталась, ежели для одного она вроде, как навыхвалку, да мошну набить, то и близко к нему не подходи, а другой взял её и несёт, как крест, достойно и человеколюбиво, то иди за ним. Господь каждому крест даёт, да не каждый совладат и он не токмо показыват кто с властью игратца, а ещё того кто эту власть ему всучил не подумавши, вот так я думаю. Знашь, как в Писании написано – хочешь быть первым, научись быть последним. Можа война по местам расставит, хотя она тоже крест.
   Сейчас мне, как никогда, вспоминается Москва, наше Зарядье и даже смешно – запах антоновских яблок. Бабуль, ты помнишь, как их клали между оконными рамами и они весело смотрели на дождливую московскую осень –
            
 Как это по – московски
 Бок о бок, ровно в ряд,
 Яблоки антоновские
 За окнами лежат,
 Глядят в сугробы синие
 И лето берегут,
 Как родина красивые,
 Антоновкой зовут…

А наше Подмосковье, тихая, наводящая сладкую грусть природа! Берёзовые колки, рыжие сосны, горящие осенние клёны и дубравы –
 
               Родные, вещие дубравы,
               Когда -  нибудь я к вам вернусь
               И с вами разделю по праву
               Веками нажитую грусть.

               И рядом с гордым исполином
               Я обниму земную твердь,
               Чтоб в единении незримом
                На то, что будет посмотреть.

                Листва зазеленет в кроне,
                Запахнет майскою травой,
                И я пройду в парадном строе
                Красивый, молодой, живой…

                Ну, а пока, о Боже правый,
                Даруй победу им в бою,
                А я за русские дубравы
                Уже отмерил жизнь свою…

          
  Когда закончится война и мы, конечно, победим, не победить мы просто не можем, когда положено столько жизней, я буду долго ходить по тихим, патриархальным улочкам и  слушать удивительный московский говорок. Мамочка, я и здесь сочиняю стихи, и они приходят ко мне каждый час, но только в них уже нет детства…в них война -

                Леса стонали в отдаленьи
                От неподобных древу ран,
                Стрелок – татарин во спасенье,
                Прижав потрёпанный коран,
                Молил всевышнего по – русски.
                Он на арабском не бельмес,
                Валились на окопы сгустки
                Из разорвавшихся небес.
                По сторонам ложились мины,
                Та недолёт, та перелёт,
                А те, что точно, а не мимо
                Косой выкашивали взвод…

                Нас пятеро, остаток взвода
                Переступили ту черту
                И будто бы назло природа
                Накрыла ливнем высоту.
                Но в яростном пылу атаки,
                Тараня скользкий склон плечом,
                Сошлись мы в рукопашной драке
                И нам всё было нипочём,
                До смерти ни кому нет дела,
                Мы к ней всех ближе, налегке…
                …Слеза катилась неумело,
                След оставляя на щеке.
                Мы покорили ту высотку,
                Мы жизнь отдали за неё,
                Кричал начштаба, глядя в сводку, -
                - Не та высотка, ё – моё!
                Есть у войны свои причуды,
                Пойми, кто прав, кто виноват,
                Но лишь плотней сжимались губы
                У победивших смерть ребят.
                И зори возгорались флагом
                Когда по раненым стволам
                Святая возносилась влага
                С солдатской кровью пополам!

   Дочитав до этого места, он нервно встал, возбуждённо походил по маленькой комнатке, открыл форточку и, не смотря на запреты врачей, закурил. Успокоившись, продолжил разбор своих записей.

  = А связь сразу пропала, работает только на приём, то и слышно, - держитесь, держитесь, а сколько держаться, молчок. Мамочка, я ведь ещё и связист, нашли самого молодого, а как ротный узнал, что полную школу закончил, всё в связисты. Правда, премудрость не велика, в  школе кружок был «  Сталинский связист». С провизией мы держимся, так фрицев с высотки погнали, что они не успели всю тушёнку забрать, ну это дядя Африкант виноват! Конечно, ввалился в окоп такой рыжий, косматый гигант, да начал их сапёрной лопатой охаживать, разве тут до тушёнки, как говорится, где мои ноги! А вот насчёт воды – беда, из болота не возьмёшь, с него, как ветер подует дышать нечем. А на другой стороне есть ли колодец или родник, не знаем. Деревеньку какую - то видно вдалеке, только к ней не подступиться. Олжас, казах, он к безводью привычный, часто рассказывает про свою степь, по – русски кое – как, волнуется, хорошо, что Ахмет помагает, много слов похожих. Я Олжасу говорю, - давай напишу от тебя письмо на родину, а он , - не кому писать, я -. жатак, бедняк значит. Баи в ауле сказали, кому идти на войну, иди ты, Олжас, плакать о тебе не кому, так Аллаху угодно.
  - Какие, - говорю, - баи, у вас, что советской власти нет?
  - Где то там, в районе, маленько есть, а у бая в ауле много есть, а вся районная власть приходит к баю бешбармак кушать, разве им до жатака Олжаса. Напиши лучше про нашу степь, про наши невысокие, продуваемые ветром сопки, зелёные луга, необъятный простор серебристого ковыля, который теряется в дрожащей дымке. Сочная степная трава переливается на ветерке и пологими волнами уходит за горизонт. Хоть никогда не видел моря, да мне и не надо, степь она бесконечна, как море. А весной, когда всё зацветёт, не хватит слов даже у самого знаменитого акына, чтобы пропеть про это чудо! Вот так и пропиши.
   - Да будет тебе, Олжаска, расхвастался, - смеётся дядя Африкант, - знамы нам ваши степи, весной, твоя правда, красота, а зимой? Бураны, ни зги не видно, не приведи господи, пропащее дело.
   А дядя Африкант не хочет писать, я знаю, говорит, через кого весточку подать и показывает на небо, тама всё уже рассуждено, надо ежели надоумить - надоумят. Верить надо, Егорий, (первый раз меня так назвал), верить.  Земля и вера тебя никогда не предадут.=

  Он отложил блокнот и надолго задумался.

                Глава 6.

  - Тётя Ира, тётя Ира, -в палатку влетел испуганный Ваня, - тама, на дворе, Пашка задыхатца, не дышит! Ирина Алексеевна выбежала во двор, Павлик лежал на спине, судорожно открывал рот, пытаясь сделать вдох. Губы его посинели, на лице выступил липкий пот. Аспирационная асфиксия, промелькнуло в голове доктора, она схатила мальчика, быстро положила животом на своё согнутое колено и сильно и коротко несколько раз нажала между лопаток. Изо рта вылетел кусочек яблока, Павлик сделал глубокий со свистом вдох, затем прерывистый выдох и задышал.
   - Слава богу, Павлик, ну как же это ты? – женщина вытирала передником плачущее лицо мальчика, тот непонимающе моргал, оглядывался и плакал.
   - Да это я, виноват, тёть Ир, - тихо сказал Ваня,- я подошёл к нему сзади  хлопнул в ладошки, а он яблоко ел, ну и испугался. Я больше никогда так не буду, чесно красноармейское, только вы никому не говорите, особливо деду, а?
  -Ладно, только и ты смотри,- она взяла Павлика на руки и понесла в избу, - господи ещё бы две, три минуты и…
   И всё равно эта история получила огласку, старики при встрече с Ириной Алексеевной кланялись, снимая картузы, старухи крестили её в спину. Дарья всё пыталась поцеловать её руки, - Господь послал вас к нам, как мне благодарить – то, а? Чтобы я Андрею ответствовала, как не уберегла кровинушку, чтобы он сказал?
  - Да что вы , Дарья Ивановна, я ведь свою работу исполнила, - смущалась Ирина Алексеевна.
  Работы у неё прибавлялось и прибавлялось, больных было много и старых и малых и женщин, измождённых непосильным трудом, тянущих на себе и колхозные и домашние заботы. Но, самое главное не хватало лекарств, не то чтоб не хватало,  их просто не было.
   Софья Михайловна видела, как бьётся дочь, как переживает за каждого человека, особенно за детей, - Может быть попросить районное начальство, может хоть что -то изыщут. Но райздрав далеко, хоть заведующий и был рад – радёшенек, что нежданно на целый куст деревень появился доктор, но помочь ничем не мог. Как то он приехал, старый, измотанный с виноватым лицом человек, - Вы, уж голубушка моя, держитесь, сами знаете – всё на фронт, а нам что достанется. Вот такая диспозиция, голубушка моя.
   Однажды с доктором встретился бригадир, он её называл Ариной Ляксевной, - Я вот, что скажу, Арина Ляксевна, говорят, на станции госпиталь разместили, можа туда бы найти лазейку, можа тама помогут, а то бьёшся, бьёшся, а  толку? И то правда, мы тоже совецки люди, всё для фронта, всё для победы, так и про нас маненько подумать надо. Так как считаешь, Арина Ляксевна?
   - Ну, что попытка не пытка, можно попробовать, а как туда добраться?
   - Как? Утречком по холодку, хотя  и жары – то нет, как никак август на дворе, выходишь на тракт и айда прямо никуда не сворачивая, в станцию и упрёшься. На всё про всё десять вёрст. Могу лисапед одолжить, можешь, чай.
  - Могу.
  - Вот и валяй за милу душу, другого транспорту, сама знашь, нетути.
   Дорога до станции забрала добрых два, а то и три часа, тракт был разбит, одни рытвины, так что велосипед пришлось больше вести, чем на нём ехать.
   Госпиталь был развёрнут в старом здании школы, он уже во всю работал, поступали раненые, и она подошла как раз в то время когда прибыл санитарный поезд. Она, подождав пока рассортируют раненых, стала искать начальника госпиталя. Шустрые медсёстры показали ей на женщину в военной форме, дающую какие то указания санитарам. Она подошла, остановилась сзади, покашляла; женщина повернулась, мельком бросив взгляд, - Вы ко мне, что надо?
  Ирина Алексеевна впилась глазами в лицо и тихо промолвила, - Лида, это ты? Та подошла поближе, внимательно вгляделась, - Ирка! Богданова! Господи, вот где привелось встретиться!- она обняла свою школьную и институтскую подругу. Женщины долго стояли обнявшись, проходящие с любопытством смотрели на них. Потом в кабинете, Ирина Алексеевна вздыхая, часто и надолго замолкая, рассказала всю свою эпопею.
   - Ну, а сейчас вы где? Как себя Софья Михайловна чувствует?
  - Недалеко отсюда, в Озёрках, нас из под Казани сюда переправили, мама держится, хотя слабая конечно. Узнала я, что здесь госпиталь, вот пришла побираться, Лида, ничего нет, столько больных детей, стариков, а помочь нечем, одна только народная медицина. Может быть, чем поможешь?
  Та задумалась, - Ладно, чем могу, а сейчас давай я тебя покормлю, а потом и ты мне поможешь. Ты ведь, помнится, на  курсе туберкулёзом занималась?
  - Да, я и работу по фтизиатрии писала.
  - Вот, как говорится – на ловца и зверь, есть у меня раненый, похоже на туберкулёз, но я сомневаюсь, посмотришь?
  В смотровую завели худого, постоянно кашляющего, лет сорока мужчину.
   - Здравствуйте, присаживайтесь. Я врач, Ирина Алексеевна Вербицкая, меня попросила Лидия Владимировна посмотреть вас, расскажите все ваши жалобы.
   Он доложил ей все недуги, а начал вот с чего, - Фамилия моя - Полковников Фрол Прокопович, такого – то года рождения. Значит так, доктор, брали мы высотку одну, а перед ней болото, так через то болото не по кочкам, а по телам погибших солдат шли. Никак мы ту высоту не могли взять, полегло тама  народу, тьма. Вот меня в этом болоте и зацепило, трое суток пролежал в холодной, смрадной жиже и надышался и наглотался. Потом уж, как господь помог, выбрался, ну подобрали меня наши, а как в медсанбате очутился, не помню, и крови много потерял, да и отравился верно. Пуля у меня в лёгких так и есть, видите, как хриплю да кашляю.
  Вербицкая внимательно слушала раненого и, будто, по наитию спросила, - А высотку взяли?
   - Ох, милая моя, не знаю взяли или нет, народу положили страсть, знаю только на неё сапёрный взвод вскарабкался, потом уж в санбате ребята говорили, что пятеро тама осталось. Да  не обидно бы было, девствительно высота, а то пупырышек какой – то, а скока…эх! Вот и те пятеро , конечно, полегли, уйти им некуда, а так рази продержишься, все как на еланочке. Я их не знал, может и попадались на глаза, так народу – то скока, мужики молодые, кто постарше, жить да жить…
   Ирина Алексеевна, еле сдерживая слёзы начала осмотр, осматривала долго, тщательно и выслушивала, и выстукивала, и прощупывала. Полковников даже запросился его отпустить, устал, мол. отдохнуть бы.
   - Сейчас, сейчас, миленький, ещё минутку. Ну, вот теперь, - обращаясь к сестре, - можете забирать. Всё будет хорошо, Фрол Прокопович, туберкулёза у вас нет, а пулю надо удалять.
   - Да я и сам чую, что это пуля, стерва, житья не даёт. Эх, мне бы сейчас козьего молока, я бы момент на ноги встал. Ну, прощевайте, доктор, славный, видать, вы человек.
   В смотровую вошла Лидия Владимировна и вопросительно посмотрела на подругу.
  - Нет у него туберкулёза, Лида, пулю надо удалять, хорошо, если осумкуется, а абсцесс?
   - Я тебя поняла.
  - Он, уходя, сказал, вот бы козьего молока, оно бы ему и, правда, помогло.
  Лидия Владимировна улыбнулась, - вот чего нет того нет. Спасибо тебе, Ира, я там тебе кое что собрала, сейчас коробок принесут. Ты меня извини, дел невпроворот. Будет нужда, приходи, хотя я не уверена, что мы здесь надолго.
  Подруги обнялись  и Ирина Алексеевна, часто оглядываясь, пошла, ведя велосипед, в Озёрки.

                Глава 7.

  Крупные дождевые капли, бившие по стёклам, вывели его из задумчивости. Он стал, вскипятил чайник, заварил крепкого чаю и снова принялся разбирать записи, которые уже подходили к концу, а вопросы, связанные с ними оставались…

= пишу из последних сил, всех товарищей моих поубивало, дядю Африканта ранило, когда он пошёл искать воду, как он до нас дополз и на руках умер. И тут началось! Дядя Андрей накрыл меня своим телом и его пронзило насквозь осколком. Олжаса и Ахмета разбросало по всему окопу. Я ранен в живот, силы меня покидают. Мамочка, бабуля, вы мои единственные, кого я люблю –

Я буду с вами долго – долго,
Не верьте, если грянет весть,
Что будто бы шальным осколком
Меня убило где – то здесь.

Не верьте, что нас позабыли
На этой энской высоте –
По ней поочерёдно били,
Сегодня наши, завтра – те.

А как меня к себе манила
Весной приправленная жизнь…
…По небосводу смерть кружила,
Снаряды сбрасывая вниз.

С печатью серый треугольник
Вам не доставят никогда,
На перекрестье троп окольных
Моя засветится звезда.

Вы ей, пожалуйста, поверьте,
 Когда минует круговерть,
В том сером простеньком конверте
Не поминалось слово – смерть.

Но знайте, что за ту высотку,
Где сладкая цвела ирга,
Мы шли, перегрызая глотку,
Шли в штыковую на врага.

…И потому мне долго – долго
Средь вас, сейчас живущих, быть.
К высотке той, где всё в осколках
Приди колени преклонить…

Ваш сын и внук Игорь Вербицкий -  Богданов.=

   Закончив чтение, он судорожно до боли сжал зубы и долго не отрывал взгляд от своих записей, затем резко встал, собрал кое какие вещи в дорожную сумку и вышел.
  Надо было ехать к Фролу Прокоповичу.
  Дорога до деревни Полковникова заняла с автобусными ожиданиями почти сутки. На автостанции он встретился с соседом Прокопыча, поздоровались, разговорились, - опять к полковнику едешь? Поспешай, плохой ягода – малина, застанешь, ай нет, не знаю.
   - Что случилось, вроде, когда уезжал, он бодрым выглядел.
  - Война, она своё берёт, а опосля скока переработано, всё бралось на пупок, а поднималось выше крыши, так-то. Ты как уехал  и за малым часом он занемог, ребята приеэжали, хотели забрать, ни в какую. Сказал, - ко мне должен человек приехать, ещё не всё поделано, это не ты ли?
   К дому он подходил медленно, боясь увидеть неотвратимое. Во дворе его встретила миловидная женщина и певучим голосом спросила, - Вы такой – то, проходите, он вас давно ждёт.
   Фрол Прокопович лежал на высоко взбитой подушке, редко и глубоко дыша, взгляд его был таким же приветливым, только светлые глаза казались несколько затуманенными.
  - Ах, мил человек, наконец – то пришёл, думал, не дождусь. Говорил он медленно, на долго останавливался, - Давай разбирайся, отдыхай с дороги, а уж потом мы с тобой все дела доделаем. Машенька, ты там похлопочи, покорми гостя. Хороший он человек, уважь. Машенька это сноха моя, последнего; славная женщина, она мне как дочка, да дочка и есть. Ягода – малина, одним словом!
   - Да я уже хлопочу, пап, всё будет хорошо. Вы идите, умывайтесь с дороги и к столу.
   После обеда он подсел поближе к старику, раскрыл свой блокнот и приготовился слушать, - Вот, мил человек, теперь как ко мне попала эта тетрадка, Я ведь воевал в тех местах, как раз возле той высотки, в той же болотине, что и те ребята, только не знал их. Да и как знать, ежели сейчас жив, а через минуту уже другой. Вот. Вроде, одного большущего припоминаю, а то ли был такой, то ли нет, не пеняй. Почитай, вся рота полегла в болоте, я остался живой чудом и контузило и ранило в грудь, как выкарабкался не ведаю. Нужна, али не нужна была та высотка, бог весть. Немец, как будто, заманивал нас туда, а вот как ребята те добрались, не знаю. Только смертушку свою они приняли.
  Фрол Прокопович закрыл глаза и надолго замолчал. Сноха настороженно подошла к постели, - Ничего, ничего, доченька, устал говорить, маненько отдохну.
  - Может, отложим, Прокопыч?
  - Нет, нет, время не терпит, записывай. Вот что Игорь в своих стихах пишет, так оно и было, и болото, которому нет конца, а вместо кочек погибшие мужики. Такие были дела, мил человек. По госпиталям помотался, в последнем меня просветили, старый доктор в такой чудной шапочке ходил, бородка клинышком, как у Калинина, посмотрел - посмотрел, повертел – повертел и сказал, - не надо её трогать, хорошо она лежит, нашла себе приют, а тронем, бог знает, что от неё ждать.
  Вот и ношу её в себе, она мне до смерти не даст забыть ту войну. И дал я себе тогда зарок – жив буду, вернусь на эту высотку и пока силы будут поставлю тем ребятам памятник. Приехал я, нашёл  то место и всё в памяти всплыло, как будто сейчас; всё, конечно, заросло, только воронки от взрывов заметны. И тут один местный, увидел, что я тама брожу, подождал, пока спущусь, начал расспрашивать. Ну, я ему всё и рассказал, вот он - то мне эту тетрадь и отдал.
  - Возьми, - говорит, можа она тебе спонадобится, - нашёл я её нечаянно, думали похоронить кто остался, да всю высоту так перепахало – никого не нашли, а тетрадь эта лежит на кучке земли нетронутая, во как!
   Отдал он мне её со словами, - Бог даст, получится донести  до живущих людей.
 - Вот так и случилось, ты ко мне пришёл, непогода помогла, может через тебя узнают люди эту маленькую страничку войны. А памятник я тама поставил, с красной звездой, фамилии выбил и два имени, что в тетрадке прочитал и крест поставил, хоть и не православные там были, да воины за Отечество у бога свой приют найдут и нашли, это точно.
   Рассказчик тяжело вздохнул и отвернулся. Машенька поманила гостя, пусть мол, отдохнёт.
    Утром Фрол Прокопович сам позвал его, - Давай, дорасскажу, ничего всё терпимо. В госпитале, на одной станции, похоже, меня раненого мать этого Игоря – то и смотрела. Я ей всё рассказал, как тебе, почувствовало ли сердце материнское, а может и совпадение… Хотя когда прочитал последнюю его запись, а тама фамилия Вербицкий, она то, когда меня расспрашивала, тоже  назвалась Вербицкой, это я твёрдо запомнил. Эх, господи, раскидала война людей, не знает мать, где сыновьи косточки лежат. Вот я какую тебе задачу загадал, ещё что скажу – не ведаю, как получилось, только на божнице, где тетрадка лежала, оказался листок в такую же клетку, а на нём стих, как он туда попал, ума не дам, ведь его тама не было. Подтянись, возьми его за иконкой.
  Он встал, достал листок, где неровным, дрожащим почерком человека, к которому пришла погибель, было написано короткое стихотворенье –

Бессмертным стану с двадцати,
Того не зная,
Что будут мой портрет нести
Весной, как знамя,

Где бесконечно молодой
Я улыбаюсь,
Двадцатилетний и живой
К вам возвращаюсь!

Течёт народная река –
Конца не видно,
Суровый, справа, комполка…
За ротного обидно,

Лишь знаю я, где он лежит,
Там его фото
Звездой над высотой висит
И смотрится в болото…

  Уехал он от Полковникова через несколько дней, прощаясь Фрол Прокопович внимательно посмотрел вего глаза и сказал, - Давай, мил человек, больше мы с тобой не увидимся. Сделай то, что тебе надобно сделать. Прощай.
   Он медленно отходил от дома, перешёл мосточек, под которым вёл свою бесконечную речь ручей, затем прибавил шаг по направлению к большаку.
   Дома его ожидала телеграмма с сообщением, что Полковников, Фрол Прокопович
скончался в ночь после его отъезда.


                ЭПИЛОГ
Итак, я стал певцом войны,
Певцом страстей, скорбей и боли
И в этом нет моей вины,
Что я тружусь на ратном поле.

Война – великий смертный труд
Её не тронут чьи – то просьбы,
Ей столько жизней отдадут,
Чтоб проросли побед колосья.

И для меня патрон готов,
На пулю – дуру блеск наводят.
За матерей, невест и вдов
Молитва с мёртвых губ нисходит.

Мой слог - короткий миг один
Быть может словом обернётся
И, может, где – то чей – то сын
На слово это отзовётся,

А, если станут мучить сны,
Он только зубы крепче стиснет,
Он  знает, нашей нет вины,
Что не нашли дорогу письма…


 2018-2020 г.